Дачная местность, окутанная ночным мраком. На деревенской  колокольне
бьет час. Присяжные поверенные Козявкин и Лаев, оба в отменном  настроении
и слегка пошатываясь, выходят из лесу и направляются к дачам.
     - Ну, слава создателю, пришли... - говорит Козявкин, переводя дух.  -
В нашем положении пройти пехтурой  пять  верст  от  полустанка  -  подвиг.
Страшно умаялся! И, как назло, ни одного извозчика...
     - Голубчик, Петя... не могу! Если  через  пять  минут  я  не  буду  в
постели, то умру, кажется...
     - В по-сте-ли? Ну, это шалишь, брат!  Мы  сначала  поужинаем,  выпьем
красненького, а потом уж и в постель. Мы с Верочкой не дадим тебе спать...
А хорошо, братец ты мой, быть женатым! Ты  не  понимаешь  этого,  черствая
душа! Приду я сейчас к себе домой утомленный, замученный... меня  встретит
любящая жена, попоит чайком, даст поесть и, в благодарность за  мой  труд,
за любовь, взглянет на меня своими черненькими глазенками  так  ласково  и
приветливо, что забуду я, братец ты мой, и усталость, и кражу со  взломом,
и судебную палату, и кассационный департамент... Хоррошо!
     - Но... у меня,  кажется,  ноги  отломались...  Я  едва  иду...  Пить
страшно хочется...
     - Ну, вот мы и дома.
     Приятели подходят к одой  из  дач  и  останавливаются  перед  крайним
окном.
     - Дачка славная, - говорит Козявкин.  -  Вот  завтра  увидишь,  какие
здесь виды! Темно в окнах. Стало быть,  Верочка  уже  легла,  не  захотела
дожидаться. Лежит и, должно быть, мучится, что  меня  до  сих  пор  нет...
(Пихает  тростью  окно,  которое  отворяется).  Этакая  ведь  бесстрашная,
ложится в постель и не запирает  окон.  (Снимает  крылатку  и  бросает  ее
вместе с портфелем в окно.) Жарко!  Давай-ка  затянем  серенаду,  посмешим
ее... (Поет.) "Месяц  плывет  по  ночным  небесам...  Ветерочек  чуть-чуть
дышит... ветерочек чуть-чуть колышет"... Пой, Алеша! Верочка,  спеть  тебе
серенаду Шуберта? (Поет.) "Пе-еснь моя-я-я... лети-ит  с  мольбо-о-о-ю..."
(Голос обрывается судорожным кашлем.)  Тьфу!  Верочка,  скажи-ка  Аксинье,
чтобы она отперла нам калитку! (Пауза.) Верочка!  Не  ленись  же,  встань,
милая! (Становится на камень и глядит  в  окно.)  Верунчик,  мамочка  моя,
веревьюнчик... ангелочек, жена моя бесподобная, встань  и  скажи  Аксинье,
чтобы она отперла нам калитку! Ведь не спишь же! Мамочка, ей-ббогу, мы так
утомлены и обессилены, что нам вовсе  не  до  шуток.  Ведь  мы  пешком  от
станции шли! Да ты слышишь или нет? А, черт возьми! (Делает попытку влезть
в окно и срывается.) Может быть, гостю неприятны эти шутки!  Ты,  я  вижу,
Вера, такая же институтка, как была, все бы тебе шалить...
     - А может быть, Вера Степановна спит! - говорит Лаев.
     - Не спит! Ей, вероятно, хочется, чтобы я поднял  шум  и  взбудоражил
всех соседей! Я уже начинаю сердиться, Вера! А, черт возьми! Подсади меня,
Алеша, я влезу! Девчонка ты, школьница и больше ничего!.. Подсади!
     Лаев с пыхтеньем подсаживает Козявкина. Тот влезает в окно и исчезает
во мраке комнаты.
     - Верка! - слышит через минуту Лаев. - Где  ты?  Черррт...  Тьфу,  во
что-то руку выпачкал! Тьфу!
     Слышится шорох, хлопанье крыльев и отчаянный крик курицы.
     - Вот те на! - слышит Лаев. - Вера, откуда у нас куры?  Черт  возьми,
да тут их пропасть! Плетушка с индейкой... Клюется, п-подлая!
     Из окна с шумом вылетают две курицы и, крича во все горло, мчатся  по
улице.
     - Алеша, да мы не туда попали! - говорит Козявкин плачущим голосом. -
Тут куры какие-то... Я, должно быть,  обознался...  Да  ну  вас  к  черту,
разлетались тут, анафемы!
     - Так ты выходи поскорей! Понимаешь? Умираю от жажды!
     - Сейчас... Найду вот крылатку и портфель...
     - Ты спичку зажги!
     - Спички в крылатке... Угораздило же меня сюда  забраться!  Все  дачи
одинаковые, сам черт не  различит  их  в  потемках.  Ой,  индейка  в  щеку
клюнула! П-подлая...
     - Выходи поскорее, а то подумают, что мы кур воруем!
     - Сейчас... Крылатки никак не найду. Тряпья здесь валяется  много,  и
не разберешь, где тут крылатка. Брось-ка мне спички!
     - У меня нет спичек!
     - Положение, нечего сказать! Как же быть-то? Без крылатки и  портфеля
никак нельзя. Надо отыскать их.
     - Не понимаю, как это можно  не  узнать  своей  собственной  дачи,  -
возмущается Лаев. - Пьяная рожа... Если б я знал, что будет такая история,
ни за что бы не поехал с тобой. Теперь бы я был дома, спал  безмятежно,  а
тут  изволь  вот  мучиться...  Страшно  утомлен,  пить  хочется...  голова
кружится!
     - Сейчас, сейчас... не умрешь...
     Через голову Лаева с криком пролетает  большой  петух.  Лаев  глубоко
вздыхает и, безнадежно махнув рукой, садится на камень. Душа у него  горит
от жажды, глаза слипаются, голову  клонит  вниз...  Проходит  минут  пять,
десять, наконец двадцать, а Козявкин все еще возится с курами.
     - Петр, скоро ли ты?
     - Сейчас. Нашел было портфель, да опять потерял.
     Лаев подпирает  голову  кулаками  и  закрывает  глаза.  Куриный  крик
становится все громче. Обитательницы  пустой  дачи  вылетают  из  окна  и,
кажется ему, как совы кружатся во тьме над его головой. От их крика в ушах
его стоит звон, душой овладевает ужас.
     "Сскотна!.. - думает он. - Пригласил в гости, обещал  угостить  вином
да простоквашей, а вместо того заставил пройтись от станции пешком и  этих
кур слушать..."
     Возмущаясь, Лаев сует подбородок в воротник, кладет  голову  на  свой
портфель и мало-помалу успокаивается. Утомление берет свое, и он  начинает
засыпать.
     - Нашел портфель! - слышит он торжествующий крик Козявкина.  -  Найду
сейчас крылатку, и - баста, идем!
     Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает  сначала  одна  собака,
потом другая, третья... и собачий лай,  мешаясь  с  куричным  кудахтаньем,
дает какую-то дикую музыку. Кто-то подходит к Лаеву и спрашивает о чем-то.
Засим слышит он, что через его голову  лезут  в  окно,  стучат,  кричат...
Женщина в красном фартуке стоит около него с фонарем в  руке  и  о  чем-то
спрашивает.
     - Вы не имеете права говорить это! - слышит он голос Козявкина.  -  Я
присяжный  поверенный,  кандидат  прав  Козявкин.  Вот  вам  моя  визитная
карточка!
     - На что мне ваша карточка! - говорит кто-то хриплым басом.  -  Вы  у
меня всех кур поразгоняли, вы подавили яйца! Поглядите, что  вы  наделали!
Не сегодня-завтра индюшата должны были вылупиться, а вы подавили.  На  что
же, сударь, сдалась мне ваша карточка?
     - Вы не смеете меня удерживать! Да-с! Я не позволю!
     "Пить хочется..." - думает Лаев, стараясь открыть глаза  и  чувствуя,
как через его голову кто-то лезет из окна.
     - Я - Козявкин! Тут моя дача, меня тут все знают!
     - Никакого Козявкина мы не знаем!
     - Что ты мне рассказываешь? Позвать старосту! Он меня знает!
     - Не горячитесь, сейчас урядник приедет... Всех дачников тутошних  мы
знаем, а вас отродясь не видели.
     - Я уж пятый год в Гнилых Выселках на даче живу!
     - Эва! Нешто это Выселки?  Здесь  Хилово,  а  Гнилые  Выселки  правее
будут, за спичечной фабрикой. Версты за четыре отсюда.
     - Черт меня возьми! Это, значит, я не той дорогой пошел!
     Человеческие и птичьи крики мешаются с  собачьим  лаем,  и  из  смеси
звукового хаоса выделяется голос Козявкина:
     - Вы не смеете! Я заплачу! Вы узнаете, с кем имеете дело!
     Наконец голоса мало-помалу стихают. Лаев чувствует, что  его  треплют
за плечо.