Десятого мая взял я отпуск на 28 дней, выпросил у нашего казначея сто
рублей вперед и порешил во что бы то ни  стало  "пожить",  пожить  во  всю
ивановскую, так, чтобы потом в  течение  десяти  лет  жить  одними  только
воспоминаниями.
     А вы знаете, что значит "пожить" в лучшем смысле этого слова? Это  не
значит отправиться в летний театр  на  оперетку,  съесть  ужин  и  к  утру
вернуться домой навеселе. Это не значит отправиться на выставку, а  оттуда
на скачки и повертеть там кошельком около  тотализатора.  Если  вы  хотите
пожить, то садитесь в вагон и  отправляйтесь  туда,  где  воздух  пропитан
запахом сирени и черемухи, где, лаская ваш взор своей  нежной  белизной  и
блескомалмазных росинок, наперегонку цветут ландыши  и  ночные  красавицы.
Там, на просторе, под голубым сводом, в виду  зеленого  леса  и  воркующих
ручьев, в обществе птиц и зеленых жуков,  вы  поймете,  что  такое  жизнь!
Прибавьте к этому две-три встречи с широкополой шляпкой, быстрыми глазками
и белым фартучком... Признаюсь, обо всем этом я мечтал, когда с отпуском в
кармане, обласканный щедротами казначея, перебирался на дачу.
     Дачу я нанял, по совету одного приятеля, у Софьи  Павловны  Книгиной,
отдавшей у себя на даче  лишнюю  комнату  со  столом,  мебелью  и  прочими
удобствами. Наем дачи совершился скорее,  чем  мог  я  думать.  Приехав  в
Перерву и  отыскав  дачу  Книгиной,  я  взошел,  помню,  на  террасу  и...
сконфузился. Терраска была уютна, мила и восхитительна,  но  еще  милее  и
(позвольте так выразиться) уютнее была молодая, полная  дамочка,  сидевшая
за столом на террасе и пившая чай. Она прищурила на меня глазки.
     - Что вам угодно?
     - Извините, пожалуйста... - начал я. -  Я...  я,  вероятно,  не  туда
попал... Мне нужна дача Книгиной...
     - Я Книгина и есть... Что вам угодно?
     Я потерялся... Под квартирными и дачными хозяйками привык я  разуметь
особ пожилых, ревматических, пахнущих кофейной гущей, но тут... - "спасите
нас, о неба херувимы!" - как сказал Гамлет, сидела чудесная, великолепная,
изумительная, очаровательная особа. Я, заикаясь, объяснил, что мне нужно.
     - Ах, очень приятно! Садитесь, пожалуйста! Мне ваш друг писал уже. Не
хотите ли чаю? Вам со сливками или с лимоном?
     Есть порода женщин (чаще  всего  блондинок),  с  которыми  достаточно
посидеть две-три минуты, чтобы вы почувствовали себя как дома,  словно  вы
давным-давно знакомы. Такой именно была и Софья Павловна.  Выпивая  первый
стакан, я уже знал, что она не замужем, живет на  проценты  с  капитала  и
ждет к себе с гости тетю; я знал причины, какие  побудили  Софью  Павловну
отдать одну комнату внаймы. Во-первых, платить сто двадцать рублей за дачу
для одной тяжело и, во-вторых, как-то жутко: вдруг вор заберется ночью или
днем войдет страшный мужик! И ничего нет предосудительного, если в угловой
комнате будет жить какая-нибудь одинокая дама или мужчина.
     - Но мужчина лучше! - вздохнула хозяйка, слизывая варенье с  ложечки.
- С мужчиной меньше хлопот и не так страшно...
     Одним словом, через какой-нибудь час я  и  Софья  Павловна  были  уже
друзьями.
     - Ах да! - вспомнил я, прощаясь с ней. - Обо  всем  поговорили,  а  о
главном ни слова. Сколько же вы с меня возьмете? Жить я у вас буду  только
двадцать восемь дней... Обед, конечно... чай и прочее.
     - Ну, нашли, о чем говорить! Сколько можете,  столько  и  дайте...  Я
ведь не из расчета отдаю комнату, а так... чтоб  людней  было...  двадцать
пять рублей можете дать?
     Я, конечно, согласился, и дачная  жизнь  моя  началась...  Эта  жизнь
интересна тем, что день похож на день, ночь на ночь, и - сколько  прелести
в этом однообразии,  какие  дни,  какие  ночи!  Читатель,  я  в  восторге,
позвольте мне вас обнять! Утром я просыпался и, нимало не думая о  службе,
пил чай со сливками. В одиннадцать шел к хозяйке поздравить  ее  с  добрым
утром и пил у нее кофе с жирными, топлеными сливками.  От  кофе  до  обеда
болтали. В два часа обед, но  что  за  обед!  Представьте  себе,  что  вы,
голодный как собака, садитесь за стол, хватаете большую рюмку  листовки  и
закусываете горячей солониной с хреном. Затем представьте себе окрошку или
зеленые щи со сметаной и т.д. и  т.д.  После  обеда  безмятежное  лежанье,
чтение романа и  ежеминутное  вскакивание,  так  как  хозяйка  то  и  дело
мелькает около двери - и "лежите!", "лежите!.." Потом купанье. Вечером  до
глубокой ночи прогулка с  Софьей  Павловной...  Представьте  себе,  что  в
вечерний час, когда все  спит,  кроме  соловья  да  изредка  вскрикивающей
цапли, когда слабо дышащий ветерок еле-еле доносит  до  вас  шум  далекого
поезда, вы  гуляете  в  роще  или  по  насыпи  железной  дороги  с  полной
блондиночкой, которая кокетливо пожимается от вечерней  прохлады  и  то  и
дело поворачивает к вам бледное от луны личико... Ужасно хорошо!
     Не прошло и недели, как случилось то, чего  вы  давно  уже  ждете  от
меня, читатель, и без чего не обходится ни один порядочный рассказ... Я не
устоял...  Мои  объяснения  Софья  Павловна  выслушала  равнодушно,  почти
холодно, словно давно уже ждала их, только сделала милую гримаску  губами,
как бы желая сказать:
     - И о чем тут долго говорить, не понимаю!
     Двадцать восемь дней промелькнули как одна  секунда.  Когда  кончился
срок моего отпуска, я, тоскующий, неудовлетворенный, прощался  с  дачей  и
Соней. Хозяйка, когда я укладывал чемодан,  сидела  на  диване  и  утирала
глазки. Я, сам едва не плача, утешал ее, обещая наведываться к ней на дачу
по праздникам и бывать у нее зимой в Москве.
     - Ах... когда же мы, душа моя, с тобой посчитаемся? - вспомнил  я.  -
Сколько с меня следует?
     - Когда-нибудь после... - проговорил мой "предмет", всхлипывая.
     - Зачем после? Дружба дружбой, а денежки врозь, говорит пословица,  и
к тому же я нисколько не желаю жить на твой счет. Не ломайся  же,  Соня...
Сколько тебе?
     - Там... пустяки какие-то...  -  проговорила  хозяйка,  всхлипывая  и
выдвигая из стола ящичек. - Мог бы и после заплатить...
     Соня порылась в ящике, достала оттуда бумажку и подала ее мне.
     - Это счет? - спросил я. - Ну, вот и отлично... и  отлично  (я  надел
очки)... расквитаемся и ладно (я пробежал счет). Итого... Постой,  что  же
это? Итого... Да это не то, Соня! Здесь "итого  двести  двенадцать  рублей
сорок четыре копейки". Это не мой счет.
     - Твой, Дудочка! Ты погляди!
     - Но... откуда же столько? За дачу и  стол  двадцать  пять  рублей  -
согласен... За прислугу три рубля - ну, пусть, и на это согласен...
     - Я не понимаю, Дудочка, - сказала протяжно хозяйка, взглянув на меня
удивленно заплаканными глазами. - Неужели ты мне не веришь? Сочти в  таком
случае! Листовку ты пил... не могла же подавать тебе к обеду водки  за  ту
же цену! Сливки к чаю и кофе... потом клубника,  огурцы,  вишни...  Насчет
кофе тоже... Ведь ты  не  договаривался  пить  его,  а  пил  каждый  день!
Впрочем, все  это  такие  пустяки,  что  я,  изволь,  могу  сбросить  тебе
двенадцать рублей. Пусть остается только двести.
     - Но... тут поставлено семьдесят пять  рублей  и  не  обозначено,  за
что... За что это?
     - Как за что? Вот это мило!
     Я посмотрел ей в личико. Оно глядело так искренне, ясно  и  удивлено,
что язык мой уже не мог выговорить ни одного слова. Я дал Соне сто  рублей
и вексель на столько же, взвалил на плечи чемодан и пошел на вокзал.
     Нет ли, господа, у кого-нибудь взаймы ста рублей?