Николай Андреевич Капитонов, нотариус,  пообедал,  выкурил  сигару  и
отправился к себе в спальную отдыхать. Он лег, укрылся от комаров кисеей и
закрыл глаза, но уснуть не сумел. Лук, съеденный  им  вместе  с  окрошкой,
поднял в нем такую изжогу, что о сне и думать нельзя было.
     - Нет, не уснуть мне сегодня, - решил он, раз пять  перевернувшись  с
боку на бок. - Стану газеты читать.
     Николай Андреич встал с постели, набросил на себя  халат  и  в  одних
чулках, без  туфель,  пошел  к  себе  в  кабинет  за  газетами.  Он  и  не
предчувствовал, что в кабинете ожидало его зрелище, которое  было  гораздо
интереснее изжоги и газет!
     Когда он переступил  порог  кабинета,  перед  его  глазами  открылась
картина: на бархатной кушетке, спустив ноги на скамеечку,  полулежала  его
жена, Анна Семеновна, дама тридцати трех лет; поза ее, небрежная и томная,
походила на ту позу, в какой обыкновенно  рисуется  Клеопатра  египетская,
отравляющая себя змеями. У ее изголовья на одном  колене  стоял  репетитор
Капитоновых, студент-техник 1-го курса, Ваня Щупальцев,  розовый,  безусый
мальчик лет девятнадцати - двадцати. Смысл этой "живой"  картины  нетрудно
было понять: перед самым входом нотариуса уста барыни и  юноши  слились  в
продолжительный, томительно-жгучий поцелуй.
     Николай Андреевич остановился как вкопанный, притаил дыхание  и  стал
ждать, что дальше будет, но не вытерпел и кашлянул.  Техник  оглянулся  на
кашель и, увидев  нотариуса,  отупел  на  мгновение,  потом  же  вспыхнул,
вскочил и выбежал из кабинета. Анна Семеновна смутилась.
     - Пре-екрасно! Мило! - начал  муж,  кланяясь  и  расставляя  руки.  -
Поздравляю! Мило и великодушно!
     - С вашей стороны тоже  мило...  подслушивать!  -  пробормотала  Анна
Семеновна, стараясь оправиться.
     - Merci! Чудно! - продолжал нотариус, широко  ухмыляясь.  -  Так  все
это, мамочка,  хорошо,  что  я  готов  сто  рублей  дать,  чтобы  еще  раз
поглядеть.
     - Вовсе ничего не было... Это вам так показалось... Глупо даже...
     - Ну да, а целовался кто?
     - Целовались - да, а больше... не понимаю даже, откуда ты выдумал.
     Николай Андреич насмешливо поглядел на смущенное лицо жены и  покачал
головой.
     - Свеженьких огурчиков на старости лет  захотелось!  -  заговорил  он
певучим голосом. - Надоела белужина, так вот к сардинкам потянуло. Ах  ты,
бесстыдница! Впрочем, что ж? Бальзаковский возраст! Ничего не поделаешь  с
этим возрастом! Понимаю! Понимаю и сочувствую!
     Николай Андреевич сел у окна и забарабанил пальцами по подоконнику.
     - И впредь продолжайте... - зевнул он.
     - Глупо! - сказала Анна Семеновна.
     - Черт знает, какая жара! Велела  бы  ты  лимонаду  купить,  что  ли.
Так-то, сударыня. Понимаю и сочувствую. Все эти поцелуи, ахи да  вздохи  -
фуй, изжога! - все это хорошо  и  великолепно,  только  не  следовало  бы,
матушка, мальчика смущать. Да-с. Мальчик добрый, хороший... светлая голова
и достоин лучшей участи. Пощадить бы его следовало.
     - Вы ничего не понимаете. Мальчик в меня по уши влюбился, и я  сделал
ему приятное... позволила поцеловать себя.
     - Влюбился... - передразнил Николай Андреич. - Прежде чем он  в  тебя
влюбился, ты ему небось сто западней и мышеловок поставила.
     Нотариус зевнул и потянулся.
     - Удивительное дело! - проворчал он, глядя в окно. - Поцелуй я так же
безгрешно, как ты сейчас, девушку, на  меня  черт  знает  что  посыплется:
злодей! соблазнитель! развратитель! А вам, бальзаковским  барыням,  все  с
рук сходит. Не надо в другой раз лук в окрошку класть, а  то  околеешь  от
этой изжоги... Фуй! Погляди-ка скорей  на  твоего  обже!  Бежит  по  аллее
бедный финик, словно ошпаренный, без оглядки. Чай, воображает, что я с ним
из-за такого сокровища, как  ты,  стреляться  буду.  Шкодлив,  как  кошка,
труслив, как заяц. Постой же, финик, задам я тебе фернапиксу!  Ты  у  меня
еще не этак забегаешь!
     - Нет, пожалуйста, ты ему ничего не говори! - сказала Анна Семеновна.
- Не бранись с ним, он нисколько не виноват.
     - Я браниться не буду, а так только... шутки ради.
     Нотариус зевнул, забрал газеты и, подобрав полы халата, побрел к себе
в спальню. Повалявшись часа полтора и прочитавши газеты,  Николай  Андреич
оделся и отправился гулять. Он ходил по  саду  и  весело  помахивал  своей
тросточкой, но, увидав издалека техника Щупальцева, он скрестил  на  груди
руки, нахмурился и  зашагал,  как  провинциальный  трагик,  готовящийся  к
встрече с соперником. Щупальцев сидел на скамье  под  ясенью  и,  бледный,
трепещущий, готовился к тяжелому объяснению. Он храбрился, делал серьезное
лицо, но его, как говорится, крючило.  Увидав  нотариуса,  он  еще  больше
побледнел, тяжело перевел дух и смиренно поджал  под  себя  ноги.  Николай
Андреич подошел к нему боком, постоял молча и, не глядя на него, начал:
     - Конечно, милостивый государь, вы понимаете, о чем я хочу говорить с
вами. После того, что я видел,  наши  хорошие  отношения  продолжаться  не
могут. Да-с! Волнение мешает мне  говорить,  но...  вы  и  без  моих  слов
поймете, что я и вы жить под одной крышей не можем. Я или вы!
     - Я вас понимаю, - пробормотал техник, тяжело дыша.
     - Эта дача принадлежит жене, а потому здесь останетесь вы, а  я...  я
уеду. Я пришел сюда не упрекать вас, нет! Упреками и  слезами  не  вернешь
того, что безвозвратно потеряно. Я пришел  затем,  чтобы  спросить  вас  о
ваших намерениях... (Пауза.) Конечно, не мое дело мешаться  в  ваши  дела,
но, согласитесь, в  желании  знать  о  дальнейшей  судьбе  горячо  любимой
женщины  нет  ничего  такого...  этакого,  что  могло  бы  показаться  вам
вмешательством. Вы намерены жить с моей женой?
     - То есть как-с? - сконфузился техник, подгибая еще больше под скамью
ноги. - Я... я не знаю. Все это как-то странно.
     - Я вижу, вы  уклоняетесь  от  прямого  ответа,  -  проворчал  угрюмо
нотариус. - Так я вам  прямо  говорю:  или  вы  берете  соблазненную  вами
женщину и доставляете ей средства к существованию, или же  мы  стреляемся.
Любовь налагает известные обязательства, милостивый государь,  и  вы,  как
честный человек, должны понимать это! Через неделю  я  уезжаю,  и  Анна  с
семьей поступает под вашу ферулу. На детей я  буду  выдавать  определенную
сумму.
     - Если Анне Семеновне угодно, - забормотал юноша, - то  я...  я,  как
честный человек, возьму на себя... но я ведь беден! Хотя...
     -  Вы  благородный  человек!  -  прохрипел  нотариус,  потрясая  руку
техника. - Благодарю! Во всяком случае, даю вам неделю на размышление.  Вы
подумайте!
     Нотариус сел рядом с техником и закрыл руками лицо.
     - Но что вы сделали со  мной!  -  простонал  он.  -  Вы  разбили  мне
жизнь... отняли у меня женщину, которую я любил больше жизни.  Нет,  я  не
перенесу этого удара!
     Юноша с тоской поглядел на него и почесал себе лоб. Ему было жутко.
     - Сами вы виноваты, Николай Андреич! - вздохнул он. - Снявши  голову,
по волосам не плачут. Вспомните, что вы  женились  на  Анне  только  из-за
денег... потом  всю  жизнь  вы  не  понимали  ее,  тиранили...  относились
небрежно к самым чистым, благородным порывам ее сердце.
     - Это она вам сказала? - спросил Николай Андреич,  вдруг  отнимая  от
лица руки.
     - Да, она. Мне известна вся ее жизнь, и... и верьте, я полюбил в  ней
не столько женщину, сколько страдалицу.
     - Вы  благородный  человек...  -  вздохнул  нотариус,  поднимаясь.  -
Прощайте и будьте счастливы. Надеюсь,  что  все,  что  тут  было  сказано,
останется между нами.
     Николай Андреич еще раз вздохнул и зашагал к дому.
     На полдороге встретилась ему Анна Семеновна.
     - Что, финика своего ищешь? - спросил  он.  -  Ступай-ка  погляди,  в
какой пот я его вогнал!.. А ты уж успела ему поисповедаться! И что у  вас,
бальзаковских, за манера, ей-богу! Красотой и свежестью брать  не  можете,
так с исповедью подъезжаете, с жалкими словами! Наврала с три короба! И на
деньгах-то я женился, и не понимал я тебя, и тиранил, и черт, и дьявол...
     - Ничего я ему не говорила! - вспыхнула Анна Семеновна.
     - Ну, ну... я ведь понимаю, вхожу в положение. Не бойся,  не  выговор
делаю. Мальчика только жалко. Хороший такой, честный, искренний.
     Когда наступил вечер и всю землю заволокло  потемками,  нотариус  еще
раз вышел на прогулку. Вечер был великолепный. Деревья спали, и  казалось,
никакая буря не могла разбудить их от молодого,  весеннего  сна.  С  неба,
борясь с дремотой, глядели звезды. Где-то за садом лениво квакали  лягушки
и пискала сова. Слышались короткие, отрывистые свистки далекого соловья.
     Николай Андреич, проходивший в потемках под широкой липой, неожиданно
наткнулся на Щупальцева.
     - Что вы тут стоите? - спросил он.
     - Николай Андреич! - начал Щупальцев дрожащим от волнения голосом.  -
Я согласен на все ваши условия, но... все это как-то странно. -  Вдруг  вы
ни с того ни с сего несчастны... страдаете  и  говорите,  что  ваша  жизнь
разбита...
     - Да, так что же?
     - Если вы оскорблены, то... то, хоть я и не  признаю  дуэли,  я  могу
удовлетворить вас. Если дуэль хоть немного облегчит вас, то,  извольте,  я
готов... хоть сто дуэлей...
     Нотариус засмеялся и взял техника за талию.
     - Ну, ну... будет! Я ведь пошутил, голубчик! - сказал он. -  Все  это
пустяки и вздор. Та дрянная и ничтожная женщина не стоит  того,  чтобы  вы
тратили из-за нее хорошие слова и волновались. Довольно,  юноша!  Пойдемте
гулять.
     - Я... я вас не понимаю...
     - И понимать нечего. Дрянная, скверная бабенка - и больше ничего!.. У
вас вкуса нет, голубчик. Что вы остановились?  Удивляетесь,  что  я  такие
слова про жену говорю? Конечно, мне не следовало бы говорить вам этого, но
так как вы тут некоторым образом лицо заинтересованное, то с  вами  нечего
скрытничать. Говорю вам откровенно: наплюйте! Игра не стоит свеч. Все  она
вам налгала и, как "страдалица", гроша  медного  не  стоит.  Бальзаковская
барыня и психопатка. Глупа и много врет. Честное  слово,  голубчик!  Я  не
шучу...
     - Но ведь она вам жена! - удивился техник.
     - Мало ли чего! Был таким же, как вот вы, и женился, а теперь рад  бы
разжениться, да - тпррр... Наплюйте, милый! Любви-то ведь никакой, а  одна
только шалость, скука. Хотите шалить, так вон  Настя  идет...  Эй,  Настя,
куда идешь?
     - За квасом, барин! - послышался женский голос.
     - Это я понимаю, -  продолжал  нотариус,  -  а  все  эти  психопатки,
страдалицы... ну их! Настя дура, но в ней  хоть  претензий  нет...  Дальше
пойдем?
     Нотариус и техник вышли из сада, оглянулись и, оба разом  вздохнувши,
пошли по полю.