ПРОЛОГ
   НА МАРКИЗСКИХ ОСТРОВАХ
 
   Было три часа зимнего дня в Таиохаэ, французской  столице  и  главном
порту Маркизских островов. Дул  сильный  шквалистый  пассат,  грохочущий
прибой разбивался на крупной гальке пологого берега, и  пятидесятитонная
шхуна - военный корабль, олицетворяющий достоинство и влияние Франции на
этом каннибальском архипелаге, - прыгала на волнах у своего причала  под
Тюремным Холмом. Низкие, черные тучи закрывали вершины поднимающихся ам-
фитеатром гор; около полудня прошел сильный дождь - настоящий  тропичес-
кий ливень, когда вода падает с неба сплошной стеной, - и по темно-зеле-
ным склонам все еще вились серебристые нити потоков.
   На этих островах с жарким и здоровым климатом зима  -  только  пустое
название. Дождь не освежил жителей Таиохаэ, и ветер не принес им бодрос-
ти. Правда, на одной из окраин комендант  лично  наблюдал  за  работами,
производившимися в его саду, и садовники - все до  одного  каторжники  -
волей-неволей продолжали трудиться, но все прочие обитатели городка пре-
давались послеобеденному отдыху и сну: Вайкеху, туземная королева, почи-
вала в своем прелестном домике под сенью шелестящих  пальм,  комиссар  с
Таити - в своей осененной флагами официальной резиденции, торговцы  -  в
своих опустевших лавках, и даже клубный слуга крепко  спал  в  помещении
клуба, уронив голову на буфетную стойку, над которой были прибиты визит-
ные карточки морских офицеров и карта мира. На протянувшейся вдоль бере-
га единственной улице городка, где в благодатной тени пальм и  в  густых
зарослях пурао прятались дощатые домики, не было видно ни  души.  Только
на конце рассохшегося причала, который некогда (в дни краткого процвета-
ния восставших Южных Штатов) стонал под тяжестью тюков хлопка,  на  куче
мусора примостился знаменитый татуированный европеец -  живая  диковинка
Таиохаэ.
   Он не спал - его взгляд был устремлен на бухту. Он смотрел на  горный
отрог, переходящий у горловины бухты в цепь невысоких утесов,  на  белую
кипящую полосу прибоя у двух островков, между которыми в узком  просвете
виднелись на синем горизонте туманные вершины крутых гор острова  Хуапу.
Однако внимание его не задерживалось на этих давно знакомых чертах ланд-
шафта. Он был погружен в то дремотное состояние, когда  сон  граничит  с
явью, и в памяти его всплывали разрозненные картины прошлого:  лица  ту-
земцев и белых - шкиперов, старших помощников, местных царьков и  вождей
проходили перед его глазами и снова исчезали  в  небытии;  он  вспоминал
старые путешествия, забытые пейзажи, освещенные первыми лучами зари;  он
снова слышал грохот барабанов,  сзывающих  на  каннибальское  пиршество;
быть может, он вспоминал темнокожую принцессу, из любви к  которой  под-
вергся мучительной пытке татуирования, а теперь сидел на мусорной куче в
конце причала порта Таиохаэ - бездомный бродяга-европеец. А быть  может,
на память ему приходило еще более далекое прошлое,  и  он  снова  слышал
звуки и ощущал запахи родной Англии, своего  детства:  веселый  перезвон
соборных колоколов, аромат цветущего вереска, нежную песню реки у плоти-
ны.
   У входа в бухту - опасные воды, и корабль можно провести только  сов-
сем рядом с островками, так что с него легко добросить до берега сухарь.
И вот, пока татуированный европеец дремал и грезил о прошлом, изза  око-
нечности западного островка выдвинулся надутый ветром кливер -  зрелище,
которое мгновенно заставило его очнуться. Затем показались два стакселя,
и, прежде чем татуированный европеец успел вскочить на ноги,  топсельная
шхуна круто легла к ветру и, обогнув островок, курсом бейдевинд вошла  в
бухту.
   Сонный городок пробудился, как по волшебству. Со всех сторон высыпали
туземцы, приветствуя друг друга радостным криком "эхиппи" - корабль; ко-
ролева вышла на веранду и стала вглядываться в бухту, прикрыв глаза  ру-
кой, являвшей собою чудо высокого искусства татуировки; комендант, забыв
о своих садовниках, бросился в дом за подзорной трубой; семнадцать брон-
зовых канаков, во главе с боцманом-французом составлявшие команду  воен-
ной шхуны, столпились на ее баке, а все  англичане,  американцы,  немцы,
поляки, корсиканцы и шотландцы - торговцы и правительственные  чиновники
в Таиохаэ, - оставив свои лавки и конторы, по обычаю  начали  собираться
на улице перед клубом.
   Расстояния в городке были так малы, и вся дюжина его белых обитателей
собралась поэтому так быстро, что они успели  уже  обменяться  догадками
относительно национальности и цели плавания  неизвестной  шхуны,  прежде
чем она продвинулась на полкабельтова по направлению к якорной  стоянке.
Через мгновение на клотике ее грот-мачты взвился английский флаг.
   - Я же говорил, что это англичане - сразу узнал по стакселям! - воск-
ликнул старый, но еще бодрый моряк, который с полным на то правом  (если
бы ему удалось найти незнакомых с его биографией судовладельцев) мог  бы
опять украсить своей персоной еще один капитанский мостик и разбить  еще
один корабль.
   - Но ее корпус американской формы, этого вы отрицать  не  станете,  -
заметил проницательный шотландец - механик с хлопкоочистительной  фабри-
ки. - Помоему, это яхта.
   - Вот-вот, - сказал старый моряк, - именно яхта.
   Поглядите-ка на ее шлюпбалки и гичку, подвешенную за кормой.
   - Яхта, как бы не так! - отозвался голос, несомненно,  принадлежавшей
уроженцу Глазго. - Она же несет флаг английского торгового флота!  Яхта!
Еще чего!
   - Во всяком случае, вы можете запереть лавку, Том, - заметил  холеный
немец и добавил, обращаясь к проезжавшему мимо на красивой гнедой лошади
туземцу с тонким и умным лицом: - Bonjour, mon Prince! Vouz allez  boire
une verre de biere? [1].
   Однако принц Станилас Моанатини - единственный по-настоящему  занятый
человек на острове - торопился осмотреть оползень, заваливший утром гор-
ную дорогу. Солнце уже клонилось к закату, скоро должны были  спуститься
сумерки, и если он хотел избежать опасностей, которые таят в себе мрак и
невидимые пропасти, и страха перед призраками, населяющими  джунгли,  то
не мог принять любезное приглашение. Впрочем, если он даже  и  собирался
спешиться, тут же выяснилось, что угостить его будет нечем.
   - Пива! - вскричал уроженец Глазго. - Как бы не так! В клубе осталось
всего восемь бутылок! А я еще ни разу не видел в этом  порту  судна  под
английским флагом! Его капитан и должен выпить это пиво.
   Это предложение показалось всем присутствующим  вполне  справедливым,
хотя и не вызвало особого восторга: вот уже несколько дней  самое  слово
"пиво" наводило тоску на членов клуба, которые каждый вечер уныло  подс-
читывали оставшиеся бутылки.
   - А вот и Хэвенс! - сказал кто-то, словно  обрадовавшись  возможности
переменить тему. - Ну-ка, Хэвенс, что вы думаете об этом корабле?
   - Я не думаю, - ответил Хэвенс, высокий, невозмутимый,  медлительный,
облаченный в белоснежный полотняный костюм англичанин, закуривая папиро-
су, - я знаю. Он должен доставить мне груз от оклэндской фирмы  "Дональд
и Эденборо". Я как раз собираюсь отправиться на него.
   - А что это за корабль? - спросил старый морской волк.
   - Не имею ни малейшего представления. Какойнибудь трамп [2],  который
они зафрахтовали.
   С этими словами Хэвенс прошествовал дальше и скоро уже сидел на корме
вельбота, там, где он был в безопасности от брызг,  грозивших  испортить
безупречную свежесть его костюма, и отдавал команды буйным канакам  нег-
ромким, вежливым голосом, что не помешало им подойти  к  борту  шхуны  с
большой лихостью и точностью.
   У трапа его встретил загорелый, обветренный капитан.
   - По-моему, ваш груз адресован нам, - сказал англичанин. - Моя  фами-
лия Хэвенс.
   - Совершенно справедливо, сэр, - ответил капитан, обмениваясь с ним -
рукопожатием. - Владелец, мистер Додд, ждет вас в  каюте...  Осторожнее,
рубка только что окрашена.
   Хэвенс вступил в узкий проход между рубкой и бортом  и  спустился  по
трапу в салон.
   - Мистер Додд, если не ошибаюсь? - сказал он, обращаясь к  невысокому
бородатому человеку, который что-то писал за столом. И тут  же  восклик-
нул: - Да это же Лауден Додд!
   - Он самый, милый друг, - радостно ответил мистер Додд, вскакивая  на
ноги. - Прочитав вашу фамилию во фрахтовых документах, я так и надеялся,
что это будете вы! Ну, в вас не заметно никаких перемен: все тот же  не-
возмутимый, подтянутый британец.
   - Зато вы переменились, - ответил Хэвенс. - Вы, кажется,  сами  стали
британцем?
   - О нет, - возразил Додд. - Красная скатерть на верхушке мачты -  это
флаг моего компаньона. Но сам он в делах не участвует. Вот он. - И  Додд
указал на бюст, составлявший одно из многочисленных и  весьма  необычных
украшений этой оригинальной каюты.
   - Прекрасный бюст! - заметил Хэвенс, бросив на него вежливый  взгляд.
- Судя по лицу, ваш компаньон - приятный человек.
   - И даже очень, - отозвался  Додд.  -  Собственно,  он  глава  нашего
предприятия. Это он его финансирует.
   - И, кажется, он в деньгах особенно не стеснен, - сказал его собесед-
ник, со все возрастающим изумлением осматривая каюту.
   - Его деньги, мой вкус, - объяснил Додд. - Книжный  шкаф  из  черного
ореха - антикварная редкость; книги все мои - в  основном  это  писатели
французского Возрождения. Видели бы вы, как отскакивают от них скучающие
жители здешних островов, когда подходят к шкафу, рассчитывая  поживиться
чем-нибудь получше библиотечных романов! Зеркала настоящие венецианские;
вон то в углу - очень недурной образчикМазня - моя и его, лепка - только
моя.
   - Лепка? А что это такое? - спросил Хэвенс.
   - Вот эти бюсты, - ответил Додд. - В молодости я ведь  был  скульпто-
ром.
   - Да, я - об этом слышал. А кроме того, вы, помоему,  упоминали,  что
интересовались недвижимостью в Калифорнии.
   - Неужели я утверждал что-либо подобное? - удивился Додд. -  "Интере-
совался" - это не то слово. "Был втянут в спекуляции" - гораздо ближе  к
истине. Как бы то ни было, я прирожденный художник: меня никогда  ничто,
кроме искусства, не интересовало. Если бы я завтра разбил эту  посудину,
- добавил он помолчав, - я, пожалуй, опять занялся бы искусством!
   - Ваш корабль застрахован? - осведомился Хэвенс.
   - Да, - ответил Додд. - Есть  во  Фриско  дурак,  который  согласился
застраховать его и забирает львиную долю наших прибылей, но мы с ним еще
посчитаемся.
   - Груз, я полагаю, в полном порядке? - заметил Хэвенс.
   - Да, наверное, - ответил Додд. - Займемся документами?
   - У нас для этого будет весь завтрашний день, - сказал  Хэвенс.  -  А
пока вас ждут не дождутся в нашем клубе.  C'est  l'heure  de  l'absinthe
[3]. А потом, Лауден, вы, разумеется, пообедаете у меня?
   Мистер Додд охотно выразил согласие, надел белую куртку - не без  не-
которого труда, потому что он был уже в годах и довольно толст, - расче-
сал бороду и усы перед одним из венецианских  зеркал  и,  взяв  фетровую
шляпу с большими полями, вывел своего посетителя через помещение конторы
на шкафут.
   У борта их ждала кормовая шлюпка, очень изящная, с мягкими  сиденьями
и отделкой из полированного красного дерева.
   - Садитесь за руль, - предложил Лауден. - Вы ведь знаете,  где  здесь
удобнее всего пристать.
   - Не люблю править чужими лодками, - возразил Хэвенс.
   - Считайте ее лодкой моего компаньона, и мы с вами окажемся в  одина-
ковом положении, - посоветовал Лауден, легко спускаясь по трапу.
   Хэвенс последовал за  ним  и  без  дальнейших  возражений  взял  рум-
пель-штерты.
   - Не понимаю, каким образом вам удается  извлекать  доходы  из  вашей
шхуны, - заметил он. - Во-первых, она, на  мой  взгляд,  великовата  для
торговли по архипелагам, а во-вторых, слишком роскошно отделана.
   - Я не так уж уверен, что мы действительно извлекаем из нее доходы, -
возразил Лауден. - Я ведь отнюдь не деловой человек. Мой компаньон,  ка-
жется, доволен, а деньги, как я вам  уже  говорил,  принадлежат  ему.  Я
вкладываю в дело только отсутствие коммерческого опыта.
   - Полагаю, ваши обязанности вам по душе? - осведомился Хэвенс.
   - Да, как ни странно, очень, - ответил Лауден.
   Пока они пересекали гладь бухты, солнце зашло за горизонт, на военной
шхуне раздался сигнальный выстрел пушки (точнее говоря, это было  ружье)
и был спущен флаг. Шлюпка пристала к берегу в уже сгущающихся  сумерках,
и на низкой веранде "Серкль Интернасьональ" [4] (как официально и не без
оснований назывался клуб) засветились  многочисленные  лампы.  Наступили
самые приятные часы суток: исчезли назойливые, больно жалящие мушки; по-
веял прохладный береговой бриз, и члены "Серкль  Интернасьональ"  собра-
лись в клубе поболтать и выпить стаканчик-другой. Мистер Лауден Додд был
официально  представлен  коменданту  острова;  партнеру  коменданта   по
бильярду - торговцу с соседнего острова и почетному члену клуба, который
начал свою карьеру помощником плотника на борту военного  корабля  севе-
рян; портовому доктору; начальнику жандармов; владельцу опийной  планта-
ции и всем остальным людям с белой кожей, которых прихоти  торговли  или
кораблекрушений, а может быть, просто нежелание служить в военном  флоте
забросили в Таиохаэ. Благодаря своей располагающей внешности и  любезным
манерам, а также умению красноречиво изъясняться как на английском,  так
и на французском языках Лауден всем очень понравился.  Вскоре  на  столе
возле него уже стояла одна из восьми последних бутылок пива,  а  сам  он
оказался довольно молчаливой  центральной  фигурой  оживленно  болтающей
группы.
   Разговоры в Южных Морях все на один образец: океан здесь огромен,  но
мир мал; вначале непременно будет упомянут  Забияка  Хейс,  герой-моряк,
чьи подвиги и вполне заслуженный конец остались совершенно  неизвестными
Европе; потом будет затронут вопрос о торговле копрой  или  жемчугом,  а
может быть, хлопком или губками, но очень  небрежно,  словно  он  никого
особенно не интересует; то и дело будут упоминаться названия шхун и  фа-
милии их капитанов, а затем собеседники обменяются новостями о последнем
кораблекрушении и обстоятельно их обсудят. Человеку новому эти разговоры
сначала не покажутся особенно интересными, но, когда он проживет в  мире
островов год или два и перевидает немало шхун, так что  фамилия  каждого
капитана будет вызывать в его памяти определенную фигуру,  облаченную  в
пижаму или парусиновый костюм, да к тому же привыкнет к снисходительнос-
ти, с которой (в память мистера Хейса) относятся здесь к таким видам че-
ловеческой деятельности, как контрабанда, нарочно устроенное кораблекру-
шение, баратрия [5], пиратство, насильственная вербовка рабочей  силы  и
прочее, он убедится, что беседы в клубах Полинезии не менее остроумны  и
поучительны, чем разговоры в подобных же заведениях Лондона и Парижа.
   Хотя мистер Лауден Додд и прибыл на Маркизские  острова  впервые,  он
был старым, просоленным торговцем Южных Морей; он знал множество  кораб-
лей и их капитанов; ему приходилось на других архипелагах присутствовать
при зарождении предприятия, о конце которого шел рассказ, или, наоборот,
он мог сообщить о дальнейшем развитии  событий,  начавшихся  в  Таиохаэ.
Среди прочих интересных новостей - например, о появлении в здешних водах
новых лиц - он сообщил также о кораблекрушении. "Джон Ричарде"  разделил
судьбу многих других островных шхун.
   - Дикинсон выбросил ее на остров Пальмерстона, - возвестил Додд.
   - А кто владельцы? - спросил один из его собеседников.
   - О, как обычно, "Кепсикум и К°".
   Все переглянулись с многозначительной улыбкой, и Лауден, пожалуй, вы-
разил общее мнение, сказав:
   - Вот, говорят, есть выгодные дела! Что может быть выгоднее застрахо-
ванной шхуны, опытного капитана и крепкого, надежного рифа?
   - Выгодных дел не существует! - заметил  уроженец  Глазго.  -  Никто,
кроме миссионеров, не получает барышей.
   - Ну, не знаю, - возразил кто-то. - Опиум приносит недурную прибыль.
   - Неплохо также подобраться к жемчужной отмели, где ловля  запрещена,
так году на четвертом, обчистить лагуну и удрать на всех  парусах,  пока
французы не спохватились.
   - Неплохо золота самородок отыскать, - вставил какой-то немец.
   - Купить потерпевший крушение корабль тоже иной раз сделка  недурная,
- сказал Хэвенс. - Помните этого человека из Гонолулу  и  бриг,  который
выбросило на рифы Вайкики? Ветер был крепкий, и бриг начало  ломать,  не
успел он как следует сесть на днище. Агент "Ллойда"  продал  его  меньше
чем через час, и до темноты, когда корабль наконец разбило в щепы, поку-
патель успел обеспечить себе безбедную жизнь, а если бы солнце зашло  на
три часа позже, он мог бы совсем удалиться от дел. Но и так он  построил
себе дом на улице Беретания и назвал его в честь этого корабля.
   - Да, порой на кораблекрушении можно недурно нажиться, - сказал  уро-
женец Глазго, - но далеко не всегда.
   - Ну, это общее правило - выгодные дела встречаются редко, -  ответил
Хэвенс.
   - Согласен, - продолжал шотландец. - А я мечтаю  узнать  тайну  како-
го-нибудь богача и поприжать его как следует.
   - Полагаю, вам известно, что такого рода способы среди порядочных лю-
дей неупотребительны? - возразил Хэвенс.
   - Это меня не интересует, мне такой способ вполне подходит, -  невоз-
мутимо отозвался шотландец из Глазго. - Беда только в том, что  подходя-
щих секретов в Южных Морях не узнаешь. Их надо искать в  Лондоне  или  в
Париже.
   - Мак-Гиббон начитался бульварных романов, - сказал кто-то.
   - Он читал "Аврору Флойд", - добавили из другого угла.
   - Ну и что? - возразил Мак-Гиббон. - Ведь это же правда. Почитайте-ка
газеты! Вы хихикаете только из-за своего тупоголового невежества.  А  на
мой взгляд, шантаж - такое же ремесло, как страхование, только в сто раз
честнее.
   Начавшаяся перепалка заставила Лаудена, который больше всего на свете
ценил мир и спокойствие, поспешно вмешаться в разговор.
   - Как ни странно, - сказал он, - но мне на своем веку пришлось испро-
бовать все эти способы добывания хлеба насущного.
   - Вы имели самородок найти? - жадно спросил немец,  изъяснявшийся  на
ломаном языке.
   - Нет, - ответил Лауден. - Я занимался всякими глупостями, но все-та-
ки не золотоискательством. Любой дурости есть предел.
   - Ну, а контрабандной торговлей опиумом вы занимались? -  поинтересо-
вался кто-то еще.
   - Занимался, - ответил Лауден.
   - Выгодное дело?
   - Еще какое!
   - И покупали разбившийся корабль?
   - Да, сэр, - ответил Лауден.
   - Ну, и что из этого вышло?
   - Видите ли, этот корабль был особого сорта, - объяснил Лауден. -  По
чести говоря, я бы никому не советовал заниматься этим видом деятельнос-
ти.
   - А что, его разбило в щепы на мели?
   - Вернее будет сказать, что из-за него на мели оказался я, -  заметил
Лауден. - Не сумел преодолеть трудностей.
   - А шантажом занимались? - осведомился Хэвенс.
   - Само собой разумеется! - кивнул Лауден.
   - Выгодное дело?
   - Видите ли, я человек невезучий. А так, наверное, выгодное.
   - Вы узнали чью-нибудь тайну? - спросил уроженец Глазго.
   - Великую, как этот океан.
   - Тайну богача?
   - Не знаю, что вы называете богачом, но эти острова он мог бы  купить
и не заметить, во что они ему обошлись.
   - Ну, так за чем же дело стало? Вы не могли его разыскать?
   - Да, на это потребовалось время, но в конце концов я  загнал  его  в
угол и...
   - И что?
   - Все полетело вверх тормашками. Я стал его лучшим другом.
   - Ах, черт!
   - По-вашему, он не слишком разборчив в выборе друзей? - любезно осве-
домился Лауден. - Да, пожалуй, у него довольно широкий круг симпатий.
   - Если вы кончили болтать чепуху, Лауден, - сказал Хэвенс, -  то  нам
пора идти ко мне обедать.
   За стенами клуба во мраке ревел прибой. В темной чаще кое-где мерцали
огоньки. Мимо по двое и по трое проходили островитянки, кокетливо улыба-
лись и снова исчезали во мгле, а в  воздухе  еще  долго  держался  запах
пальмового масла и цветов франжипана. От клуба до жилища мистера Хэвенса
было два шага, и любому обитателю Европы они показались бы двумя  шагами
по волшебной стране. Если бы такой европеец мог  последовать  за  нашими
двумя друзьями в дом, окруженный широкой верандой, и в прохладной комна-
те, с жалюзи вместо стен, сесть с ними за стол, на белую скатерть  кото-
рого падали цветные тени от бокалов с вином; если бы он мог отведать эк-
зотические кушанья: сырую рыбу, плоды хлебного дерева,  печеные  бананы,
жареного поросенка с гарниром из упоительного мити и царя всех  подобных
блюд - салат из сердцевины пальмы; если бы он мог  увидеть  и  услышать,
как некая прелестная туземка, слишком скромная  для  супруги  хозяина  и
слишком властная для любого иного положения, то появляется  в  столовой,
то исчезает, браня невидимых помощников, а потом  мгновенно  очутился  в
родном лондонском пригороде, он сказал бы, протирая глаза и  потягиваясь
в своем любимом кресле у камина: "Мне приснилось дивное местечко! Ей-бо-
гу, это был рай!" Однако Додд и его хозяин давно уже  привыкли  ко  всем
чудесам тропической ночи, ко всем яствам островной кухни и принялись  за
еду просто как люди, давно проголодавшиеся, лениво перебрасываясь слова-
ми, как бывает, когда немного скучно.
   Вскоре разговор коснулся беседы в клубе.
   - Вы никогда еще не болтали столько чепухи, Лауден, - заметил Хэвенс.
   - Мне показалось, что в воздухе запахло порохом, вот я  и  заговорил,
чтобы отвлечь их. Однако все это вовсе не чепуха.
   - Вы хотите сказать, что все это правда: и опиум, и покупка потерпев-
шего крушение корабля, и шантаж, и человек, который стал вашим другом?
   - Все правда, до последнего слова, - ответил Лауден.
   - Кажется, вы действительно много испытали на своем веку, - сухо ска-
зал Хэвенс.
   - Да, история моей жизни довольно любопытна, - отозвался его друг.  -
Если хотите, я расскажу ее вам.
   Далее следует повесть о жизни Лаудена Додда, не так, как  он  поведал
ее своему другу, а так, как он впоследствии записал ее.
 
 
   РАССКАЗ ЛАУДЕНА
 
 
   ГЛАВА I
   ХОРОШЕЕ КОММЕРЧЕСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ
 
   Для начала мне следует описать характер моего  бедного  отца.  Трудно
представить себе человека лучше или красивее его и в то же время  такого
(с моей точки зрения) неудачника: ему не повезло и с делами,  и  с  удо-
вольствиями, и с выбором дома, и (как мне ни жаль) с единственным сыном.
Он начал жизнь землемером, стал спекулировать земельными участками, пус-
тился в другие деловые предприятия и постепенно приобрел репутацию одно-
го из самых ловких дельцов штата Маскегон [6]. "У Додда голова  что  на-
до", - отзывались о нем окружающие. Но сам я далеко не так уверен в  его
деловых способностях. Впрочем, удачливость его долгое время казалась не-
сомненной, а уж настойчивость была совершенно бесспорной. Он  вел  ежед-
невную битву за деньги с меланхолической покорностью  мученика:  вставал
чуть свет, ел на ходу, даже в дни побед возвращался домой  измученным  и
обескураженным; он отказывал себе в развлечениях - если вообще был  спо-
собен развлекаться, в чем я порой сомневался, - и доводил до благополуч-
ного конца очередную спекуляцию с пшеницей или алюминием, по сути  своей
ничем не отличавшуюся от грабежа на большой дороге, ценой самой  высокой
самоотверженности и добросовестности.
   К несчастью, меня ничто, кроме искусства, никогда не  интересовало  и
интересовать не будет. Я считал тогда, что высшее назначение человека  -
обогащать мир прекрасными произведениями искусства и  приятно  проводить
время, свободное от этого благородного занятия. Насколько помню, о  вто-
рой половине своей жизненной программы (которую, кстати,  мне  только  и
удалось осуществить) я отцу ничего не говорил, однако  он,  по-видимому,
что-то заподозрил, так как назвал мой заветный план баловством и блажью.
   - Ну хорошо, - воскликнул я однажды, - а что такое твоя жизнь? Ты ду-
маешь только о том, как бы разбогатеть, и при этом за счет других людей.
   Он грустно вздохнул (это вообще было его привычкой) и укоризненно по-
качал головой.
   - Ах, Лауден, Лауден! - сказал он. - Все вы, мальчики, считаете  себя
мудрецами: Но как бы ты ни противился этому, всякий человек обязан рабо-
тать. И выбор только один - быть честным человеком или вором, Лауден.
   Вы сами видите, насколько бесполезно было спорить с моим отцом. Отча-
яние, охватывавшее меня после подобных  разговоров,  отягощалось  еще  и
раскаянием, потому что я нередко грубил ему, а  он  неизменно  бывал  со
мной мягок и ласков. К тому же я ведь отстаивал мои личные стремления  и
желания, а он думал только о моем благе, хотя и понимал его по-своему. И
он не терял надежды образумить меня.
   - Основа у тебя хорошая, Лауден, - повторял он, - основа у тебя хоро-
шая. В конце концов кровь скажется, и ты пойдешь по правильному пути.  Я
не боюсь, что мне придется стыдиться моего сына. Просто мне порой бывает
неприятно, когда ты начинаешь нести чепуху.
   После этого он похлопывал меня по плечу или по руке с нежностью, осо-
бенно трогательной в таком красивом и сильном человеке.
   Как только я окончил школу, отец отправил меня в Маскегонскую коммер-
ческую академию. Вы иностранец, и вам, вероятно, не так-то просто  пове-
рить, что подобное учебное заведение существует на самом деле.  Поэтому,
прежде чем продолжить свой рассказ, я хочу заверить вас, что я не  шучу.
Эта академия действительно существовала, а может быть, существует  и  по
сей день - наш штат чрезвычайно ею гордился, считая это учебное  заведе-
ние высшим достижением современной цивилизации. Мой отец, провожая  меня
на вокзал, несомненно, был уверен, что открывает передо  мной  прямой  и
верный путь в президенты и в рай.
   - Лауден, - сказал он мне, - я даю тебе  возможность,  какой  не  мог
дать своему сыну даже Юлий Цезарь: возможность познать жизнь прежде, чем
ты сам примешь в ней участие. Избегай рискованных  спекуляций,  старайся
вести себя так, как следует благородному человеку,  и,  по  возможности,
ограничивайся надежными операциями с железнодорожными  акциями.  Пшеница
всегда соблазнительна, но и очень опасна. В твоем возрасте я не стал  бы
начинать с пшеницы; однако другие ценности тебе не противопоказаны.  Об-
ращай особое внимание на ведение счетных книг  и,  раз  потеряв  деньги,
вторично их в те же акции не вкладывай. Ну, сынок, поцелуй меня на  про-
щание и не забывай, что ты у меня один и что твой отец будет следить  за
твоей карьерой с любовью и тревогой.
   Коммерческая академия занимала несколько прекрасных  просторных  зда-
ний, расположенных в лесу. Воздух там был очень здоровым, питание - пре-
восходным, плата за обучение - весьма высокой. Телеграф соединял  акаде-
мию, говоря словами рекламного объявления, "с различными мировыми  цент-
рами". Читальный зал был в изобилии снабжен "коммерческой прессой". Раз-
говоры велись большей частью об Уолл-стрите, а студенты (всего там  обу-
чалось около ста человек) в основном занимались тем, что  пытались  при-
карманить "академические капиталы" своих товарищей. Правда, по утрам  мы
занимались в аудиториях: нам преподавали немецкий и  французский  языки,
бухгалтерское дело и прочие солидные науки. Однако большую часть дня  мы
проводили на "бирже", обучаясь спекуляции товарами и ценными бумагами, -
это-то и была основа основ получаемого нами  образования.  Поскольку  ни
один из участников не имел никакой собственности -  ни  бушеля  реальной
пшеницы, ни доллара в государственной валюте, - эти спекуляции,  разуме-
ется, не приносили их участникам никаких выгод и  превращались  в  само-
цель. Они сводились к откровенной, ничем  не  прикрытой  азартной  игре.
Нас, не жалея никаких затрат на  декорации,  обучали  именно  тому,  что
уничтожает всякую истинную коммерцию. Для того чтобы мы на опыте  позна-
комились с движением и капризами цен, наш учебный рынок точно  воспроиз-
водил реальное положение вещей в стране. Мы были обязаны  вести  счетные
книги, которые в конце каждого месяца проверялись либо директором,  либо
кем-нибудь из его помощников. Чтобы сделать игру еще более  правдоподоб-
ной, "академической валюте" была придана реальная стоимость.  Заботливые
родители или опекуны покупали ее студентам по цене цент за  доллар.  За-
канчивая курс, студенты по той же цене продавали академии  оставшуюся  у
них валюту. А наиболее удачливые "биржевики" порой  реализовывали  часть
своих капиталов еще в бытность свою студентами,  чтобы  тайком  устроить
пирушку в соседнем городке. Короче говоря, хуже этой академии была,  по-
жалуй, только та, где Оливер познакомился с Чарли Бейтсом [7].
   Когда кто-то из младших преподавателей проводил меня на "биржу", что-
бы показать мне мою конторку, я был ошеломлен царившим там хаосом и  шу-
мом. В глубине зала виднелись черные доски со столбцами все время меняю-
щихся цифр. После каждого изменения студенты толпой бросались к доскам и
начинали во весь голос вопить какую-то, как мне показалось, абракадабру.
Некоторые вскакивали на конторки и скамьи, подавая руками и головами за-
гадочные знаки и что-то быстро отмечая в своих записных книжках. Мне по-
казалось, что неприятней этой сцены я еще ничего в жизни не  видывал;  а
когда я сообразил, что все эти сделки - простая игра и что  всех  денег,
циркулирующих на "академической бирже", не  хватит  и  на  покупку  пары
коньков, то почувствовал большое изумление, хотя и ненадолго,  ибо  при-
помнил, как взрослые и очень богатые люди выходят из себя, проиграв жал-
кие гроши. Тогда, найдя таким образом оправдание моим соученикам, я изу-
мился поведению преподавателя, который привел меня сюда: забыв  показать
мне мою конторку, он, бедняга, стоял среди этой суматохи как  заворожен-
ный - казалось, цифры на досках всецело завладели его вниманием.
   - Глядите, глядите, - завопил он мне в ухо, - курсы падают! Рынком со
вчерашнего дня завладели "медведи".
   - Ну и что же? - ответил я, с трудом перекрикивая шум (я еще не  нау-
чился разговаривать в подобной обстановке). - Это же все понарошку.
   - Да, конечно, - ответил он, - и вы должны твердо запомнить, что  ис-
тинную прибыль вы получите, только если будете хорошо вести свои счетные
книги. Надеюсь, Додд, мне предстоит только хвалить вас за них. Вы  начи-
наете свою деятельность с весьма приличным капиталом - десять тысяч дол-
ларов в "академической валюте". Его, несомненно,  хватит  вам  до  конца
обучения, если, конечно, вы не будете рисковать  и  пускаться  в  сомни-
тельные операции... Постойте, что бы это значило? - перебил он сам себя,
когда на досках появились новые цифры. - Семь, четыре,  три!  Додд,  вам
повезло: за весь семестр  еще  не  было  такого  оживления.  И  подумать
только, что точно то же происходит сейчас в Нью-Йорке, Чикаго, Сент-Луи-
се и других соперничающих деловых центрах страны! Эх, я и сам поиграл бы
вместе с мальчиками, - добавил он, потирая руки, - да только это не раз-
решается правилами.
   - А что бы вы сделали?
   - Что бы я сделал? - вскричал он, сверкнув глазами. - Покупал бы, по-
ка хватит капитала!
   - Это и значит не рисковать и не пускаться в сомнительные операции? -
спросил я с самым невинным видом.
   Он бросил на меня злобный взгляд, а затем сказал,  словно  для  того,
чтобы переменить тему:
   - Видите того рыжего юношу в очках? Это Билсон, наш  самый  блестящий
студент. Мы все уверены в его будущем. Берите пример с Билсона, Додд.
   Вскоре после этого, пока шум по-прежнему нарастал, цифры на доске по-
являлись и исчезали все быстрее, а зал сотрясался от воплей  биржевиков,
младший преподаватель покинул меня, указав мне наконец мою конторку. Мой
сосед подводил итоги в своей счетной книге - подсчитывал убытки  за  это
утро, как я узнал позднее, - и очень охотно оторвался от этого  малопри-
ятного занятия, увидев незнакомое лицо.
   - Эй, новичок! - окликнул он меня. - Как вас зовут?.. Что? Ваш отец -
Додд Голова Что Надо? Сколько у вас капитала? Десять тысяч? Здорово!  Ну
и дурак же вы, что возитесь со своими книгами!
   Я ответил, что не вижу - иного  выхода,  поскольку  книги  ежемесячно
проверяются.
   - Эх, разиня! Наймите писца! - крикнул он.  -  Кого-нибудь  из  наших
банкротов - для этого они здесь и толкутся. Если вы будете удачно играть
на бирже, вам в этом колледже работать не придется.
   Шум к этому времени стал совсем уже невыносимым, и  мой  новый  друг,
сказав, что наверняка кто-то "прогорел", что он пойдет выяснить,  в  чем
дело, и приведет мне писца, застегнул куртку и нырнул в  неистовствующую
толпу. Его предположение было правильно:  кто-то  действительно  "прого-
рел", один из королей биржи был низложен - игра на  сале  оказалась  для
него роковой, - и писец, обязавшийся писать мои книги, избавлять меня от
всей работы и получать все причитающееся мне образование за тысячу  дол-
ларов в месяц в "академической валюте" (десять долларов в  валюте  США),
оказался не кем иным, как знаменитым Билсоном, с которого мне рекомендо-
вали брать пример. Бедняга был очень расстроен. Только за  одно  могу  я
похвалить Маскегонскую коммерческую академию: все мы, включая даже самую
мелкую рыбешку, испытывали глубокий стыд, оказываясь банкротами;  ну,  а
такому магнату, как Билсон, который в дни своего процветания столь высо-
ко задирал нос, потерпеть полный  крах  было  особенно  тяжело.  Но  дух
серьезного отношения к игре победил даже горечь недавнего  поражения,  и
Билсон приступил к исполнению  своих  новых  обязанностей  с  надлежащей
энергией и деловитостью.
   Таковы были мои первые впечатления от этого нелепого учебного заведе-
ния, и, говоря откровенно, я скорее назвал бы их приятными. Пока я  буду
богат, я смогу распоряжаться дневными и вечерними часами по своему  вку-
су: писец будет вести мои книги, писец будет толкаться и вопить на  бир-
же, а я могу заниматься писанием пейзажей и чтением романов Бальзака - в
то время это были два главных моих увлечения. Следовательно, моя  задача
сводилась к тому, чтобы оставаться богатым, то есть вести дела  осмотри-
тельно и не пускаться в рискованные спекуляции, иначе говоря, найти  ка-
кой-то безопасный способ наживы. Я ищу его до сих пор, и, насколько могу
судить, в нашем несовершенном мире ближе всего к нему стоит  излюбленная
детьми деловая операция, сводящаяся к формуле: "Орел - я выиграл,  решка
- ты проиграл". Помня напутственные слова моего отца, я робко взялся  за
железные дороги и около месяца занимал бесславно-надежную позицию,  ску-
пая в малых количествах самые устойчивые акции и  безропотно  (насколько
это у меня получалось) снося презрение своего писца. Однажды  я  в  виде
опыта решился на более смелый шаг и, не сомневаясь, что  акции  компании
"Пен-Хендл" (если не ошибаюсь) будут падать и дальше, продал этих  акций
на несколько тысяч. Но не успел я произвести эту  сделку,  как  какие-то
идиоты в Нью-Йорке начали играть на повышение, акции "ПенХендла" взлете-
ли к потолку, а мое положение оказалось подорванным. Кровь, как и  наде-
ялся мой отец, сказалась, и я мужественно продолжал  вести  свою  линию:
весь день я продавал эти дьявольские акции, и весь день  они  продолжали
повышаться. Как кажется, я (хрупкая скорлупка) попал под  носовую  волну
мощного корабля Джея Гульда - в дальнейшем, насколько помню,  оказалось,
что это был первый ход в очень крупной биржевой игре. В  тот  вечер  имя
Лаудена Додда занимало первое место в газете нашей академии, а мы с Бил-
соном (снова оказавшимся без места) претендовали на одну и ту же  вакан-
сию писца. О ком шумят, того скорей услышат. Мое разорение привлекло  ко
мне всеобщее внимание, и поэтому место писца получил я. Так что, как  вы
сейчас убедились, и в  Маскегонской  коммерческой  академии  можно  было
кое-чему научиться.
   Меня лично совсем не трогало, выиграл я или проиграл в такой  сложной
и скучной игре, где все зависело только от случайности. Однако писать об
этом отцу оказалось тяжелой задачей, и я пустил в ход все свое красноре-
чие. Я доказывал (и это было абсолютной правдой), что  студенты,  удачно
играющие на бирже, не получают никакого образования,  и,  следовательно,
если он хочет, чтобы я чему-нибудь научился, ему следует радоваться мое-
му разорению. Затем я (не очень  последовательно)  обратился  к  нему  с
просьбой снабдить меня новым капиталом, обещая в этом случае иметь  дело
только с надежными акциями железных дорог. Несколько увлекшись, я заклю-
чил свое письмо уверениями, что не гожусь в дельцы, и  горячей  просьбой
забрать меня из этого отвратительного места и отпустить  в  Париж  зани-
маться искусством. В ответ  я  получил  короткое,  ласковое  и  грустное
письмо, в котором он писал только, что до каникул осталось совсем немно-
го, а тогда у нас будет достаточно времени, чтобы все обсудить.
   Когда я приехал домой на каникулы, отец встретил меня на вокзале, и я
был потрясен, увидев, как он постарел. Казалось, он думал только о  том,
как утешить меня и вернуть мне бодрость духа (которую я, по его  мнению,
должен был утратить). Не надо унывать, убеждал он меня, сотни опытнейших
биржевиков начинали свою карьеру с неудачи. Я заявил ему, что не  создан
быть финансистом, и его лицо омрачилось.
   - Не говори так, Лауден, - сказал он. - Я не могу поверить,  что  мой
сын оказался трусом.
   - Но мне не нравится эта жизнь! - умоляюще произнес я. - Меня интере-
сует не биржа, а искусство. На этом поприще я способен  достичь  гораздо
большего!
   И я  напомнил  ему,  что  известные  художники  зарабатывают  большие
деньги, что любая картина Мейсонье стоит много тысяч долларов.
   - А не думаешь ли ты, Лауден, - возразил он, - что человек, способный
написать тысячедолларовую картину, сумел бы показать свою закалку  и  на
бирже? Уж поверь, этот Мэзон, о котором ты сейчас упомянул, или наш соо-
течественник Бьерстадт, очутись они завтра на  хлебной  бирже,  показали
бы, из какого материала они скроены. Послушай, Лауден,  сынок,  ведь  я,
видит бог, думаю только о твоем благе, и я хочу заключить с тобой  дого-
вор: в следующем семестре я снова дам тебе десять тысяч ваших  долларов,
и, если ты покажешь себя настоящим мужчиной и удвоишь  этот  капитал,  я
позволю тебе поехать в Париж, коли тебе еще будет этого хотеться, в  чем
я сильно сомневаюсь. Но разрешить тебе уйти с позором, словно  тебя  вы-
секли, мне не позволяет гордость.
   Когда я это услышал, сердце мое забилось от радости, но тут  же  меня
снова охватило уныние. Ведь, как мне казалось, куда легче было  тут  же,
не сходя с места, написать картину не хуже Мейсонье, чем заработать  де-
сять тысяч долларов на нашей академической бирже. Не мот я также не  по-
дивиться столь странному способу проверки, есть ли у человека талант ху-
дожника. Я даже осмелился выразить свое недоумение вслух.
   - Ты забываешь, мой милый, - сказал отец с глубоким вздохом, - что  я
могу судить только об одном, но не о другом. Будь у тебя даже гений  са-
мого Бьерстадта, я бы этого не заметил.
   - А кроме того, - продолжал я, - это не  совсем  справедливо.  Другим
студентам помогают их родные: присылают им телеграммы с указаниями. Вот,
например, Джим Костелло, он и шага не сделает, пока отец из Нью-Йорка не
подскажет ему, как поступить. А кроме того, как ты не понимаешь  -  ведь
если кто-то наживается, значит, кому-то нужно разоряться.
   - Я буду держать тебя в курсе выгодных сделок, - вскричал  мой  отец,
просияв. - Я не знал, что это разрешается вашими правилами. Я буду посы-
лать тебе телеграммы, зашифрованные нашим коммерческим шифром, и мы уст-
роим нечто вроде фирмы "Лауден Додд и сын", а? -  Он  похлопал  меня  по
плечу, а затем повторил с нежной улыбкой: - "Додд и сын", "Додд и сын".
   Раз мой отец обещал давать мне советы, а коммерческая академия стано-
вилась преддверием Парижа, я мог с надеждой взирать на будущее.  К  тому
же мысль о нашей "фирме" доставила моему  старичку  такое  удовольствие,
что он сразу ободрился. И вот после грустной встречи на вокзале мы  сели
ужинать, весело улыбаясь и в самом праздничном настроении.
   А теперь я должен ввести в мое повествование нового  героя,  который,
не сказав ни слова и  даже  пальцем  не  пошевелив,  определил  всю  мою
дальнейшую судьбу. Вам приходилось бывать в Штатах, и, возможно, вы  ви-
дели его золоченую, хитро каннелированную  голову,  сверкающую  над  де-
ревьями посреди обширной равнины, ибо этот новый герой был не что  иное,
как капитолий штата Маскегон, тогда еще только находившийся  в  проекте.
Мой отец приветствовал его постройку из патриотических чувств, к которым
в равной мере примешивалась деловая алчность, - и то и другое  было  со-
вершенно искренним. Он был членом всех комитетов, связанных с этой пост-
ройкой, он пожертвовал на нее значительную  сумму,  и  он  подготавливал
свое участие во всех связанных с ней подрядах. На конкурс было  прислано
много проектов. Когда я приехал из академии, мой отец был занят их расс-
мотрением, и они так его заинтересовали, что в первый же вечер после мо-
его приезда он обратился ко мне за советом. Вот наконец был предмет, ко-
торым я мог заняться с искренним  удовольствием!  Правда,  я  ничего  не
смыслил в архитектуре, но, во всяком случае, это было искусство, а  я  в
любом искусстве предпочитал классические образцы и, кроме того, был  го-
тов ради него на любые труды - способность, которую какой-то прославлен-
ный идиот объявил равнозначной гению. Я тут же с головой ушел в  работу:
ознакомился со всеми проектами, оценил их недостатки и достоинства, про-
чел множество книг по архитектуре, овладел  теорией  деформации,  изучил
текущие цены на строительные материалы и, короче говоря,  оказался  нас-
только хорошим "натаскивателем", что, когда началось рассмотрение проек-
тов, Додд Голова Что Надо заслужил  свежие  лавры.  Его  доводы  убедили
всех, его выбор был единодушно одобрен комитетом,  а  я  мог  втихомолку
торжествовать, зная, что и аргументы и выбор принадлежали мне  и  только
мне. Когда в принятый проект вносились некоторые дополнения и изменения,
моя роль оказалась еще более значительной, ибо я составил эскиз и сделал
модель каминных решеток для служебных помещений. Энергия и  способности,
которые я при этом проявил, привели моего отца в полный восторг, а кроме
того, хотя мне самому, пожалуй, не следовало бы говорить об этом, именно
благодаря моим усилиям капитолий моего родного штата украшает, а не  бе-
зобразит его.
   В общем, когда я вернулся в Коммерческую академию, настроение у  меня
было очень бодрое, и мои первые биржевые операции  увенчались  блестящим
успехом. Отец постоянно присылал мне письма и телеграммы. "Ты должен сам
решить, как поступить, Лауден, - не уставал повторять он.  -  Я  сообщаю
тебе только цифры, но любую свою спекуляцию ты  предпринимаешь  на  свой
страх и риск, и  все,  что  ты  заработаешь,  ты  заработаешь  благодаря
собственной смелости и инициативе". Однако, несмотря на это, всегда было
легко угадать, чего он от меня ждет, и я  всегда  спешил  оправдать  его
ожидания. Через месяц у меня уже было около восемнадцати тысяч  долларов
в "академической валюте". И тут я пал жертвой  одного  из  пороков  этой
системы. Как я уже упоминал, за "академическую валюту" можно было  полу-
чить один процент ее номинальной стоимости в денежных знаках Соединенных
Штатов. Разорившиеся биржевые игроки постоянно  продавали  свою  одежду,
книги, банджо и запонки, чтобы покрыть дефицит, а нажившиеся,  наоборот,
не устояв перед соблазном, превращали часть своих "прибылей" в настоящие
доллары для оплаты каких-нибудь реальных удовольствий. А  мне  понадоби-
лось тридцать долларов, чтобы приобрести принадлежности для занятий  жи-
вописью: я постоянно уходил в лес писать этюды, и, поскольку мои карман-
ные деньги были израсходованы, в один злосчастный день я реализовал  три
тысячи в "академической валюте", чтобы купить себе палитру, -  благодаря
советам моего отца я уже начал смотреть  на  биржу  как  на  место,  где
деньги сами плывут тебе в руки.
   Палитра прибыла в среду, и я вознесся на седьмое небо.  В  это  время
мой отец (сказать "я" значило бы отступить от истины)  пытался  устроить
"двойной опцион" на пшенице между Чикаго и Нью-Йорком - как вам  извест-
но, спекуляции такого рода считаются одними из самых рискованных на шах-
матной доске финансов. В четверг удача повернулась к нему  спиной,  и  к
вечеру моя фамилия второй раз красовалась на доске в  списке  банкротов.
Это был тяжелый удар. Надо сказать, что моему отцу в любом  случае  было
бы нелегко его перенести, потому что, как бы ни мучили человека  промахи
его сына, его собственные промахи мучают его гораздо сильнее.  Однако  в
горькой чаше нашей неудачи была, кроме  того,  капля  смертельного  яда:
отец превосходно знал состояние моих финансов и заметил  недостачу  трех
тысяч "академических долларов", а это, с его точки зрения, означало, что
я украл тридцать настоящих долларов. Пожалуй, такое суждение было  слиш-
ком строгим, но некоторые основания для него были, а мой отец, хотя  его
биржевая деятельность, на мой взгляд,  по  самой  своей  сути  исключала
честность, был необыкновенно щепетилен во всех сопутствующих ей мелочах.
Я получил от него только одно печальное, обиженное и ласковое письмо,  и
больше до конца семестра он мне не писал, так что все это горькое время,
трудясь в качестве писца, продавая одежду и этюды, чтобы добыть средства
на очередную безнадежную спекуляцию, и с  тоской  стараясь  забыть  свою
мечту о Париже, я был лишен его поддержки и советов.
   Однако все это время он, по-видимому, постоянно думал о своем сыне  и
о том, что с ним дальше делать. Полагаю, он пришел в настоящий  ужас  от
моей беспринципности - именно так он оценивал мой поступок - и  старался
изыскать способ, как в дальнейшем оградить меня от искушений.  С  другой
стороны, архитектор, строивший капитолии, похвально отозвался о моих ре-
шетках, и, пока отец колебался, не  зная,  на  что  решиться,  вмешалась
судьба, и Маскегонский капитолии определил мою дальнейшую жизнь.
   - Лауден, - сказал мне отец, встретив меня на вокзале  сияющей  улыб-
кой, - если ты поедешь в Париж, сколько времени тебе понадобится,  чтобы
сделаться опытным скульптором?
   - Я не понимаю, отец, что ты имеешь в виду? - вскричал я. - Что  зна-
чит "опытным"?
   - Это значит - скульптором, которому можно доверить самые сложные за-
казы, - ответил он. - Ну, например, обнаженную натуру, а также патриоти-
ческий и эмблематический стили.
   - На это может потребоваться три года, - ответил я.
   - И ты считаешь, что этому можно научиться только в Париже? - спросил
он. - Ведь и у нас тут есть всякие возможности, и, говорят,  этот  Прод-
жерс очень искусный скульптор, хотя он, наверное, слишком важный,  чтобы
давать уроки.
   - Кроме Парижа, этому нельзя научиться нигде, - заверил его я.
   - Да, - признал он, - мне и самому кажется,  что  так  будет  гораздо
звучнее: "Молодой уроженец нашего штата,  сын  одного  из  наших  видных
граждан, обучавшийся у самых опытных мастеров Парижа!"
   - Но, папочка, я ничего не понимаю, - перебил я. - Я ведь никогда  не
думал о том, чтобы стать скульптором.
   - Дело вот в чем, - объяснил он. - Я взял подряд на снабжение  нашего
капитолия скульптурами. Сперва я смотрел  на  это  как  на  коммерческую
сделку, а потом мне пришло в голову, что лучше превратить ее в  семейное
предприятие. Это придется тебе по вкусу, можно заработать большие деньги
и проявить патриотизм. Если ты согласен, то поезжай в Париж и возвращай-
ся через три года украшать капитолии своего родного  штата.  Пред  тобой
открываются блестящие возможности, Лауден. И вот еще что: к каждому  за-
работанному тобой доллару я добавлю один от себя. Но чем скорее  ты  уе-
дешь и чем старательнее будешь учиться, тем будет лучше, так  как,  если
первые статуи не придутся по вкусу гражданам Маскегона,  выйдут  большие
неприятности.