Посвящается Катарине де Маттос
   Храните нерушимость этих уз -
   С ветрами, с вереском незыблем наш союз.
   Вдали от родины мы знаем, что для нас
   Цветет на севере душистый дрок сейчас.


   ИСТОРИЯ ДВЕРИ

   Мистер Аттерсон, нотариус, чье суровое лицо никогда не освещала улыб-
ка, был замкнутым человеком, немногословным и неловким в обществе, сухо-
парым, пыльным, скучным - и все-таки очень симпатичным. В кругу друзей и
особенно когда вино ему нравилось, в его глазах начинал теплиться огонек
мягкой человечности, которая не находила доступа в его  речь;  зато  она
говорила не только в этих безмолвных средоточиях послеобеденного  благо-
душия, но и в его делах, причем куда чаще и громче. Он был строг  с  со-
бой: когда обедал в одиночестве, то, укрощая вожделение к тонким  винам,
пил джин и, горячо любя драматическое искусство, более двадцати  лет  не
переступал порога театра. Однако к слабостям ближних он проявлял достох-
вальную снисходительность, порой с легкой завистью дивился буйному  жиз-
нелюбию, крывшемуся в их грехах, а когда для них наступал час  расплаты,
предпочитал помогать, а не порицать.
   - Я склонен к каиновой ереси, - говаривал он со скрытой усмешкой. - Я
не мешаю брату моему искать погибели, которая ему по вкусу.
   А потому судьба часто судила ему быть последним  порядочным  знакомым
многих опустившихся людей и последним добрым влиянием в их жизни. И ког-
да они к нему приходили, он держался с ними точно так же, как прежде.
   Без сомнения, мистеру Аттерсону это давалось легко, так как он всегда
был весьма сдержан, и даже дружба его, казалось, проистекала все из  той
же вселенской благожелательности. Скромным натурам свойственно принимать
свой дружеский круг уже готовым из рук случая; этому правилу следовал  и
наш нотариус. Он дружил либо с родственниками, либо с давними знакомыми;
его привязанность, подобно плющу, питалась временем и ничего не говорила
о достоинствах того, кому она принадлежала. Именно такого рода,  вероят-
но, были и те узы дружбы, которые  связывали  нотариуса  с  его  дальним
родственником мистером Ричардом Энфилдом, известным лондонским  бонвива-
ном. Немало людей ломало голову над тем, что эти  двое  находят  друг  в
друге привлекательного и какие у них могут быть общие интересы. Те,  кто
встречался с ними во время их воскресных прогулок, рассказывали, что шли
они молча, на лицах их была написана скука и при появлении общего знако-
мого оба как будто испытывали значительное облегчение. Тем  не  менее  и
тот и другой очень любили эти прогулки,  считали  их  лучшим  украшением
всей недели и ради них не только жертвовали другими развлечениями, но  и
откладывали дела.
   И вот как-то раз в такое воскресенье случай привел их в некую  улочку
одного из деловых кварталов Лондона. Улочка эта была  небольшой  и,  что
называется, тихой, хотя в будние дни там шла бойкая торговля. Ее  обита-
тели, по-видимому, преуспевали, и все они  ревниво  надеялись  преуспеть
еще больше, а избытки прибылей употребляли  на  прихорашивание;  поэтому
витрины по обеим ее сторонам источали  приветливость,  словно  два  ряда
улыбающихся продавщиц. Даже в воскресенье, когда улочка прятала наиболее
пышные свои прелести и была пустынна, все же по сравнению  с  окружающим
убожеством она сияла, точно костер в лесу, - аккуратно выкрашенные став-
ни, до блеска начищенные дверные ручки и общий дух чистоты  и  веселости
сразу привлекали и радовали взгляд случайного прохожего.
   Через две двери от угла, по левой стороне, если идти к востоку, линия
домов нарушалась входом во двор, и как раз там высилось  массивное  зда-
ние. Оно было двухатажным, без единого окна - только дверь внизу да сле-
пой лоб грязной стены над ней - и каждая его черта  свидетельствовала  о
длительном и равнодушном небрежении. На облупившейся, в темных  разводах
двери не было ни звонка, ни молотка. Бродяги устраивались отдохнуть в ее
нише и зажигали спички о ее панели, дети  играли  "в  магазин"  на  сту-
пеньках крыльца, школьник испробовал остроту своего ножика на резных за-
витушках, и уже много лет никто не прогонял этих случайных гостей  и  не
старался уничтожить следы их бесчинств.
   Мистер Энфилд и нотариус шли по другой стороне улочки, но, когда  они
поравнялись с этим зданием, первый поднял трость и указал на него.
   - Вы когда-нибудь обращали внимание на эту дверь?  -  спросил  он,  а
когда его спутник ответил утвердительно, добавил: - С  ней  связана  для
меня одна очень странная история.
   - Неужели? - спросил мистер Аттерсон слегка изменившимся  голосом.  -
Какая же?
   - Дело было так, - начал мистер Энфилд. - Я возвращался  домой  отку-
да-то с края света часа в три позимнему темной ночи, и путь мой вел  че-
рез кварталы, где буквально ничего не было видно, кроме  фонарей.  Улица
за улицей, где все спят, улица за улицей, освещенные, словно  для  како-
го-нибудь торжества, и опустелые, как церковь, так что в конце концов  я
впал в то состояние, когда человек тревожно вслушивается в тишину и  на-
чинает мечтать о встрече с полицейским. И вдруг я увидел целых две чело-
веческие фигуры: в восточном направлении быстрой походкой  шел  какой-то
невысокий мужчина, а по поперечной улице опрометью  бежала  девочка  лет
девяти. На углу они, как и можно было ожидать, столкнулись, и вот тут-то
произошло нечто непередаваемо мерзкое: мужчина хладнокровно наступил  на
упавшую девочку и даже не обернулся на ее громкие стоны. Рассказ об этом
может и не произвести большого впечатления, но видеть это было неперено-
симо. Передо мной был не человек, а какой-то адский Джаггернаут. Я  зак-
ричал, бросился вперед, схватил молодчика за ворот и потащил назад,  ту-
да, где вокруг стонущей девочки уже собрались люди. Он нисколько не сму-
тился и не пробовал сопротивляться, но  бросил  на  меня  такой  злобный
взгляд, что я весь покрылся испариной, точно после долгого бега.  Оказа-
лось, что люди, толпившиеся возле девочки, - ее родные, а вскоре  к  ним
присоединился и  врач,  которого  она  бегала  позвать  к  больному.  Он
объявил, что с девочкой не случилось ничего серьезного, что  она  только
перепугалась. Тут, казалось бы, мы могли спокойно  разойтись,  но  этому
воспрепятствовало одно странное обстоятельство. Я сразу  же  проникся  к
этому молодчику ненавистью и омерзением. И родные девочки тоже, что, ко-
нечно, было только естественно. Однако меня поразил врач. Это был  самый
обыкновенный лекарь, бесцветный, не молодой и не старый,  говорил  он  с
сильным эдинбургским акцентом, и чувствительности в нем было не  больше,
чем в волынке. Так вот, сэр. С ним случилось то же, что и со всеми нами,
- стоило ему взглянуть на моего пленника, как он даже бледнел от желания
убить его тут же на месте. Я догадывался, что чувствует он, а он догады-
вался, что чувствую я, и, хотя убить негодяя, к сожалению, все-таки было
нельзя, мы все же постарались его наказать. Мы сказали  ему,  что  можем
ославить его на весь Лондон, - и ославим. Если у него  есть  друзья  или
доброе имя, мы позаботимся о том, чтобы он их лишился. И все  это  время
мы с трудом удерживали женщин, которые готовы были растерзать его, точно
фурии. Мне никогда еще не приходилось видеть такой ненависти, написанной
на стольких лицах, а негодяй стоял в самой середине этого кольца, сохра-
няя злобную и презрительную невозмутимость, - я видел, что  он  испуган,
но держался он хладнокровно, будто сам Сатана. "Если вы решили  нажиться
на этой случайности, -  заявил  он,  -  то  я,  к  сожалению,  бессилен.
Джентльмен, разумеется, всегда предпочтет избежать скандала. Сколько  вы
требуете?" В конце концов мы выжали из него сто фунтов для родных девоч-
ки; он попробовал было упереться, но понял, что может быть хуже, и пошел
на попятный. Теперь оставалось только получить деньги, и знаете, куда он
нас привел? К этой самой двери! Достал ключ, отпер  ее,  вошел  и  через
несколько минут вынес десять гиней и чек на  банк  Куттса,  выданный  на
предъявителя и подписанный фамилией, которую я не стану называть, хотя в
нейто и заключена главная соль моей истории; скажу только,  что  фамилия
эта очень известна и ее нередко можно встретить на страницах газет. Сум-
ма была немалая, но подпись гарантировала бы и не такие деньги при усло-
вии, конечно, что была подлинной. Я не  постеснялся  сказать  молодчику,
насколько подозрительным все это выглядит: только в  романах  человек  в
четыре часа утра входит в подвальную дверь, а потом  выносит  чужой  чек
почти на сто фунтов. Но он и бровью не повел. "Не беспокойтесь, - заявил
он презрительно. - Я останусь с вами, пока не откроются банки, и сам по-
лучу по чеку". После чего мы все - врач, отец девочки, наш приятель и  я
- отправились ко мне и просидели у меня до утра, а после  завтрака  всей
компанией пошли в банк. Чек кассиру отдал я и сказал, что  у  меня  есть
основания считать его фальшивым. Ничуть  не  бывало!  Подпись  оказалась
подлинной.
   - Так-так! - заметил мистер Аттерсон.
   - Я вижу, вы разделяете мой взгляд, - сказал мистер Энфилд. - Да, ис-
тория скверная. Ведь этот молодчик был, несомненно, отпетый  негодяй,  а
человек, подписавший  чек,  -  воплощение  самой  высокой  порядочности,
пользуется большой известностью и (что только ухудшает дело) принадлежит
к так называемым филантропам.
   По-моему, тут кроется шантаж: честный человек платит огромные деньги,
чтобы какие-то его юношеские шалости не стали достоянием гласности. "Дом
шантажиста" - вот как я называю теперь этот дом с дверью. Но даже и это,
конечно, объясняет далеко не все! - Мистер Энфилд погрузился в  задумчи-
вость, из которой его вывел мистер Аттерсон, неожиданно спросив:
   - Но вам неизвестно, там ли живет человек, подписавший чек?
   - В таком-то доме? - возразил мистер Энфилд. - К тому же я прочел  на
чеке - его адрес - какая-то площадь.
   - И вы не наводили справок... о доме с дверью? -  осведомился  мистер
Аттерсон.
   - Нет. На мой взгляд, это было бы непорядочным.
   Я терпеть не могу расспросов: в наведении справок есть какой-то прив-
кус Судного дня. Задать вопрос - это словно столкнуть камень с горы:  вы
сидите себе спокойненько на ее вершине, а камень катится вниз,  увлекает
за собой другие камни; какой-нибудь безобидный  старикашка,  которого  у
вас и в мыслях не было, копается у себя в садике, и все это обрушивается
на него, а семье приходится менять фамилию. Нет,  сэр,  у  меня  твердое
правило: чем подозрительнее выглядит дело, тем меньше я задаю вопросов.
   - Превосходное правило, - согласился нотариус.
   - Однако я занялся наблюдением за этим зданием,  -  продолжал  мистер
Энфилд. - Собственно говоря, его нельзя назвать жилым домом. Других две-
рей в нем нет, а этой, да и то лишь изредка, пользуется только  наш  мо-
лодчик. Во двор выходят три окна, но они расположены на втором этаже,  а
на первом этаже окон нет вовсе; окна эти всегда закрыты, но стекло в них
протерто. Из трубы  довольно  часто  идет  дым,  следовательно,  в  доме
все-таки кто-то живет. Впрочем, подобное  свидетельство  нельзя  считать
неопровержимым, так как дома тут стоят столь тесно, что трудно  сказать,
где кончается одно здание и начинается другое.
   Некоторое время друзья шли молча. Первым заговорил мистер Аттерсон.
   - Энфилд, - сказал он, - это ваше правило превосходно.
   - Да, я и сам так считаю, - ответил Энфилд.
   - Тем не менее, - продолжал нотариус, - мне всетаки хотелось  бы  за-
дать вам один вопрос. Я хочу спросить, как звали человека, который  нас-
тупил на упавшего ребенка.
   - Что же, - сказал мистер Энфилд, - не вижу причины, почему я  должен
это скрывать. Его фамилия Хайд.
   - Гм! - отозвался мистер Аттерсон. - А как он выглядит?
   - Его наружность трудно описать. Что-то в ней есть странное... что-то
неприятное... попросту отвратительное. Ни один человек еще не вызывал  у
меня подобной гадливости, хотя я сам не понимаю,  чем  она  объясняется.
Наверное, в нем есть какое-то уродство, такое  впечатление  создается  с
первого же взгляда, хотя я не могу определить отчего. У  него  необычная
внешность, но необычность эта какая-то неуловимая. Нет, сэр, у меня  ни-
чего не получается: я не могу описать, как он выглядит. И не потому, что
забыл: он так и стоит у меня перед глазами.
   Мистер Аттерсон некоторое время шел молча, что-то старательно обдумы-
вая.
   - А вы уверены, что у него был собственный ключ? - спросил  он  нако-
нец.
   - Право же... - начал Энфилд, даже растерявшись от изумления.
   - Да, конечно, - перебил его Аттерсон. - Я понимаю, что выразился не-
удачно. Видите ли, я не спросил вас об имени того, чья подпись стояла на
чеке, только петому, что я его уже знаю. Дело в том.  Ричард,  что  ваши
история в какой-то мере касается и меня. Постарайтесь вспомнить, не было
ли в вашем рассказе каких-либо неточностей.
   - Вам следовало бы предупредить меня, - обиженно ответил  мистер  Эн-
филд, - но я был педантично точен. У молодчика был ключ. Более  того,  у
него и сейчас есть ключ: я видел, как он им  воспользовался  всего  нес-
колько дней назад.
   Мистер Аттерсон глубоко вздохнул, но ничего не ответил, и его спутник
через мгновение прибавил:
   - Вот еще один довод в пользу молчания. Мне стыдно,  что  я  оказался
таким болтуном. Обещаем друг другу никогда впредь не возвращаться к этой
теме.
   - С величайшей охотой, - ответил нотариус. - Совершено с вами  согла-
сен, Ричард.