Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно по-
чему-то ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И  ду-
мается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко,  сладко.
Это даже - не думается, что-то другое: чудится, ждется, что  ли.  Прита-
ишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах,- сердце замирает  от  не-
объяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.
   Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.
   Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив  руками  колени,
упорно, до слез смотрел на луну. Вдруг услышал:  кто-то  невдалеке  тихо
плачет. Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего.
   Это он шел, маленький, худой, в длинной  холщовой  рубахе.  Плакал  и
что-то бормотал неразборчиво.
   У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная  ста-
рушка. Жили они вдвоем, дети разъехались.
   Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и  умерла  незаметно.
Узнали поутру: "Нечаиха-то... гляди-ко, сердешная",-сказали люди. Вырыли
могилку, опустили бабку Нечаиху, зарыли - и все. Я забыл сейчас, как она
выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: "Цып-цып-цып". Ни  с  кем  не
ругалась, не заполошничала по деревне. Была - и нету, ушла.
   ...Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому че-
ловеку. Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и
совсем не страшно на ней.
   Я притаился.
   Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. Он
шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. Мне его было хорошо  видно.
Он сел неподалеку.
   - Ничо... счас маленько уймусь... мирно побеседуем,  -  тихо  говорил
старик и все не мог унять слезы.- Третий день маюсь - не знаю, куда себя
деть. Руки опустились... хошь што делай.
   Помаленьку он успокоился.
   - Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала? Оби-
ду, што ль, затаила какую? Сказала бы - и то легше. А то-думай теперь...
Охо-хо... - Помолчал. - Ну, обмыли тебя, нарядили - все,  как  у  добрых
людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали,  Народу,  правда,  не  шибко
много было. Кутью варили. А положили тебя с  краешку,  возле  Давыдовны.
Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю  вот,  што  теперь
одному-то делать? Может, уж заколотить избенку  да  к  Петьке  уехать?..
Опасно: он сам ничо бы, да бабенка-то у его... сама знаешь: и сказать не
скажет, а кусок в горле застрянет. Вот беда-то!.. Чего посоветуешь?
   Молчание.
   Я струсил. Я ждал, вот-вот заговорит бабка  Нечаиха  своим  ласковым,
терпеливым голосом.
   - Вот гадаю,- продолжал дед Нечай,- куда приткнуться? Прям хошь петлю
накидывай. А это вчерашней ночью здремнул маленько, вижу: ты вроде идешь
по ограде, яички в сите несешь. Я пригляделся, а это не яички, и цыпляты
живые, маленькие ишо, И ты вроде начала их по одному исть.  Ешь  да  ишо
прихваливаешь... Страсть господня! Проснулся... Хотел тебя разбудить,  а
забыл, что тебя- нету. Парасковьюшка... язви тя  в  душу!..-  Дед  Нечай
опять заплакал. Громко. Меня мороз  по  коже  продрал  -  завыл  как-то,
как-то застонал протяжно: - Э-э-э... у-у... Ушла?.. А не подумала:  куда
я теперь? Хошь бы сказала: я бы доктора из города привез... вылечиваются
люди. А то ни слова, ни полслова - вытянулась! Так и я  сумею...-  Нечай
высморкался, вытер слезы, вздохнул.- Чижало там,  Парасковьюшка?  Охота,
поди, сюда? Снишься-то. Снись хошь почаще... только нормально. А то цып-
ляты какие-то... черт те чего. А тут...- Нечай заговорил шепотом, я  по-
ловину не расслышал, - Грешным делом хотел уж... А чего? Бывает, закапы-
вают, я слыхал. Закопали бабу в Краюшкино...  стонала.  Выкопали...  Эти
две ночи ходил, слушал: вроде тихо. А то уж хотел... Сон, говорят, нава-
ливается какой-то страшенный - и все думают, што помер человек, а он  не
помер, а - сонный...
   Тут мне совсем жутко стало, Я ползком - да из огорода. Прибежал к де-
ду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.
   - Он сам с собой или вроде как с ней  разговаривает?  -  расспрашивал
дед.
   - С ей. Советуется, как теперь быть...
   - Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный?
   - Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает.- Я знал это.
   Нечай, заслышав наши шаги, замолчал.
   - Кто тут? - строго спросил дед.
   Нечай долго не отвечал.
   - Кто здесь, я спрашиваю?
   - А чего тебе?
   - Ты, Нечай?
   - Но...
   Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив  ноги,  смотрел
снизу на нас - был очень недоволен.
   - А ишо кто тут был?
   - Иде?
   - Тут... Я слышал, ты с кем-то разговаривал.
   - Не твое дело.
   - Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой, чтоб бежал и не ог-
лядывался.
   Старый человек, а с ума сходишь... Не стыдно?
   - Я говорю с ей и никому не мешаю,
   - С кем говоришь? Нету ее, не с кем говорить! Помер человек - в  зем-
ле.
   - Она разговаривает со мной, я слышу,- упрямился Нечай.- И нечего нам
мешать.
   Ходют тут, подслушивают...
   - Ну-ка, пошли,- Дед легко поднял Нечая с земли.- Пойдем  ко  мне,  у
меня бутылка самогонки есть, счас выпьем - полегчает.
   Дедушка Нечай не противился.
   - Чижало, кум,- силов нету.
   Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы.
   Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже  плакал  -
неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. Жалко было дедушку Нечая.
   - А кому легко? - успокаивал дед.- Кому же легко родного  человека  в
землю зарывать? Дак если бы все ложились с ими рядом от горя,  што  было
бы? Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться? Терпи. Скрепись и терпи.
   - Жалко.
   - Конешно, жалко... кто говорит. Но вить ничем  теперь  не  поможешь.
Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Терпи.
   - Вроде соображаю, а... запеклось вот здесь все - ничем не размочишь.
Уж пробовал - пил: не берет.
   - Возьмет. Петька-то  чего  не  приехал?  Ну,  тем  вроде  далеко,  а
этот-то?..
   - В командировку уехал. Ох, чижало, кум!.. Сроду не думал...
   - Мы всегда так: живет человек - вроде так и надо. А помрет -  жалко.
Но с ума от горя сходить - это тоже... дурость.
   Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни  мыслей  ника-
ких, и радость непонятная, светлая умерла.
   Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только  помню;  все
так же резко, горько пахло полынью.
   Дед оставил Нечая у нас.
   Они легли ни полу, накрылись тулупом.
   - Я тебе одну историю расскажу,- негромко стал рассказывать мой дед.-
Ты вот не воевал - не знаешь, как там было... Там, брат...  похуже  дела
были. Вот какая история: я санитаром служил,  раненых  в  тыл  отвозили.
Едем раз. А студебеккер наш битком набитый. Стонают, просют потише...  А
шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж  старается  поровней  ехать,
медлить шибко тоже нельзя: отступаем, Ну, подъезжаем к одному  развилку,
впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ  строго-наст-
рого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно  пра-
вильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат, ждут. Да хоть бы  наступа-
ли, а то отступаем. Ну, проехали, Легковуха обгоняет нас, офицер поперек
дороги - с наганом. Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у  их
чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером,  кото-
рый наганом-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого, Миколай  в  ка-
бинке сидел: с им там тоже капитан был - совсем тоже плохой, почесть ле-
жал; Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил.  Ну,  умести-
лись кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Голова в  кро-
ве, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лей-
тенант, только бриться, наверно, начал. Я голову его на коленки  к  себе
взял - хоть поддержать маленько, да кого там!..  Доехали  до  госпиталя,
стали снимать раненых... - Дед крякнул, помолчал. Закурил, - Миколай то-
же стал помогать... Помогать... Подал я ему лейтенанта-то... "Все, гово-
рю, кончился". А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то...  Кхэх...-
Опять молчание. Долго молчали.
   - Неужто сын? - тихо спросил дед Нечай.
   - Сын.
   - Ох ты, господи!
   - Кхм... - Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд.
   - А потом-то што?
   - Схоронили... Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил.  А
жене не сказал, што сына схоронил. Документы да  ордена  спрятал,  пожил
неделю и уехал.
   - Пошто не сказал-то?
   - Скажи!.. Так хоть какая-то надежа есть - без вести и без  вести,  а
так... совсем.
   Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог,
   - Господи, господи,- опять вздохнул дед Нечай.- Сам-то хоть живой ос-
тался?
   - Микола? Не знаю, нас раскидало потом по разным местам... Вот  какая
история. Сына! - легко сказать. Да молодого такого...
   Старики замолчали.
   В окна все лился и лился мертвый торжественный  свет  луны.  Сияет!..
Радость ли, горе ли тут - сияет!