Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку
плетется толпа только что вышедших из поезда дачников -  все  больше  отцы
семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими  картонками.  Вид  у
все утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и  зеленеет
трава.
     Плетется, между прочим, и  Павел  Матвеевич  Зайкин,  член  окружного
суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломянке  и  с  кокардой  на
полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен.
     - Каждый день изволите на дачу выезжать? - обращается к нему дачник в
рыжих панталонах.
     - Нет, не каждый, - угрюмо отвечает Зайкин. - Жена и  сын  живут  тут
постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда каждый день ездить,  да
и дорого.
     - Это верно, что дорого, - вздыхают рыжие пантолоны. -  В  городе  до
вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит  сорок  две
копейки... газетку дорогой купишь, рюмку водки по  слабости  выпьешь.  Все
это копеечный расход, пустяковый, а гляди - и  наберется  за  лето  рублей
двести. Оно, конечно, лоно природы дороже  стоит,  не  стану  спорить-с...
идиллия и прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании,  сами  знаете,
каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно  копеечку,  а  потом  и  не
спишь всю ночь... Да-с... Я, милостивый  государь,  не  имею  чести  знать
вашего имени и отчества, получаю без малого две тысячи в год-с,  состою  в
чине статского советника, а курю табак второго сорта  и  не  имею  лишнего
рубля, дабы купить себе минеральной  воды  Виши,  прописанной  мне  против
печеночных камней.
     - Вообще мерзко, - говорит Зайкин после  некоторого  молчания.  -  Я,
сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти  да  женщины.
Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной  крайнее  легкомыслие.
Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а
ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не  найдешь  себе
приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги...  все  на  дачу  увезли...
питаешься черт знает чем, не  пьешь  чаю,  потому  что  самовар  поставить
некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно  природы,  изволь  идти
пешком по пыли, по жаре... тьфу! Вы женаты?
     - Да-с... Трое деток, - вздыхают рыжие пантолоны.
     - Вообще мерзко... Просто удивительно, как это мы еще живы.
     Наконец  дачники  доходят  до  поселка.  Зайкин  прощается  с  рыжими
пантолонами и идет к себе на дачу. Дома застает он мертвую тишину.  Слышно
только, как жужжат комары да молит о  помощи  муха,  попавшая  на  обед  к
пауку. Окна завешаны  кисейными  занавесочками,  сквозь  которые  краснеют
блекнущие  цветы  герани.  На  деревянных,   некрашенных   стенах,   около
олеографий, дремлют мухи. В сенях, в  кухне,  в  столовой  -  ни  души.  В
комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой,  Зайкин
застает своего сына, Петю, маленького шестилетнего мальчика. Петя сидит за
столом и, громко сопя, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из  карты
бубнового валета.
     - А, это ты, папа! - говорит он, не оборачиваясь. - Здравствуй!
     - Здравствуй... А мать где?
     - Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию  играть  театр.
Послезавтра у них будет представление. И меня возьмут... А ты пойдешь?
     - Гм!.. Когда же она вернется?
     - Она говорила, что вернется вечером.
     - А где Наталья?
     - Наталью взяла с собой мама, чтобы  она  помогала  ей  одеваться  во
время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, а отчего это,
когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
     - Не знаю... Оттого, что они сосут  кровь.  Стало  быть,  никого  нет
дома?
     - Никого. Только я один дома.
     Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно.
     - Кто же нам обедать подаст? - спрашивает он.
     - Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала,  что  ты  сегодня  не
приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет  обедать
на репетиции.
     - Покорнейше благодарю, а ты что же ел?
     - Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а  зачем
комары сосут кровь?
     Зайкин вдруг почувствовал,  как  что-то  тяжелое  подкатывает  к  его
печени и начинает сосать ее. Ему становится так досадно, обидно и  горько,
что он тяжело  дышит  и  дрожит;  ему  хочется  вскочить,  ударить  о  пол
чем-нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут он вспоминает, что доктора
строго  запретили  ему  волноваться,  встает  и,  насилуя  себя,  начинает
насвистывать из "Гугенотов".
     - Папа, ты умеешь представлять в театре? - слышит он голос Пети.
     - Ах, не приставай ко мне с глупыми вопросами! - сердится  Зайкин.  -
Пристал, как банный лист! Тебе уже шесть лет, а ты все так же глуп, как  и
три года назад... Глупый, распущенный мальчишка! К чему, например, ты  эти
карты портишь? Как ты смеешь их портить?
     - Эти карты не твои, - говорит Петя, оборачиваясь. - Мне  Наталья  их
дала.
     - Врешь! Врешь, дрянной мальчишка! - раздражается Зайкин все более  и
более. - Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе  уши
оборву!
     Петя вскакивает, вытягивает шею и глядит в упор на  красное,  гневное
лицо отца. Большие глаза его сначала мигают, потом заволакиваются  влагой,
и лицо мальчика кривится.
     - Да ты что бранишься? - визжит Петя. - Что ты ко мне пристал, дурак?
Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты... сердишься! Ну,  за  что  ты
меня бранишь?
     Мальчик  говорит  убедительно  и  так  горько  плачет,  что   Зайкину
становится совестно.
     "И, правда, за что я к нему придираюсь?" - думает он. - Ну,  будет...
будет, - говорит он,  трогая  мальчика  за  плечо.  -  Виноват,  Петюха...
прости. Ты у меня умница, славный, я тебя люблю.
     Петя утирает рукавом глаза, садится со вздохом  на  прежнее  место  и
начинает вырезывать даму. Зайкин идет к себе в кабинет.  Он  растягивается
на диване и,  подложив  руки  под  голову,  задумывается.  Недавние  слезы
мальчика смягчили его гнев, и от печени мало-помалу  отлегло.  Чувствуется
только утомление и голод.
     - Папа! - слышит Зайкин за дверью.  -  Показать  тебе  мою  насекомую
коллекцию?
     - Покажи!
     Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый  ящичек.  Еще  не
поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжание и царапанье лапок о стенки
ящика. Подняв крышку, он видит множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух,
приколотых ко дну ящика булавками. Все, за исключением двух-трех  бабочек,
еще живы и шевелятся.
     - А кузнечик все еще жив! - удивляется Петя. -  Вчера  утром  поймали
его, а он до сих пор не умер!
     - Кто это тебя научил прикалывать их? - спрашивает Зайкин.
     - Ольга Кирилловна.
     - Самое бы  Ольгу  Кирилловну  приколоть  так!  -  говорит  Зайкин  с
отвращением. - Унеси отсюда! Стыдно мучить животных!
     "Боже, как он мерзко воспитывается", - думает он по уходе Пети.
     Павел Матвеевич забыл уже про умиление и  голод  и  думает  только  о
судьбе своего мальчика. За  окнами  между  тем  дневной  свет  мало-помалу
тускнеет. Слышно, как дачники компаниями возвращаются с вечернего купанья.
Кто-то останавливается около открытого окна столовой и кричит: "Грибков не
желаете ли?"  -  кричит  и,  не  получив  ответа,  шлепает  босыми  ногами
дальше... Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за  кисейной
занавеской теряет свои очертания и в окно  начинает  потягивать  свежестью
вечера, дверь в сенях с шумом открывается, и слышатся быстрые шаги, говор,
смех...
     - Мама! - взвизгивает Петя.
     Зайкин выглядывает из кабинета и видит свою жену Надежду  Степановну,
здоровую, розовую, как всегда... С нею Ольга Кирилловна, сухая блондинка с
крупными веснушками, и двое  каких-то  незнакомых  мужчин:  один  молодой,
длинный, с рыжей курчавой головой и с большим кадыком, другой - низенький,
коренастый, с бритой актерской физиономией и сизым, кривым подбородком.
    - Наталья, ставь самовар! - кричит Надежда
Степановна, громко шурша платьем. - Говорят, Павел
Матвеевич приехал! Павел, где ты? Здравствуй, Павел!
- говорит она, вбегая в кабинет и тяжело дыша. -
Ты приехал? Очень рада... Со мной приехали двое наших
любителей... пойдем, я тебя представлю... Вот тот,
что подлинней, это Коромыслов... прекрасно поет, а другой,
этот маленький... некий Смеркалов, настоящий актер...
читает великолепно. Уф, утомилась! Сейчас у нас
репетиция была... Великолепно идет. Мы ставим
"Жильца с тромбоном" и "Она его ждет"... Послезавтра
спектакль...
     - Зачем ты их привезла? - спрашивает Зайкин.
     - Необходимо, папочка! После чая нам нужно роли повторить  и  пропеть
кое-что... Я с Коромысловым дуэт буду петь... Да, как бы не забыть! Пошли,
голубчик, Наталью взять  сардин,  водки,  сыру  и  еще  чего-нибудь.  Они,
вероятно, и ужинать будут... Ох, устала!
     - Гм!.. У меня денег нет!
     - Нельзя же, папочка! Неловко! Не заставляй меня краснеть!
     Через полчаса  Наталья  посылается  за  водкой  и  закуской;  Зайкин,
напившись чаю и съевши целый французский хлеб, уходит в спальню и  ложится
в постель, а Надежда Степановна и ее гости, шумя и  смеясь,  приступают  к
повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова
и актерские возгласы Смеркалова... За чтением  следует  длинный  разговор,
прерываемый  визгливым  смехом  Ольги  Кирилловны.  Смеркалов,  на  правах
настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли...
     Далее следует дуэт, а за дуэтом звяканье посуды... Зайкин сквозь  сон
слышит,  как  уговаривают  Смеркалова  прочесть  "Грешницу"  и  как   тот,
поломавшись, начинает декламировать. Он шипит, бьет себя по груди, плачет,
хохочет хриплым басом... Зайкин морщится и прячет голову под одеяло.
     - Вам идти далеко и темно, -  слышит  он  час  спустя  голос  Надежды
Степановны. - Почему вам не остаться  у  нас  ночевать?  Коромыслов  ляжет
здесь, в гостиной, на диване, а вы, Смеркалов, на Петиной постели...  Петю
можно в кабинете мужа положить... Право, оставайтесь!
     Наконец, когда часы бьют два, все смолкает... Отворяется  в  спальной
дверь, и показывается Надежда Степановна.
     - Павел, ты спишь? - шепчет она.
     - Нет, а что?
     - Поди, голубчик, к себе в кабинет, ляг на диване, а  тут,  на  твоей
кровати, я Ольгу Кирилловну положу.  Поди,  милый!  Я  бы  ее  в  кабинете
положила, да она боится спать одной... Вставай же!
     Зайкин поднимается, накидывает  на  себя  халат  и,  взявши  подушку,
плетется в кабинет... Дойдя ощупью до своего дивана, он зажигает спичку  и
видит: на диване лежит Петя. Мальчик не спит и большими глазами глядит  на
спичку.
     - Папа, отчего это комары не спят ночью? - спрашивает он.
     - Оттого... оттого, - бормочет Зайкин, - оттого, что мы здесь с тобой
лишние... Даже спать негде!
     - Папа, а отчего это на лице у Ольги Кирилловны веснушки?
     - Ах, отстань! Надоел!
     Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться... Он
глядит на утреннее небо,  на  неподвижные  облака,  слушает  ленивый  крик
сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав  в
город  и  вернувшись  из  суда,  завалится  спать...  Вдруг   из-за   угла
показывается человеческая фигура.
     "Сторож, должно быть..." - думает Зайкин.
     Но, вглядевшись и подойдя поближе,  он  узнает  в  фигуре  вчерашнего
дачника в рыжих пантолонах.
     - Вы не спите? - спрашивает он.
     - Да, не спится что-то... -  вздыхают  рыжие  пантолоны.  -  Природой
наслаждаюсь... Ко мне,  знаете  ли,  приехала  с  ночным  поездом  дорогая
гостья... мамаша моей жены. С нею  прибыли  мои  племянницы...  прекрасные
девушки. Весьма рад, хотя и... очень сыро! А  вы  тоже  изволите  природой
наслаждаться?
     - Да, - мычит Зайкин, - и я тоже природой... Не знаете ли, нет ли тут
где-нибудь поблизости какого-нибудь кабака или трактирчика?
     Рыжие  пантолоны   поднимают   глаза   к   небу   и   глубокомысленно
задумываются...