У Григория Семеновича Щеглова заломило в  пояснице.  Он  проснулся  и
заворочался в постели.
     - Настюша! - зашептал он, - возьми-ка, мать, спиртику и натри-ка  мне
спинозу!
     Ответа не последовало. Щеглов зашарил около себя руками  и  не  нашел
никого. Постель, если не считать самого Щеглова, была пуста.
     "Где же она?" - подумал он. - Настя! Настенька!
     И на этот раз не  последовало  ответа.  Послышалось  только  стучанье
сторожа в колотушку да  треск  тухнувшей  лампадки.  Щеглов,  предчувствуя
недоброе, вытер на лбу холодный пот и вскочил с  постели.  Было  три  часа
ночи - время, в которое Настя спала обыкновенно крепким сном  ребенка.  Не
спать могли заставить ее только особенные причины. Щеглов быстро оделся  и
вышел во двор.
     Луна, полная и солидная, как генеральская экономка, плыла по  небу  и
заливала своим хорошим светом небо, двор с бесконечными постройками,  сад,
темневший по обе стороны дома. Свет мягкий, ровный, ласкающий... На  земле
и на деревьях не было ни  одного  зеленого  листка,  сад  глядел  черно  и
сурово, но во всем чувствовался конец марта, начало весны.  Щеглов  окинул
глазами двор. На большом пространстве не было видно никого, кроме теленка,
который, запутавши одну ногу в веревку, неистово прыгал.  Щеглов  пошел  в
сад. Там было тихо, светло. От темных кустов веяло сырьем, как из погреба.
     "А вдруг она в деревню ушла!  -  думал  Григорий  Семеныч,  дрожа  от
беспокойства и холода. - Ежели ее в беседке нет,  то  придется  в  деревню
посылать".
     Щеглов знал за Настей две слабости: она часто с тоски уходила от него
к родным в деревню и имела также привычку уходить  ночью  в  беседку,  где
сидела в темноте и пела грустные песни.
     "Я старый, дряхлый... - думал Григорий Семеныч.  -  Ей  не  сахар  со
мной..."
     Подойдя к беседке, он услышал женский голос. Но этот голос не пел,  а
говорил... Говорил он  что-то  быстро,  не  останавливаясь,  без  запинки,
словно жаловался...
     - Брось ты этого старого черта! - перебил женскую речь грубый мужской
голос. - Сделай милость! В шелку только ходишь да  с  тарелки  хрустальной
ешь, а оно, того, дура, не понимаешь, грех ведь выходит... Эххх... Шалишь,
Настюха! Бить бы тебя, да некому!
     - Беспонятный ты, Триша! Коли б одна голова, ушла бы я от него за сто
верст, а то ведь... тятька, вон, избу строить хочет... да брат на  службе.
Табаку послать или что...
     Послышались всхлипыванья, затем поцелуи. По спине Щеглова от  затылка
до пяток побежал мороз. В мужчине узнал он своего объездчика Трифона.
     "Которую я из грязи вытащил,  к  себе  приблизил  и,  можно  сказать,
облагодетельствовал, - ужаснулся он, - заместо как бы жены, и  вдруг  -  с
Тришкой, с хамом! А? В шелку водил, с собой за один стол,  как  барыню,  а
она... с Тришкой!"
     У старика от гнева и с  горя  подогнулись  колени.  Он  послушал  еще
немного и, больной, ошеломленный, поплелся к себе в дом.
     "А мне наплевать! - думал он, ложась в  постель.  -  Она  воображает,
может быть, что я без нее жить не могу! Ну, нет... Завтра же выгоню. Пусть
себе там со своими мужиками мякину жует. А Тришку-подлеца... чтоб  и  духу
не было! Утром же расчет..."
     Он укрылся одеялом и стал думать. Думы были мучительные, скверные,  а
когда воротилась из сада Настя и, как ни в чем ни бывало, улеглась  спать,
его от мыслей бросило в лихорадку.
     "Завтра  же  его  прогоню...  Впрочем,  нет...  не   прогоню...   Его
прогонишь, а он на другое место - и ничего себе, словно  и  не  виноват...
Его бы наказать, чтоб всю  жизнь  помнил...  Выпороть  бы,  как  прежде...
Разложить бы в конюшне и этак... в десять рук,  семо  и  овамо...  Ты  его
порешь, а он просит и молит, а ты стоишь около и  только  руки  потираешь:
"Так его! шибче! шибче!" Ее около поставить и смотреть, как у ней на лице:
- Ну что, матушка? Ааа... то-то!"
     Утром Настя, по обыкновению, разливала чай. Он сидел  и  наблюдал  за
ней. Лицо ее было покойно, глаза глядели ясно, бесхитростно.
     "Я ей ничего не скажу, - думал  он.  -  Пусть  сама  поймет...  Я  ее
нравственно... нравственно страдать заставлю! Не буду с ней разговаривать,
сердиться на нее буду, а она и поймет... Ну, а что,  ежели  она  послушает
подлеца Тришку и в самом деле уйдет?"
     Была минута, когда последняя мысль  до  того  испугала  его,  что  он
побледнел и сказал:
     - Настенька, что ж ты, душенька, кренделечка  не  кушаешь?  Для  тебя
ведь куплено!
     В  девятом  часу  приходил  с  докладом  объездчик  Трифон.   Щеглову
показалось, что мужик глядит на него с ненавистью, презрением, с  каким-то
победным нахальством.
     "Мало прогнать... - подумал он, измеряя его взглядом. - Выпороть бы".
- Ничего я тут не пойму!  -  начал  он  придираться,  пробегая  квитанции,
поданные Трифоном. - Это  какая  цифра?  75  или  15?  Дубина  ты  этакая!
Закорючку не можешь даже, как следует, над семью поставить! Семь похоже на
кочергу, а один -  на  кнутик  с  коротким  хвостиком.  Этого  не  знаешь?
Ду-би-на... За это самое вашего брата прежде на конюшне драли!
     - Мало ли чего прежде не было... - проворчал Трифон, глядя в потолок.
     Щеглов искоса поглядел на  Трифона.  Мужик,  показалось  ему,  ехидно
улыбался и глядел еще с большим нахальством...
     - Пошел вон!! - взвизгнул Щеглов, не вынося трифоновской физиономии.
     До вечера Щеглов ходил по двору и придумывал план наказания и  мести.
Многие планы перебывали в  его  голове,  но  что  он  ни  придумывал,  все
подходило под ту или другую статью уложения о наказаниях.  После  долгого,
мучительного размышления оказалось, что он ничего не смел...
     В третьем часу  ночи,  стоя  у  беседки,  он  услышал  разговор  хуже
вчерашнего. Трифон со смехом передавал Насте беседу свою с барином:
     - Взять бы его, знаешь, за ворот, потрясти маленько  этак  -  и  душа
вон.
     Щеглов не вынес.
     - Кого это, прохвост? - взвизгнул он. - Чья душа вон?
     В беседке вдруг умолкли. Трифон конфузливо крякнул. Через  минуту  он
нерешительно вышел из беседки и уперся плечом в косяк.
     - Кто здесь кричит? Кто таков? А,  это  вы!..  -  сказал  он,  увидев
барина. - Вот кто!
     Минута прошла в молчании.
     - За это прежде нашего брата на конюшне пороли, а теперь не знаю, что
будет... - сказал Трифон,  усмехаясь  и  глядя  на  луну.  -  Чай,  расчет
дадут... Боязно!
     Засмеялся и пошел по аллее к дому. Щеглов засеменил рядом с ним.
     - Трифон! - забормотал он, хватая его за рукав, когда оба они подошли
к садовой калитке. - Триша! Я тебе одно только слово  скажу...  Постой!  Я
ведь ничего...  Слово  одно  только...  Послушай!  Прошу  и  умоляю  тебя,
подлеца, на старости лет! Голубчик!
     - Ну?
     - Видишь ли... Я тебе четвертную дам и даже, ежели желаешь, жалованья
прибавлю... Тридцать рублей дам, а ты... дай я тебя выпорю!  Разик!  Разик
выпорю и больше ничего!
     Трифон подумал немного, взглянул на луну и махнул рукой.
     - Не согласен! - сказал он и поплелся в людскую...