"Настоятельно прошу быть сегодня на костюмированном балу  французской
колонии. Кроме вас, идти некому. Дадите заметку, возможно подробнее.  Если
же почему-либо не можете быть на балу, то немедленно уведомьте  -  попрошу
кого-нибудь другого. При  сем  прилагаю  билет.  Ваш...  (следует  подпись
редактора).
     P.S.  Будет  лотерея-аллегри.  Будет   разыграна   ваза,   подаренная
президентом французской республики. Желаю вам выиграть".
     Прочитав это письмо Петр Семеныч, репортер,  лег  на  диван,  закурил
папиросу и самодовольно погладил себя по груди и по животу. (Он только что
пообедал.)
     - Желаю вам выиграть, - передразнил он редактора. - А на какие деньги
я куплю билет? Небось, денег на расходы  не  даст,  ска-атина.  Скуп,  как
Плюшкин. Взял бы он пример с  заграничных  редакций...  Там  умеют  ценить
людей. Ты, положим, Стэнли,  едешь  отыскивать  Ливингстона.  Ладно.  Бери
столько-то тысяч  фунтов  стерлингов!  Ты,  Джон  Буль,  едешь  отыскивать
"Жаннетту". Ладно. Бери десять тысяч! Ты идешь описывать  бал  французской
колонии. Ладно. Бери... тысяч пятьдесят... Вот как за границей! А  он  мне
прислал один билет, потом заплатит по пятаку за  строчку  и  воображает...
Ска-а-тина!...
     Петр Семеныч закрыл глаза и задумался. Множество мыслей, маленьких  и
больших, закопошилось в его голове.  Но  скоро  все  эти  мысли  покрылись
каким-то приятным розовым туманом.  Из  всей  щелей,  дыр,  окон  медленно
поползло во все  стороны  желе,  полупрозрачное,  мягкое...  Потолок  стал
опускаться... Забегали человечки, маленькие лошадки с  утиными  головками,
замахало  чье-то  большое  мягкое  крыло,  потекла  река...  Прошел   мимо
маленький наборщик с очень большими буквами и улыбнулся... Все  утонуло  в
его улыбке и... Петру Семенычу начало сниться.
     Он надел фрак, белые перчатки и вышел на улицу. У подъезда давно  уже
ожидает его карета с редакционным вензелем. С козел  соскакивает  лакей  в
ливрее  и  помогает  ему  сесть   в   карету,   подсаживает   его,   точно
барышню-аристократку.
     Через  какую-нибудь  минуту   карета   останавливается   у   подъезда
Благородного собрания. Он, нахмурив лоб, сдает свое платье и  с  важностью
идет вверх по богато убранной, освещенной лестнице. Тропические  растения,
цветы из Ниццы, костюмы, стоящие тысячи.
     - Корреспондент... - пробегает шепот в  многотысячной  толпе.  -  Это
он...
     К нему подбегает маленький старичок с озабоченным лицом, в орденах.
     - Извините, пожалуйста! - говорит он Петру Семенычу. - Ах,  извините,
пожалуйста!
     И вся зала вторит за ним:
     - Ах, извините, пожалуйста!
     - Ах, полноте! Вы меня конфузите, право... - говорит репортер.
     И  он  вдруг,  к  великому   своему   удивлению,   начинает   трещать
по-французски. Ранее знал одно только "mersi", а теперь - на поди!
     Петр Семеныч берет цветок и бросает сто рублей, и как раз в это время
подают от редактора  телеграмму:  "Выиграйте  дар  президента  Французской
республики и опишите ваши впечатления. Ответ на тысячу  слов  уплачен.  Не
жалейте денег". Он идет к аллегри и начинает брать билеты.  Берет  один...
два... десять... Берет сто, наконец тысячу и получает  вазу  из  севрского
фарфора. Обняв обеими руками вазу, спешит дальше.
     Навстречу ему идет дамочка с роскошными льняными волосами и  голубыми
глазами. Костюм у нее замечательный, выше всякой критики. За ней толпа.
     - Кто это? - спрашивает репортер.
     - А это одна знатная француженка. Выписана из Ниццы вместе с цветами.
     Петр Семеныч подходит к ней и рекомендуется. Через минуту он берет ее
под руку и ходит, ходит... Ему  многое  нужно  разузнать  от  француженки,
очень многое... Она так прелестна!
     "Она моя! - думает он. - А где я у себя в комнате поставлю  вазу?"  -
соображает он, любуясь француженкой. Комната его мала, а ваза все  растет,
растет и так разрослась, что  не  помещается  даже  в  комнате.  Он  готов
заплакать.
     - А-а-а... так вы вазу любите больше, чем меня? - говорит вдруг ни  с
того, ни с сего француженка и - трах кулаком по вазе!
     Драгоценный сосуд громко трещит и разлетается вдребезги.  Француженка
хохочет и  бежит  куда-то  в  туман,  в  облако.  Все  газетчики  стоят  и
хохочут... Петр Семеныч, рассерженный, с пеной у  рта,  бежит  за  ними  и
вдруг, очутившись в Большом театре, падает вниз головой с шестого яруса.
     Петр Семеныч открывает глаза  и  видит  себя  на  полу  около  своего
дивана. У него от ушиба болит спина и локоть.
     "Слава богу, нет француженки, - думает он, протирая  глаза.  -  Ваза,
значит, цела. Хорошо, что я не женат, а то, пожалуй, дети стали бы  шалить
и разбили вазу".
     Протерев же глаза как следует, он не видит и вазы.
     "Все это сон, - думает он. - Однако уже первый час ночи... Бал  давно
уже начался, пора ехать... Полежу еще немного и - марш!"
     Полежав еще немного, он потянулся и... заснул - и так и не  попал  на
бал французской колонии.
     - Ну, что? - спросил у него на другой день редактор. - Были на  балу?
Понравилось?
     - Так себе... Ничего особенного... - сказал он, делая скучающее лицо.
- Вяло. Скучно. Я написал заметку в  двести  строк.  Немножко  браню  наше
общество за то, что оно  не  умеет  веселиться.  -  И,  сказавши  это,  он
отвернулся к окну и подумал про редактора: "Ска-атина!!"