У  окна  стояла  молодая  девушка  и  задумчиво  глядела  на  грязную
мостовую. Сзади нее стоял молодой человек  в  чиновничьем  вицмундире.  Он
теребил свои усики и говорил дрожащим голосом:
     - Опомнись, сестра! Еще не поздно! Сделай такую  милость!  Откажи  ты
этому  пузатому  лабазнику,  кацапу  этакому!  Плюнь  ты  на  эту  анафему
толстомордую, чтоб ему ни дна, не покрышки! Ну, сделай такую милость!
     - Не могу, братец! Я ему слово дала.
     - Умоляю! Пожалей ты нашу фамилию! Ты благородная, личная дворянка, с
образованием,  а  ведь  он  квасник,  мужик,  хам!  Хам!  Пойми  ты   это,
неразумная! Вонючим квасом да тухлыми селедками торгует!  Жулик  ведь!  Ты
ему вчера слово дала,  а  он  сегодня  же  утром  нашу  кухарку  на  пятак
обсчитал! Жилы тянет с белного народа! Ну, а где твои мечтания? А? Боже ты
мой, господи! А? Ты  же  ведь,  послушай,  нашего  департаментского  Мишку
Треххвостова любишь, о нем мечтаешь! И он тебя любит...
     Сестра вспыхнула. Подбородок ее задрожал, глаза наполнились  слезами.
Видно было, что броатец попал в самую чувствительную "центру".
     - И себя губишь, и Мишку губишь... Запил малый! Эх,  сестра,  сестра!
Польстилась ты на хамские капиталы, на сережечки да  браслетики.  Выходишь
по расчету за дурмана какого-то... за свинство...  За  невежу  выходишь...
Фамиллии путем подписать не умеет! "Митрий Неколаев".  "Не"...  слышишь?..
Неколаев... Ссскатина! Стар, грубый, сиволапый... Ну, сделай ты милость!
     Голос братца дрогнул и засипел. Братец закашлялся и  вытер  глаза.  И
его подбородок запрыгал.
     - Слово дала, братец... Да и бедность наша опротивела...
     - Скажи, коли уж на то пошло! Не хотел пачкать себя в твоем мнении, а
скажу... Лучше реноме потерять, чем сестру  родную  в  погибели  видеть...
Послушай, Катя, я про твоего лабазника тайну одну знаю.  Если  ты  узнаешь
эту тайну, то сразу от него откажешься... Вот какая тайна... Ты знаешь,  в
каком пакостном месте я однажды с ним встретился? Знаешь? А?
     - В каком?
     Братец раскрыл рот, чтобы ответить, но ему помешали. В комнату  вошел
парень в поддевке, грязных  сапогах  и  с  большим  кульком  в  руках.  Он
перекрестился и стал у двери.
     - Кланялся вам Митрий Терентьич, - обратился он к братцу, - и  велели
вас с воскресным днем проздравить-с... А вот  это  самое-с  в  собственные
руки-с.
     Братец  нахмурился,  взял  кулек,  взглянул  в  него  и  презрительно
усмехнулся.
     - Что тут? Чепуха, должно быть... Гм... Голова сахару какая-то...
     Братец вытащил из кулька голову сахару, снял с нее колпак и  пощелкал
по сахару пальцем.
     - Гм... Чьей фабрики сахар? Бобринского? То-то... А это  чай?  Воняет
чем-то... Сардины какие-то... Помада ни к  селу  ни  к  городу...  изюм  с
сором... Задобрить хочет, подлизывается... Не-ет-с, милый дружок!  Нас  не
задобришь! А для чего это он цикорного  кофею  всунул?  Я  не  пью.  Кофей
вредно пить... На нервы действует... Хорошо, ступай! Кланяйся там!
     Парень вышел. Сестра подскочила к брату, схватила его за руку... Брат
сильно подействовал не нее своими словами. Еще бы слово и...  несдобровать
бы лабазнику!
     - Говори же! Говори! Где ты его видел?
     - Нигде. Я пошутил... Делай, как знаешь! - сказал братец  и  еще  раз
постукал пальцем по сахару.