Учитель чистописания Сергей  Капитоныч  Ахинеев  выдавал  свою  дочку
Наталью  за  учителя  истории  и  географии  Ивана  Петровича   Лошадиных.
Свадебное веселье текло как по маслу. В зале  пели,  играли,  плясали.  По
комнатам, как угорелые, сновали взад и вперед  взятые  напрокат  из  клуба
лакеи в черных фраках и белых запачканных галстуках. Стоял  шум  и  говор.
Учитель  математики  Тарантулов,  француз  Падекуа   и   младший   ревизор
контрольной палаты Егор Венедиктыч Мзда, сидя рядом  на  диване,  спеша  и
перебивая друг друга,  рассказывали  гостям  случаи  погребения  заживо  и
высказывали свое мнение о спиритизме. Все трое не верили в  спиритизм,  но
допускали, что на этом свете есть много такого, чего никогда не  постигнет
ум человеческий. В другой комнате учитель словесности  Додонский  объяснял
гостям случаи, когда часовой имеет право стрелять в проходящих.  Разговоры
были,  как  видите,  страшные,  но  весьма  приятные.  В  окна  со   двора
засматривали люди, по своему социальному положению не имевшие права  войти
внутрь.
     Ровно в полночь хозяин Ахинеев  прошел  в  кухню  поглядеть,  все  ли
готово к ужину. В кухне от  пола  до  потолка  стоял  дым,  состоявший  из
гусиных, утиных и многих других запахов. На двух столах были  разложены  и
расставлены в художественном беспорядке атрибуты закусок и выпивок.  Около
столов  суетилась  кухарка  Марфа,  красная  баба  с  двойным  перетянутым
животом.
     - Покажи-ка мне, матушка, осетра! - сказал Ахинеев,  потирая  руки  и
облизываясь. - Запах-то какой, миазма какая! Так  бы  и  съел  всю  кухню!
Ну-кася, покажи осетра!
     Марфа подошла к одной из скамей  и  осторожно  приподняла  засаленный
газетный лист. Под этим листом, на  огромнейшем  блюде,  покоился  большой
заливной  осетр,  пестревший  каперсами,  оливками  и  морковкой.  Ахинеев
поглядел на осетра и ахнул.  Лицо  его  просияло,  глаза  подкатились.  Он
нагнулся и издал губами звук неподмазанного колеса.  Постояв  немного,  он
щелкнул от удовольствия пальцами и еще раз чмокнул губами.
     - Ба! Звук горячего поцелуя... Ты с кем это здесь целуешься, Марфуша?
- послышался голос из соседней комнаты, и в  дверях  показалась  стриженая
голова помощника классных наставников, Ванькина. - С кем  это  ты?  А-а...
очень приятно! С Сергей Капитонычем! Хорош дед, нечего сказать! С  женским
полонезом тет-а-тет!
     - Я вовсе не целуюсь, - сконфузился Ахинеев, - кто это  тебе,  дураку
сказал?  Это  я  тово...  губами  чмокнул  в  отношении...  в  рассуждении
удовольствия... При виде рыбы...
     - Рассказывай!
     Голова Ванькина широко  улыбнулась  и  скрылась  за  дверью.  Ахинеев
покраснел.
     "Черт  знает  что!  -  подумал  он.  -  Пойдет  теперь,  мерзавец   и
насплетничает. На весь город осрамит, скотина..."
    Ахинеев робко вошел в залу и искоса поглядел в
сторону: где Ванькин? Ванькин стоял около
фортепиано и, ухарски изогнувшись, шептал что-то
смеявшейся свояченице инспектора.
    "Это про меня! - подумал Ахинеев. - Про меня, чтоб
его разорвало! А та и верит... и верит! Смеется!
Боже ты мой! Нет, так нельзя оставить... нет.
Нужно будет сделать, чтоб ему не поверили...
Поговорю со всеми с ними, и он же у меня в
дураках-сплетниках останется".
     Ахинеев почесался и, не переставая конфузиться, подошел к Падекуа.
     - Сейчас я в кухне был и  насчет  ужина  распоряжался,  -  сказал  он
французу. - Вы, я знаю, рыбу любите, а у меня, батенька, осетр, вво! В два
аршина! Хе-хе-хе... Да, кстати... чуть было не забыл... В кухне-то сейчас,
с осетром с этим - сущий анекдот! Вхожу я сейчас в кухню  и  хочу  кушанья
оглядеть... Гляжу на осетра и от  удовольствия...  от  пикантности  губами
чмок! А  в  это  время  вдруг  дурак  этот  Ванькин  входит  и  говорит...
ха-ха-ха... и говорит: "А-а-а...  вы  целуетесь  здесь?"  С  Марфой-то,  с
кухаркой! Выдумал же, глупый человек! У бабы ни рожи,  ни  кожи,  на  всех
зверей похожа, а он... целоваться! Чудак!
     - Кто чудак? - спросил подошедший Тарантулов.
     - Да вон тот, Ванькин! Вхожу, это, я в кухню...
     И он рассказал про Ванькина.
     - Насмешил, чудак! А по-моему, приятней с барбосом целоваться, чем  с
Марфой, - прибавил Ахинеев, оглянулся и увидел сзади себя Мзду.
     - Мы насчет Ванькина, - сказал он ему. -  Чудачина!  Входит,  это,  в
кухню, увидел меня рядом с Марфой да  и  давай  штуки  разные  выдумывать.
"Чего, говорит, вы целуетесь?" Спьяна-то ему померещилось.  А  я,  говорю,
скорей с индюком поцелуюсь, чем с Марфой. Да у меня и жена  есть,  говорю,
дурак ты этакий. Насмешил!
     -   Кто   вас   насмешил?   -   спросил   подошедший    к    Ахинееву
отец-законоучитель.
     - Ванькин. Стою я, знаете, в кухне и на осетра гляжу...
     И так далее. Через какие-нибудь  полчаса  уже  все  гости  знали  про
историю с осетром и Ванькиным.
     "Пусть теперь им рассказывает!  -  думал  Ахинеев,  потирая  руки.  -
Пусть! Он начнет рассказывать, а ему сейчас: "Полно  тебе,  дурак,  чепуху
городить! Нам все известно!"
     И Ахинеев до того успокоился, что  выпил  от  радости  лишних  четыре
рюмки. Проводив после ужина молодых в спальню,  он  отправился  к  себе  и
уснул, как ни в чем не повинный ребенок, а на другой день он уже не помнил
истории с осетром. Но, увы! Человек предполагает, а бог располагает.  Злой
язык сделал свое злое дело, и не  помогла  Ахинееву  его  хитрость!  Ровно
через неделю, а именно в среду после третьего урока, когда  Ахинеев  стоял
среди учительской и толковал о порочных наклонностях ученика  Высекина,  к
нему подошел директор и отозвал его в сторону.
     - Вот что, Сергей Капитоныч, - сказал директор. - Вы  извините...  Не
мое это дело, но все-таки  я  должен  дать  понять...  Моя  обязанность...
Видите ли, ходят слухи, что вы живете с этой... с кухаркой... Не  мое  это
дело, но... Живите с ней, целуйтесь... что хотите, только, пожалуйста,  не
так гласно! Прошу вас! Не забывайте, что вы педагог!
     Ахинеев озяб  и  обомлел.  Как  ужаленный  сразу  целым  роем  и  как
ошпаренный кипятком, он пошел домой. Шел он домой и ему казалось,  что  на
него весь город глядит, как на  вымазанного  дегтем...  Дома  ожидала  его
новая беда.
     - Ты что же это ничего не трескаешь? - спросила его за обедом жена. -
О чем задумался? Об амурах  думаешь?  О  Марфушке  стосковался?  Все  мне,
махамет, известно! Открыли глаза люди добрые! У-у-у... вварвар!
     И шлеп его по щеке!.. Он встал из-за стола и, не чувствуя  под  собой
земли, без шапки и пальто, побрел к Ванькину. Ванькина он застал дома.
     - Подлец ты! - обратился Ахинеев к Ванькину. - За что ты  меня  перед
всем светом в грязи выпачкал? За что ты на меня клевету пустил?
     - Какую клевету? Что вы выдумываете!
     - А кто насплетничал, будто я с Марфой целовался? Не ты, скажешь?  Не
ты, разбойник?
     Ванькин заморгал и замигал всеми  фибрами  своего  поношенного  лица,
поднял глаза к образу и проговорил:
     - Накажи меня бог! Лопни мои глаза и чтоб я издох,  ежели  хоть  одно
слово про вас сказал! Чтоб мне ни дна, ни покрышки! Холеры мало!..
     Искренность  Ванькина  не  подлежала  сомнению.   Очевидно,   не   он
насплетничал.
     "Но кто же? Кто? - задумался Ахинеев, перебирая в своей  памяти  всех
своих знакомых и стуча себя по груди. - Кто же?"
     - Кто же? - спросим и мы читателя...