ГЛАВА ПЕРВАЯ
 
   Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я  сваливаю  всю
вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли,  под  сенью  горы
Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось  отдохнуть  и
почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра. С наступлением лета он предпо-
читал изнывать от жары и пыли в городе и работать не  покладая  рук.  Не
будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться  до  поне-
дельника, мне не пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памят-
ное январское утро.
   Нельзя сказать, чтобы "Мартинес", на котором я плыл,  был  ненадежным
судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на
переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность  таилась  в  густом
тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не  до-
гадывался об этом. Хорошо помню, как спокойно и весело расположился я на
носу парохода, на верхней палубе, под самой рулевой рубкой, и таинствен-
ность нависшей над морем туманной пелены мало-помалу завладела моим  во-
ображением. Дул свежий бриз, и некоторое время я был  один  среди  сырой
мглы - впрочем, и не совсем один, так как я  смутно  ощущал  присутствие
рулевого и еще кого-то, по-видимому, капитана, в  застекленной  рубке  у
меня над головой.
   Помнится, я размышлял о том, как хорошо,  что  существует  разделение
труда и я не обязан изучать туманы, ветры, приливы и всю морскую  науку,
если хочу навестить друга, живущего по ту сторону  залива.  Хорошо,  что
существуют специалисты - рулевой и капитан, думал  я,  и  их  профессио-
нальные знания служат тысячам людей, осведомленным о море и мореплавании
не больше моего. Зато я не трачу своей  энергии  на  изучение  множества
предметов, а могу сосредоточить ее на  некоторых  специальных  вопросах,
например - на роли Эдгара По в истории  американской  литературы,  чему,
кстати сказать, была посвящена моя статья, напечатанная в последнем  но-
мере "Атлантика". Поднявшись на пароход и заглянув в  салон,  я  не  без
удовлетворения отметил, что номер "Атлантика" в руках у какого-то дород-
ного джентльмена раскрыт как раз на моей статье. В этом  опять  сказыва-
лись выгоды разделения труда: специальные знания рулевого и капитана да-
вали дородному джентльмену возможность - в то время как его благополучно
переправляют на пароходе из Саусалито в Сан-Франциско -  ознакомиться  с
плодами моих специальных знаний о По.
   У меня за спиной хлопнула дверь салона, и какой-то краснолицый  чело-
век затопал по палубе, прервав мои размышления. А  я  только  что  успел
мысленно наметить тему моей будущей статьи, которую решил назвать "Необ-
ходимость свободы. Слово в защиту художника". Краснолицый бросил  взгляд
на рулевую рубку, посмотрел на окружавший нас туман, проковылял  взад  и
вперед по палубе - очевидно, у него были протезы - и  остановился  возле
меня, широко расставив ноги; на лице его было написано блаженство. Я  не
ошибся, предположив, что он провел всю свою жизнь на море.
   - От такой мерзкой погоды недолго и поседеть! - проворчал он, кивая в
сторону рулевой рубки.
   - Разве это создает какие-то особые трудности? - отозвался я. -  Ведь
задача проста, как дважды два - четыре.  Компас  указывает  направление,
расстояние и скорость также известны.  Остается  простой  арифметический
подсчет.
   - Особые трудности! - фыркнул собеседник. - Просто, как дважды два  -
четыре! Арифметический подсчет.
   Слегка откинувшись назад, он смерил меня взглядом.
   - А что вы скажете об отливе, который  рвется  в  Золотые  Ворота?  -
спросил или, вернее, пролаял он. - Какова скорость течения? А как  отно-
сит? А это что - прислушайтесь-ка! Колокол? Мы лезем прямо на буй с  ко-
локолом! Видите - меняем курс.
   Из тумана доносился заунывный звон, и я увидел,  как  рулевой  быстро
завертел штурвал. Колокол звучал теперь не впереди, а сбоку. Слышен  был
хриплый гудок нашего парохода, и время от времени  на  него  откликались
другие гудки.
   - Какой-то еще пароходишко! - заметил краснолицый, кивая вправо,  от-
куда доносились гудки. - А это! Слышите? Просто гудят  в  рожок.  Верно,
какая-нибудь шаланда. Эй, вы, там, на шаланде, не зевайте! Ну, я  так  и
знал. Сейчас кто-то хлебнет лиха!
   Невидимый пароход давал гудок за гудком, и рожок  вторил  ему,  каза-
лось, в страшном смятении.
   - Вот теперь они обменялись любезностями  и  стараются  разойтись,  -
продолжал краснолицый, когда тревожные гудки стихли.
   Он разъяснял мне, о чем кричат друг другу сирены и рожки,  а  щеки  у
него горели и глаза сверкали.
   - Слева пароходная сирена, а вон там, слышите, какой хрипун,  -  это,
должно быть, паровая шхуна; она ползет от входа в бухту навстречу  отли-
ву.
   Пронзительный свисток  неистовствовал  как  одержимый  где-то  совсем
близко впереди. На "Мартинесе" ему ответили ударами гонга. Колеса нашего
парохода остановились, их пульсирующие удары по воде  замерли,  а  затем
возобновились. Пронзительный свисток, напоминавший  стрекотание  сверчка
среди рева диких зверей, долетал теперь из тумана,  откуда-то  сбоку,  и
звучал все слабее и слабее. Я вопросительно посмотрел на своего  спутни-
ка.
   - Какой-то отчаянный катерок, - пояснил он. - Прямо стоило  бы  пото-
пить его! От них бывает много бед, а кому они нужны?  Какой-нибудь  осел
заберется на этакую посудину и носится по морю, сам не  зная  зачем,  да
свистит как полоумный. А все должны сторониться, потому что, видите  ли,
он идет и сам-то уж никак посторониться не  умеет!  Прет  вперед,  а  вы
смотрите в оба! Обязанность уступать дорогу! Элементарная вежливость! Да
они об этом никакого представления не имеют.
   Этот необъяснимый гнев немало меня  позабавил;  пока  мой  собеседник
возмущенно ковылял взад и вперед, я снова поддался романтическому  обая-
нию тумана. Да, в этом тумане, несомненно, была своя  романтика.  Словно
серый, исполненный таинственности призрак, навис он над крошечным земным
шаром, кружащимся в мировом пространстве. А люди, эти искорки или пылин-
ки, гонимые ненасытной жаждой деятельности, мчались на своих  деревянных
и стальных конях сквозь самое сердце тайны, ощупью прокладывая себе путь
в Незримом, и шумели, и кричали самонадеянно, в то время как их души за-
мирали от неуверенности и страха!
   Голос моего спутника вернул меня к действительности и заставил усмех-
нуться. Разве я сам не блуждаю ощупью, думая, что мчусь уверенно  сквозь
тайну?
   - Эге! Кто-то идет нам навстречу, - сказал  краснолицый.  -  Слышите,
слышите? Идет быстро и прямо на нас. Должно быть, он нас еще не  слышит.
Ветер относит.
   Свежий бриз дул нам в лицо, и я отчетливо различил гудок сбоку и нем-
ного впереди.
   - Тоже пассажирский? - спросил я.
   Краснолицый кивнул.
   - Да, иначе он не летел бы так, сломя голову.  Наши  там  забеспокои-
лись! - хмыкнул он.
   Я посмотрел вверх. Капитан высунулся по грудь из рулевой рубки и нап-
ряженно вглядывался в  туман,  словно  стараясь  силой  воли  проникнуть
сквозь него. Лицо его выражало тревогу. И на лице моего спутника,  кото-
рый проковылял к поручням и пристально смотрел в сторону незримой  опас-
ности, тоже была написана тревога.
   Все произошло с непостижимой быстротой. Туман раздался в стороны, как
разрезанный ножом, и перед нами возник нос парохода, тащивший  за  собой
клочья тумана, словно Левиафан - морские водоросли. Я разглядел  рулевую
рубку и белобородого старика, высунувшегося из нее. Он был одет в  синюю
форму, очень ловко сидевшую на нем, и, я помню, меня поразило,  с  каким
хладнокровием он держался. Его спокойствие при этих обстоятельствах  ка-
залось страшным. Он подчинился судьбе, шел ей навстречу и с полным само-
обладанием ждал удара. Холодно и как бы задумчиво  смотрел  он  на  нас,
словно прикидывая, где должно произойти столкновение, и не обратил ника-
кого внимания на яростный крик нашего рулевого: "Отличились!"
   Оглядываясь в прошлое, я понимаю, что восклицание рулевого и не  тре-
бовало ответа.
   - Цепляйтесь за что-нибудь и держитесь крепче, - сказал мне красноли-
цый.
   Весь его задор слетел с  него,  и  он,  казалось,  заразился  тем  же
сверхъестественным спокойствием.
   - Ну, сейчас женщины поднимут визг! - сердито, почти злобно проворчал
он, словно ему уже приходилось когда-то все это испытывать.
   Суда столкнулись прежде, чем я  успел  воспользоваться  его  советом.
Должно быть, встречный пароход ударил нас в середину борта, но это прои-
зошло вне поля моего зрения, и я ничего не видел. "Мартинес" сильно нак-
ренился, послышался треск ломающейся обшивки. Я упал  плашмя  на  мокрую
палубу и не успел еще подняться на ноги, как услышал  крик  женщин.  Это
был неописуемый, душераздирающий вопль, и тут меня объял ужас. Я  вспом-
нил, что спасательные пояса хранятся в салоне, кинулся туда, но у дверей
столкнулся с толпой обезумевших пассажиров, которая отбросила  меня  на-
зад. Не помню, что затем произошло, - в памяти моей  сохранилось  только
воспоминание о том, как я стаскивал спасательные пояса с полок над голо-
вой, а Краснолицый человек надевал их на бившихся в истерике женщин. Это
я помню отчетливо, и вся картина стоит у меня перед глазами. Как  сейчас
вижу я зазубренные Края пробоины в стене салона и вползавший в  это  от-
верстие клубящийся серый туман; пустые мягкие диваны с разбросанными  на
них пакетами, саквояжами, зонтами и пледами, оставленными во время  вне-
запного бегства; полного джентльмена, не так давно мирно  читавшего  мою
статью, а теперь напялившего на себя пробковый пояс и с монотонной  нас-
тойчивостью вопрошавшего меня (журнал с моей статьей все еще был у  него
в руке), есть ли опасность; краснолицего человека, который бодрю ковылял
на своих искусственных ногах и надевал пояса на всех,  кто  появлялся  в
каюте... Помню дикий визг женщин.
   Да, этот визг женщин больше всего действовал мне на нервы. По-видимо-
му, страдал от него и краснолицый, ибо еще одна картина  навсегда  оста-
лась у меня в памяти: плотный  джентльмен  засовывает  журнал  в  карман
пальто и с любопытством озирается кругом; сбившиеся в  кучу  женщины,  с
бледными, искаженными страхом лицами, пронзительно  кричат,  словно  хор
погибших душ, а краснолицый человек, теперь уже совсем багровый от  гне-
ва, стоит в позе громовержца, потрясая над головой кулаками, и орет:
   - Замолчите! Да замолчите же! Помню, как, глядя на это, я  вдруг  по-
чувствовал, что меня душит смех, и понял, что я впадаю в истерику;  ведь
предо мною были женщины, такие же, как моя мать или сестры,  -  женщины,
охваченные страхом смерти и не желавшие умирать. Их крики напомнили  мне
визг свиней под ножом мясника, и это потрясло меня. Эти женщины, способ-
ные на самые высокие чувства, на самую нежную привязанность, вопили, ра-
зинув рты. Они хотели жить, но были беспомощны, как крысы в  крысоловке,
и визжали, не помня себя.
   Это было ужасно, и я опрометью бросился на палубу. Почувствовав  дур-
ноту, я опустился на скамью. Смутно видел я метавшихся людей, слышал  их
крики, - кто-то пытался спустить шлюпки... Все происходило так, как опи-
сывается в книгах. Тали заедало. Все было неисправно. Одну шлюпку  спус-
тили, забыв вставить пробки: когда женщины и дети сели в нее, она напол-
нилась водой и перевернулась. Другую шлюпку удалось спустить только  од-
ним концом: другим она повисла на талях, и ее бросили. А парохода, кото-
рый был причиной бедствия, и след простыл, но кругом говорили,  что  он,
несомненно, вышлет нам спасательные шлюпки.
   Я спустился на нижнюю  палубу.  "Мартинес"  быстро  погружался,  вода
подступала к краю борта. Многие пассажиры стали прыгать за борт. Другие,
уже барахтаясь в воде, кричали, чтобы их подняли обратно на палубу. Ник-
то не слушал их. Все покрыл общий крик: "Тонем!"  Поддавшись  охватившей
всех панике, я вместе с другими бросился за борт. Я не отдавал себе  от-
чета в том, что делаю, но, очутившись в воде,  мгновенно  понял,  почему
люди кругом молили, чтобы их подняли обратно на пароход. Вода  была  хо-
лодная, нестерпимо холодная. Когда я погрузился в нее, меня обожгло, как
огнем. Холод проникал до костей; казалось, смерть уже заключает  меня  в
свои ледяные объятия. Я захлебнулся от неожиданности и  страха  и  успел
набрать в легкие воды прежде, чем спасательный пояс снова поднял меня на
поверхность. Во рту у меня было солоно от морской воды, и я задыхался от
ощущения чего-то едкого, проникшего мне в горло и в легкие.
   Но особенно ужасен был холод. Мне казалось, что я этого  не  выдержу,
что минуты мои сочтены. Вокруг меня в воде барахтались люди. Они  что-то
кричали друг другу. Я слышал также плеск весел. Очевидно, потопивший нас
пароход выслал за нами шлюпки. Время шло, и меня изумляло, что я все еще
жив. Но мои ноги уже утратили чувствительность, и онемение распространя-
лось дальше, подступало к самому сердцу. Мелкие сердитые волны с  пенис-
тыми хребтами перекатывались через меня; я захлебывался и задыхался.
   Шум и крики становились все глуше; последний отчаянный вопль  донесся
до меня издали, и я понял, что "Мартинес" пошел ко дну. Потом -  сколько
прошло времени, не знаю, - я очнулся, и ужас снова овладел мной.  Я  был
один. Я не слышал больше голосов, криков о помощи - только шум волн, ко-
торому туман придавал какую-то таинственную, вибрирующую гулкость. Пани-
ка, охватывающая человека, когда он в толпе и разделяет общую участь, не
так ужасна, как страх, переживаемый в одиночестве. Куда несли меня  вол-
ны? Краснолицый говорил, что отлив уходит через Золотые Ворота.  Неужели
меня унесет в открытое море? А ведь мой спасательный пояс  может  разва-
литься в любую минуту! Я слышал, что эти пояса делают иногда из  картона
и тростника, и тогда, намокнув, они быстро теряют плавучесть. А я совсем
не умел плавать. Я был один, и меня несло неведомо куда, среди  извечной
серой безбрежности. Признаюсь, мной овладело безумие, и  я  кричал,  как
кричали женщины, и бил по воде окоченевшими руками.
   Не знаю, как долго это тянулось. Потом я впал в забытье, и  вспоминаю
об этом только, как о тревожном мучительном сне. Когда я очнулся,  каза-
лось, прошли века. Почти над самой головой я увидел выступавший из тума-
на нос судна и три треугольных паруса, заходящие один за другой и напол-
ненные ветром. Вода пенилась и клокотала там, где ее разрезал нос кораб-
ля, а я был как раз на его пути. Я хотел крикнуть, но у меня не  хватило
сил. Нос судна скользнул вниз, едва не задев меня, и волна  перекатилась
над моей головой. Затем мимо меня начал скользить  длинный  черный  борт
судна - так близко, что я мог бы коснуться его рукой. Я  сделал  попытку
ухватиться за него, я готов был впиться в дерево ногтями,  но  руки  мои
были тяжелы и безжизненны. Я снова попытался крикнуть, но голос  изменил
мне.
   Промелькнула мимо корма, нырнув в пучину между волнами, и  я  мельком
увидел человека у штурвала и еще одного, спокойно  курившего  сигару.  Я
видел дымок, поднимавшийся от его сигары, когда он медленно повернул го-
лову и скользнул взглядом по воде в мою сторону. Это был случайный, рас-
сеянный взгляд, случайный поворот головы, одно из тех движений,  которые
люди делают машинально, когда они ничем не заняты, - просто  из  потреб-
ности в движении.
   Но для меня в этом взгляде была жизнь или смерть. Я видел, как  туман
уже снова поглощает судно. Я видел спину рулевого и голову того,  друго-
го, когда он медленно, очень медленно обернулся и его  взгляд  скользнул
по воде. Это был отсутствующий взгляд человека, погруженного в думу, и я
с ужасом подумал, что он все равно не заметит меня, даже если я попаду в
поле его зрения. Но вот его взгляд упал на меня, и его глаза встретились
с моими глазами. Он увидел меня. Прыгнув к штурвалу, он оттолкнул  руле-
вого и сам быстро завертел колесо, выкрикивая в то же время какую-то ко-
манду. Судно начало отклоняться в сторону и почти в тот же миг  скрылось
в тумане.
   Я почувствовал, что снова впадаю в беспамятство, и напряг  все  силы,
чтобы не поддаться пустоте и мраку, стремившимся поглотить меня.  Вскоре
я услышал быстро приближавшийся плеск весел и чей-то голос.  Потом,  уже
совсем близко, раздался сердитый окрик:
   - Какого черта вы не откликаетесь?
   "Это мне кричат", - подумал я и тут же провалился в пустоту и мрак.
 
 
   ГЛАВА ВТОРАЯ
 
   Мне показалось, что какая-то сила  качает  и  несет  меня  в  мировом
пространстве, подчинив мощному ритму.  Мерцающие  искорки  вспыхивали  и
пролетали мимо. Я догадывался, что это звезды и огненные кометы,  сопро-
вождающие мой полет среди светил. Когда в своем качании я  снова  достиг
вершины амплитуды и уже готов был пуститься в обратный путь, где-то уда-
рил и загудел громадный гонг. Неисчислимо долго, целые столетия,  безмя-
тежно канувшие в вечность, наслаждался я своим исполинским полетом.
   Но сон мой начал меняться, а я уже понимал, что  это  сон.  Амплитуда
моего полета становилась все короче и короче.  Меня  начало  бросать  из
стороны в сторону с раздражающей быстротой.  Я  едва  успевал  перевести
дух: с такой стремительностью мчался я  в  небесном  пространстве.  Гонг
грохотал все чаще и яростнее. Я ждал каждого  его  удара  с  невыразимым
ужасом. Потом мне показалось, что меня тащат по хрустящему, белому, рас-
каленному солнцем песку. Это причиняло мне невыносимые  муки.  Мою  кожу
опалял огонь. Гонг гудел, как похоронный колокол. Сверкающие точки  мча-
лись мимо нескончаемым потоком, словно вся звездная  система  провалива-
лась в пустоту. Я вздохнул, с трудом перевел дыхание и открыл глаза. Два
человека, стоя на коленях, хлопотали надо мной. То, что  качало  меня  в
мощном ритме и несло куда-то, оказалось качкой судна на волнах океана, а
вместо ужасного гонга я увидел  висевшую  на  стене  сковороду,  которая
бренчала и дребезжала при каждом наклоне судна. Хрустящий, опалявший ме-
ня огнем песок превратился в жесткие ладони какого-то  человека,  расти-
равшего мою обнаженную грудь. Я застонал от  боли,  приподнял  голову  и
посмотрел на свое красное, воспаленное тело, покрытое капельками  крови,
проступившими сквозь расцарапанную кожу.
   - Хватит, Ионсон, - сказал второй. - Не видишь, что ли, совсем содрал
с джентльмена кожу!
   Тот, кого назвали Ионсоном, - человек могучего скандинавского типа, -
перестал растирать меня и неуклюже поднялся на ноги. У второго - судя по
выговору, типичного кокни [1] - были мелкие, почти женственные черты ли-
ца; внешность его позволяла предположить, что он с молоком матери впитал
в себя перезвон лондонских церковных  колоколов.  Грязный  полотняный  д
колпак на голове и грубый засаленный передник на узких бедрах изобличали
в нем кока того чрезвычайно грязного камбуза, в котором я находился.
   - Ну, как вы себя чувствуете, сэр? - спросил он с угодливой  улыбкой,
которая является наследием многих поколений, привыкших получать на чай.
   Вместо ответа я с усилием приподнялся и сел, а затем с помощью Ионсо-
на встал на ноги. Дребезжание сковороды ужасно действовало мне на  нервы
Я не мог собраться с мыслями. Ухватившись, чтобы не упасть, за  деревян-
ную переборку, оказавшуюся настолько сальной и грязной, что  я  невольно
стиснул зубы от отвращения, я потянулся к несносной  посудине,  висевшей
над топившейся плитой, снял ее с гвоздя и швырнул в ящик с углем.
   Кок ухмыльнулся при таком проявлении нервозности. Он сунул мне в руку
дымящуюся кружку с какой-то бурдой и сказал:
   - Хлебните-ка, это пойдет вам на пользу! В кружке было отвратительное
пойло - корабельный кофе, - но оно все же согрело и оживило меня.  Прих-
лебывая этот напиток, я  рассматривал  свою  разодранную,  окровавленную
грудь, а затем обратился к скандинаву.
   - Благодарю вас, мистер Ионсон, - сказал я. - Но не кажется  ли  вам,
что вы применили ко мне слишком уж героические меры?
   Не знаю, почувствовал ли он упрек в моих словах, но, во  всяком  слу-
чае, взгляд, который я бросил на свою грудь, был достаточно выразителен.
В ответ он молча показал мне свою ладонь. Это была  необыкновенно  мозо-
листая ладонь. Я провел пальцами по ее роговым затвердениям,  и  у  меня
заныли зубы от неприятного ощущения шероховатой поверхности.
   - Меня зовут Джонсон, а не Ионсон, - сказал он на правильном английс-
ком языке, медленно, но почти без акцента.
   В его бледно-голубых глазах я прочел кроткий протест; вместе с тем  в
них была какая-то застенчивая прямота и  мужественность,  которые  сразу
расположили меня к нему.
   - Благодарю вас, мистер Джонсон, - поспешил я исправить свою ошибку и
протянул ему руку.
   Он медлил, смущенно и неуклюже переминаясь с ноги на ногу; потом  ре-
шительно схватил мою руку и с чувством пожал ее.
   - Не найдется ли у вас чего-нибудь, чтобы я мог переодеться? -  спро-
сил я кока, оглядывая свою мокрую одежду.
   - Найдем, сэр! - живо отозвался тот. - Если вы не побрезгуете  надеть
мои вещи, я сбегаю вниз и притащу.
   Он вышел, вернее выскользнул, из дверей с проворством, в котором  мне
почудилось  что-то  кошачье  или  даже  змеиное.  Эта  его   способность
скользить ужом была, как я убедился впоследствии, весьма для него харак-
терна.
   - Где я нахожусь? - спросил я Джонсона,  которого  не  без  основания
принял за одного из матросов. - Что это за судно и куда оно идет?
   - Мы около Фараллонских островов, на юго-запад от них, -  неторопливо
промолвил он, методично отвечая на мои вопросы и стараясь,  по-видимому,
как можно правильнее говорить по-английски. - Это шхуна "Призрак".  Идем
к берегам Японии бить котиков.
   - А кто капитан шхуны? Мне нужно повидаться с ним, как только я пере-
оденусь.
   На лице Джонсона неожиданно отразилось  крайнее  смущение  и  замеша-
тельство. Он ответил не сразу; видно было, что  он  тщательно  подбирает
слова и мысленно составляет исчерпывающий ответ.
   - Капитан - Волк Ларсен, так его все называют. Я  никогда  не  слыхал
его настоящего имени. Но говорите с ним поосторожнее. Он  сегодня  беше-
ный. Его помощник...
   Он не докончил: в камбуз нырнул кок.
   - Убирайся-ка лучше отсюда, Ионсон! - сказал тот. -  Старик  хватится
тебя на палубе, а нынче, если ему не угодишь, - беда.
   Джонсон послушно направился к двери, подмигнув мне из-за спины кока с
необычайно торжественным и значительным  видом,  словно  желая  выразить
этим то, чего он не договорил, и внушить мне еще раз,  что  с  капитаном
надо разговаривать поосторожнее.
   Через руку у кока было перекинуто какое-то грязное, мятое тряпье,  от
которого довольно скверно пахло.
   - Оно было сырое, сэр, когда я его снял и спрятал, - счел  он  нужным
объяснить мне. - Но вам придется пока обойтись этим, а  потом  я  высушу
ваше платье.
   Цепляясь за переборки, так как судно сильно качало, я с помощью  кока
кое-как натянул на себя грубую фуфайку и невольно поежился от  прикосно-
вения колючей шерсти. Заметив, должно быть, гримасу на  моем  лице,  кок
осклабился.
   - Ну, вам не навек привыкать к такой одежде. Кожа-то  у  вас  нежная,
словно у какой-нибудь леди. Я как увидал вас, так сразу понял, что вы  -
джентльмен.
   Этот человек не понравился мне с первого взгляда, а когда он  помогал
мне одеваться, моя неприязнь к нему возросла еще больше. Его прикоснове-
ния вызывали во мне гадливость. Я сторонился его рук и вздрагивал, когда
он дотрагивался до меня. Это неприятное чувство и запах,  исходивший  от
кипевших и бурливших на плите кастрюль, заставили меня поспешить с пере-
одеванием, чтобы поскорее выбраться на свежий воздух. К тому же мне нуж-
но было еще договориться с капитаном относительно доставки меня  на  бе-
рег.
   Дешевая сатиновая рубашка с обтрепанным  воротом  и  подозрительными,
похожими на кровяные, пятнами на груди была надета на меня под  аккомпа-
немент неумолчных пояснений и извинений. Туалет мой завершила пара  гру-
бых башмаков и синий выцветший комбинезон, у которого одна штанина  ока-
залась дюймов на десять короче другой. Можно было подумать,  что  дьявол
пытался цапнуть "через нее душу  лондонца,  но,  не  обнаружив  таковой,
оторвал со злости кусок оболочки.
   - Но я не знаю, кого же мне благодарить? - спросил я,  облачившись  в
это тряпье. На голове у меня красовалась фуражка, которая была мне мала,
а поверх рубашки я натянул еще грязную полосатую бумазейную куртку;  она
едва доходила мне до талии, а рукава чуть прикрывали локти.
   Кок самодовольно выпрямился, и заискивающая улыбка расплылась по  его
лицу. У меня был некоторый опыт: я знал, как ведет себя прислуга на  ат-
лантических пароходах, когда рейс подходит к концу,  и  мог  поклясться,
что кок ожидает подачки. Однако мое дальнейшее знакомство с этим субъек-
том показало, что поза была бессознательной. Это была врожденная угодли-
вость.
   - Магридж, сэр, - пробормотал он с елейной улыбкой на своем женствен-
ном лице. - Томас Магридж, сэр. К вашим услугам!
   - Ладно, Томас, - сказал я. - Я не забуду  вас,  когда  высохнет  мое
платье.
   Его лицо просияло, глаза заблестели; казалось, голоса предков  зазву-
чали в его душе, рождая смутные воспоминания о чаевых, полученных ими во
время их пребывания на земле.
   - Благодарю вас, сэр! - произнес он с чувством и почти искренним сми-
рением.
   Я отодвинул дверь, и кок, тоже как на роликах, скользнул в сторону; я
вышел на палубу. Меня все еще пошатывало от слабости после долгого  пре-
бывания в воде. Порыв ветра налетел на меня, и я, сделав несколько  нет-
вердых шагов по качающейся палубе до угла рубки, поспешил ухватиться  за
него, чтобы не упасть. Сильно накренившись, шхуна скользила вверх и вниз
по длинной тихоокеанской волне. Если, как оказал Джонсон, судно  шло  на
юго-запад, то ветер, по моим расчетам, дул примерно с юга. Туман  рассе-
ялся, и поверхность воды искрилась на солнце. Я  повернулся  к  востоку,
где должна была находиться Калифорния, но не увидел ничего, кроме  низко
стлавшихся пластов тумана, того самого тумана, который вызвал катастрофу
"Мартинеса" и был причиной моего бедственного положения. К северу, непо-
далеку от нас, из моря торчала группа голых скал, и на одной  из  них  я
различил маяк. К юго-западу, там, куда мы держали курс, я увидел пирами-
дальные очертания парусов какого-то корабля.
   Оглядев море, я перевел взгляд на более близкие предметы. Моей первой
мыслью было, что человек, потерпевший кораблекрушение и бывший на  воло-
сок от смерти, заслуживает, пожалуй, большего внимания, чем то,  которое
было мне оказано. Никто, как видно, не интересовался моей особой,  кроме
матроса у штурвала, с любопытством поглядывавшего на меня поверх рубки.
   Все, казалось, были заняты тем, что происходило посреди палубы.  Там,
на крышке люка, лежал какой-то грузный мужчина. Он лежал на  спине;  ру-
башка на его груди, поросшей густыми черными, похожими на шерсть волоса-
ми, была разодрана. Черная с проседью борода покрывала всю нижнюю  часть
его лица и шею. Борода, вероятно, была жесткая и пышная,  но  обвисла  и
слиплась, и с нее струйками стекала вода. Глаза его были закрыты  -  он,
очевидно, находился без сознания, - но грудь тяжело вздымалась; он с шу-
мом вбирал в себя воздух, широко раскрыв рот, борясь с удушьем. Один  из
матросов спокойно и методично, словно  выполняя  привычную  обязанность,
спускал за борт на веревке брезентовое ведро, вытягивал его,  перехваты-
вая веревку руками, и окатывал водой лежавшего без движения человека.
   Возле люка расхаживал взад и вперед, сердито жуя  сигару,  тот  самый
человек, случайному взгляду которого я был обязан своим спасением.  Рос-
том он был, вероятно, пяти футов и десяти дюймов, быть может,  десяти  с
половиной, но не это бросалось мне прежде всего в глаза, - я  сразу  по-
чувствовал его силу. Это был человек атлетического сложения, с  широкими
плечами и грудью, но я не назвал бы его тяжеловесным.  В  нем  была  ка-
кая-то жилистая, упругая сила, обычно свойственная нервным  и  худощавым
людям, и она придавала этому огромному  человеку  некоторое  сходство  с
большой гориллой. Я вовсе не хочу сказать, что он походил на гориллу.  Я
говорю только, что заключенная в нем сила, независимо от его  внешности,
вызывала у вас такие ассоциации. Подобного рода сила обычно  связывается
в нашем представлении с первобытными существами, с дикими зверями, с на-
шими предполагаемыми предками, жившими на деревьях. Это сила дикая, сви-
репая, заключающая в самой себе жизненное начало - самую сущность жизни,
как потенции движения и первозданной материи, претворяющихся в различных
видах живых существ; короче говоря, это та живучесть, которая заставляет
змею извиваться, когда у нее отрубят голову, и которая теплится  в  бес-
форменном комке мяса убитой черепахи, содрогающемся при прикосновении  к
нему пальцем.
   Таково было впечатление, которое производил этот человек, шагавший по
палубе. Он крепко стоял на ногах, ступал твердо и уверенно; каждое  дви-
жение его мускулов - то, как он пожимал плечами или  стискивал  в  зубах
сигару, - все было полно решимости и  казалось  проявлением  избыточной,
бьющей через край силы. Но эта внешняя сила, пронизывающая его движения,
казалась лишь отголоском другой, еще более грозной силы, которая притаи-
лась и дремала в нем, но могла в любой миг  пробудиться  подобно  ярости
льва или бешеному порыву урагана.
   Кок высунул голову из двери камбуза и ободряюще улыбнулся мне, указы-
вая большим пальцем на человека, прохаживавшегося около люка.  Я  понял,
что это и есть капитан шхуны, или - на языке кока -  "старик",  то  есть
тот, к кому я должен обратиться, дабы потревожить его просьбой доставить
меня каким-нибудь способом на  берег.  Я  двинулся  было  вперед,  пред-
чувствуя, что мне предстоит бурное объяснение, но  в  эту  минуту  новый
страшный приступ удушья овладел несчастным, лежавшим на палубе. Его ста-
ли корчить судороги. Спина его выгнулась дугой, голова совсем запрокину-
лась назад, а грудь расширилась в  бессознательном  усилии  набрать  по-
больше воздуха. Я не видел его лица, только мокрую черную бороду, но по-
чувствовал, как багровеет его кожа.
   Капитан - Волк Ларсен, как его называли, - остановился и посмотрел на
умирающего. Жестокой и отчаянной была эта последняя схватка со  смертью;
охваченный любопытством матрос перестал  лить  воду,  брезентовое  ведро
накренилось, и из него тонкой струйкой стекала вода. Умирающий судорожно
бил каблуками по крышке люка; потом его ноги вытянулись и застыли в пос-
леднем страшном напряжении, в то время как  голова  еще  продолжала  ме-
таться из стороны в сторону. Но вот мышцы ослабли, голова перестала дви-
гаться, и вздох как бы глубокого облегчения слетел с его губ. Челюсть  у
него отвисла, верхняя губа приподнялась, и обнажились два ряда пожелтев-
ших от табака зубов. Казалось, его черты застыли в дьявольской  усмешке,
словно он издевался над миром, который ему удалось перехитрить,  покинув
его.
   И тут произошло нечто неожиданное. Капитан  внезапно,  подобно  удару
грома, обрушился на мертвеца. Поток ругани хлынул из его уст. И  это  не
были обычные ругательства или непристойности. В каждом слове было  бого-
хульство, а слова так и сыпались. Они гремели и трещали, словно электри-
ческие разряды. Я в жизни не слыхал, да и не мог бы вообразить себе  ни-
чего подобного. Обладая сам литературной жилкой и  питая  пристрастие  к
сочным словцам и оборотам, я, пожалуй,  лучше  всех  присутствующих  мог
оценить своеобразную живость, красочность и в то  же  время  неслыханную
кощунственность его метафор.  Насколько  я  мог  понять,  причиной  этой
вспышки было то, что умерший - помощник капитана - загулял перед  уходом
из СанФранциско, а потом имел неделикатность умереть в самом начале пла-
вания и оставить Волка Ларсена без его, так сказать, правой руки.
   Излишне упоминать, - во всяком случае, мои друзья поймут это и так, -
что я был шокирован. Брань и сквернословие всегда были мне  противны.  У
меня засосало под ложечкой, заныло сердце, мне стало  невыразимо  тошно.
Смерть в моем представлении всегда была сопряжена с чем-то торжественным
и возвышенным. Она приходила мирно и священнодействовала  у  ложа  своей
жертвы. Смерть в таком мрачном отталкивающем обличье  явилась  для  меня
чем-то невиданным и неслыханным. Отдавая, как я уже сказал, должное  вы-
разительности изрыгаемых Волком Ларсеном проклятий, я был ими чрезвычай-
но возмущен. Мне казалось, что их огненный поток должен испепелить  лицо
трупа, и я не удивился бы, если бы мокрая черная борода вдруг начала за-
виваться колечками и вспыхнула дымным пламенем. Но мертвецу уже не  было
до этого никакого дела. Он продолжал сардонически усмехаться -  с  вызо-
вом, с цинической издевкой. Он был хозяином положения.
 
 
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 
   Волк Ларсен оборвал свою брань так же внезапно, как начал. Он  раску-
рил потухшую сигару и огляделся вокруг. Взор его упал на Магриджа.
   - А, любезный кок? - начал он ласково, но в голосе его  чувствовались
холод и твердость стали.
   - Есть, сэр! - угодливо  и  виновато,  с  преувеличенной  готовностью
отозвался тот.
   - Ты не боишься растянуть себе шею? Это, знаешь ли, не  особенно  по-
лезно. Помощник умер, и мне не хотелось бы потерять еще и тебя. Ты  дол-
жен очень беречь свое здоровье, кок. Понятно?
   Последнее слово, в полном контрасте с мягкостью всей речи, прозвучало
резко, как удар бича. Кок съежился.
   - Есть, сэр! - послышался испуганный ответ, и  голова  провинившегося
кока исчезла в камбузе.
   При этом разносе, выпавшем на долю одного кока, остальной экипаж  пе-
рестал глазеть на мертвеца и вернулся к своим делам. Но несколько  чело-
век остались в проходе между камбузом и люком и  продолжали  переговари-
ваться вполголоса. Я понял, что это не матросы, и потом узнал,  что  это
охотники на котиков, занимавшие несколько привилегированное положение по
сравнению с простыми матросами.
   - Иогансен! - позвал Волк Ларсен. Матрос тотчас приблизился. - Возьми
иглу и гардаман и зашей этого бродягу. Старую парусину найдешь в  кладо-
вой. Ступай!
   - А что привязать к ногам,  сэр?  -  спросил  матрос  после  обычного
"есть, сэр".
   - Сейчас устроим, - ответил Волк Ларсен и кликнул кока.
   Томас Магридж выскочил из своего камбуза, как  игрушечный  чертик  из
коробки.
   - Спустись в трюм и принеси мешок угля.
   - Нет ли у кого-нибудь из вас, ребята,  библии  или  молитвенника?  -
послышалось новое требование, обращенное на этот раз к охотникам.
   Они покачали головой, и один отпустил какую-то шутку,  которой  я  не
расслышал; она была встречена общим смехом.
   Капитан обратился с тем же вопросом к матросам. Библия и  молитвенник
были здесь, по-видимому, редкими предметами, но один из матросов вызвал-
ся спросить у подвахтенных. Однако минуты через две  он  вернулся  ни  с
чем.
   Капитан пожал плечами.
   - Тогда придется бросить его за борт без  лишней  болтовни.  Впрочем,
может быть, выловленный нами молодчик знает  морскую  похоронную  службу
наизусть? Он что-то смахивает на попа.
   При этих словах Волк Ларсен внезапно повернулся ко мне.
   - Вы, верно, пастор? - спросил он.
   Охотники - их было шестеро - все, как один, тоже  повернулись  в  мою
сторону, и я болезненно ощутил свое сходство с вороньим пугалом. Мой вид
вызвал хохот. Присутствие покойника, распростертого на  палубе  и  тоже,
казалось, скалившего зубы, никого не остановило. Это был  хохот  грубый,
резкий и беспощадный, как само море, хохот,  отражавший  грубые  чувства
людей, которым незнакомы чуткость и деликатность.
   Волк Ларсен не смеялся, хотя в его серых глазах Мелькали искорки удо-
вольствия, и только тут, подойдя к нему ближе, я  получил  более  полное
впечатление от этого человека, - до сих пор я воспринимал его скорее Жак
шагающую по палубе фигуру, изрыгающую поток  ругательств.  У  него  было
несколько угловатое лицо с крупными и резкими, но  правильными  чертами,
казавшиеся на первый взгляд массивным. Но это первое впечатление от  его
лица, так же как и от его фигуры, быстро отступало на задний план, и ос-
тавалось только ощущение скрытой в этом человеке внутренней силы,  дрем-
лющей где-то в недрах его существа. Скулы, подбородок, высокий лоб с вы-
пуклыми надбровными дугами, могучие, даже необычайно могучие сами по се-
бе, казалось, говорили об огромной, скрытой от  глаз  жизненной  энергии
или мощи духа, - эту мощь было трудно измерить или определить ее  грани-
цы, и невозможно было отнести ее ни под какую установленную рубрику.
   Глаза - мне довелось хорошо узнать их - были большие и красивые, осе-
ненные густыми черными бровями и широко расставленные,  что  говорило  о
недюжинности натуры. Цвет их, изменчиво-серый, поражал бесчисленным мно-
жеством - оттенков, как переливчатый шелк в лучах солнца.  Они  были  то
серыми - темными или светлыми, - то серовато-зелеными, то принимали  ла-
зурную окраску моря. - Эти изменчивые глаза, казалось, скрывали его  ду-
шу, словно непрестанно менявшиеся маски, и лишь в редкие  мгновения  она
как бы проглядывала из них, точно рвалась  наружу,  навстречу  какому-то
заманчивому приключению. Эти глаза могли быть мрачными, как хмурое свин-
цовое небо; могли метать искры, отливая стальным блеском обнаженного ме-
ча; могли становиться холодными, как полярные просторы,  или  теплыми  и
нежными. И в них мог вспыхивать любовный огонь, обжигающий  и  властный,
который притягивает и покоряет женщин, заставляя их сдаваться восторжен-
но, радостно и самозабвенно.
   Но вернемся к рассказу. Я ответил капитану, что я не пастор и, к  со-
жалению, не умею служить панихиду, но он бесцеремонно перебил меня:
   - А чем вы зарабатываете на жизнь? Признаюсь, ко мне никогда  еще  не
обращались с подобным вопросом, да и сам я никогда над этим  не  задумы-
вался. Я опешил и довольно глупо пробормотал:
   - Я... я - джентльмен.
   По губам капитана скользнула усмешка.
   - У меня есть занятие, я работаю, - торопливо  воскликнул  я,  словно
стоял перед судьей и нуждался в оправдании, отчетливо сознавая в  то  же
время, как нелепо с моей стороны пускаться в какие бы то ни было  объяс-
нения по этому поводу.
   - Это дает вам средства к жизни? Вопрос прозвучал так властно, что  я
был озадачен, - сбит с панталыку, как  сказал  бы  Чарли  Фэраи  молчал,
словно школьник перед строгим учителем.
   - Кто вас кормит? - последовал новый вопрос.
   - У меня есть постоянный доход, - с достоинством ответил я и в ту  же
секунду готов был откусить себе язык. - Но все это, простите,  не  имеет
отношения к тому, о чем я хотел поговорить с вами.
   Однако капитан не обратил никакого внимания на мой протест.
   - Кто заработал эти средства? А?.. Ну, я так и думал: ваш отец. Вы не
стоите на своих ногах - кормитесь за счет мертвецов. Вы не могли бы про-
жить самостоятельно и суток, не сумели бы три раза в  день  набить  себе
брюхо. Покажите руку!
   Страшная сила, скрытая в этом человеке, внезапно пришла  в  действие,
и, прежде чем я успел опомниться, он шагнул ко мне, схватил  мою  правую
руку и поднес к глазам. Я попытался освободиться, но его пальцы без вся-
кого видимого усилия крепче охватили мою руку, и мне показалось,  что  у
меня сейчас затрещат кости. Трудно при таких  обстоятельствах  сохранять
достоинство. Я не мог извиваться или брыкаться, как мальчишка, однако не
мог и вступить в единоборство с этим чудовищем, угрожавшим одним  движе-
нием сломать мне руку. Приходилось стоять смирно и переносить это униже-
ние.
   Тем временем у покойника, как я успел заметить, уже обшарили карманы,
и все, что там сыскалось, сложили на трубе, а  труп,  на  лице  которого
застыла сардоническая усмешка, обернули в парусину, и Иогансен  принялся
штопать ее толстой белой ниткой, втыкая иглу ладонью с  помощью  особого
приспособления, называемого гарданом и сделанного из куска кожи.
   Волк Ларсен с презрительной гримасой отпустил руку.
   - Изнеженная рука - за счет тех же мертвецов. Такие руки ни  на  что,
кроме мытья посуды и стряпни, не годны.
   - Мне хотелось бы сойти на берег, - решительно сказал я, овладев  на-
конец собой. - Я уплачу вам, скольвы потребуете за хлопоты и задержку  в
пути. Он с любопытством поглядел на меня. Глаза его смотрели  с  насмеш-
кой.
   - У меня другое предложение - для вашего же блага. Мой помощник умер,
и мне придется сделать кое-какие перемещения. Один  из  матросов  займет
место помощника, юнга отправится на бак - на место матроса, а вы замени-
те юнгу. Подпишете условие на этот рейс - двадцать долларов  в  месяц  и
харчи. Ну, что скажете? Заметьте - это для вашего же блага! Я сделаю вас
человеком. Вы со временем научитесь стоять на своих ногах и, быть может,
даже ковылять немного.
   Я не придал значения этим словам. Замеченные мною на юго-западе пару-
са росли; они вырисовывались все отчетливее и, видимо, принадлежали  та-
кой же шхуне, как и "Призрак", хотя корпус судна, насколько  я  мог  его
разглядеть, был меньше. Шхуна, покачиваясь, скользила нам  навстречу,  и
это было очень красивое зрелище. Я видел, что она должна  пройти  совсем
близко. Ветер быстро крепчал. Солнце, послав нам несколько  тусклых  лу-
чей, скрылось. Море приняло мрачный свинцовосерый оттенок, забурлило,  и
к небу полетели клочья белой пены. Наша  шхуна  прибавила  ходу  и  дала
большой крен. Пронесся порыв ветра, поручни исчезли под водой,  и  волна
хлынула на палубу, заставив охотников, сидевших на закраине  люка,  пос-
пешно поджать ноги.
   - Это судно скоро пройдет мимо нас, - сказал я, помолчав. - Оно  идет
в обратном направлении, быть может, в Сан-Франциско.
   - Весьма возможно, - отозвался Ларсен и, отвернувшись от меня,  крик-
нул: - Кок! Эй, кок!
   Томас Магридж вынырнул из камбуза.
   - Где этот юнга? Скажи ему, что я его зову.
   - Есть, сэр.
   Томас Магридж бросился на корму и исчез в другом люке около штурвала.
Через секунду он снова показался на палубе, а за  ним  шагал  коренастый
парень лет восемнадцати-девятнадцати, с лицом хмурым и злобным.
   - Вот он, сэр, - сказал кок.
   Но Ларсен, не обращая на него больше внимания, повернулся к юнге.
   - Как тебя зовут?
   - Джордж Лич, сэр, - последовал угрюмый ответ; видно было,  что  юнга
догадывается, зачем его позвали.
   - Фамилия не ирландская, - буркнул капитан. - О'Тул или Мак-Карти ку-
да больше подошло бы к твоей роже. Верно, какой-нибудь ирландец прятался
у твоей мамаши за поленницей.
   Я видел, как у парня от этого оскорбления сжались кулаки и побагрове-
ла шея.
   - Ну, ладно, - продолжал Волк Ларсен. - У тебя могут быть веские при-
чины забыть свою фамилию, - мне на это наплевать, пока ты  делаешь  свое
дело. Ты, конечно, с Телеграфной горы [2]. Это у тебя на лбу написано. Я
вашего брата знаю. Вы там все упрямы, как ослы, и злы, как черти. Но мо-
жешь быть спокоен, мы тебя здесь живо обломаем. Понял? Кстати, через ко-
го ты нанимался?
   - Агентство Мак-Криди и Свенсон.
   - Сэр! - загремел капитан.
   - Мак-Криди и Свенсон, сэр, - поправился юнга,  и  глаза  его  злобно
сверкнули.
   - Кто получил аванс?
   - Они, сэр.
   - Я так и думал. И ты, небось, был до черта рад.
   Спешил, знал, что за тобой кое-кто охотится.
   В мгновение ока юнга преобразился в дикаря. Он пригнулся, словно  для
прыжка, ярость исказила его лицо.
   - Вот что... - выкрикнул было он.
   - Что? - почти вкрадчиво спросил Ларсен, словно его  одолевало  любо-
пытство.
   Но юнга уже взял себя в руки.
   - Ничего, сэр. Я беру свои слова назад.
   - И тем доказываешь, что я прав, - удовлетворенно улыбнулся  капитан.
- Сколько тебе лет?
   - Только что исполнилось шестнадцать, сэр.
   - Врешь! Тебе больше восемнадцати. И ты еще велик для  своих  лет,  и
мускулы у тебя, как у жеребца. Собери свои пожитки и переходи  в  кубрик
на бак. Будешь матросом, гребцом. Это повышение, понял?
   Не ожидая ответа, капитан повернулся к матросу, который зашивал  труп
в парусину и только что закончил свое мрачное занятие.
   - Иогансен, ты что-нибудь смыслишь в навигации?
   - Нет, сэр.
   - Ну, не беда! Все равно будешь теперь помощником. Перенеси свои вещи
в каюту, на его койку.
   - Есть, сэр! - весело ответил Иогансен и тут же направился на бак.
   Но бывший юнга все еще не трогался с места.
   - А ты чего ждешь? - спросил капитан.
   - Я не нанимался матросом, сэр, - был ответ. - Я нанимался  юнгой.  Я
не хочу служить матросом.
   - Собирай вещи и ступай на бак! На этот раз приказ звучал  властно  и
грозно. Но парень угрюмо насупился и не двинулся с места.
   Тут Волк Ларсен снова показал свою чудовищную силу. Все произошло не-
ожиданно, с быстротой молнии. Одним прыжком - футов в шесть, не меньше -
он кинулся на юнгу и ударил его кулаком в живот. В  тот  же  миг  я  по-
чувствовал острую боль под ложечкой, словно он ударил меня.  Я  упоминаю
об этом, чтобы показать, как чувствительны были в то время мои  нервы  и
как подобные грубые сцены были мне непривычны. Юнга - а он, кстати  ска-
зать, весил никак не менее ста шестидесяти пяти фунтов, - согнулся попо-
лам. Его тело безжизненно повисло на кулаке Ларсена, словно мокрая тряп-
ка на палке. Затем я увидел, как он взлетел на  воздух,  описал  дугу  и
рухнул на палубу рядом с трупом, ударившись о доски головой  и  плечами.
Так он и остался лежать, корчась от боли.
   - Ну как? - повернулся вдруг Ларсен ко мне. - Вы обдумали?
   Я поглядел на приближавшуюся шхуну, которая уже почти  поравнялась  с
нами; ее отделяло от нас не более  двухсот  ярдов.  Это  было  стройное,
изящное суденышко. Я различил крупный черный номер на одном  из  парусов
и, припомнив виденные мною раньше изображения судов, сообразил, что  это
лоцманский бот.
   - Что это за судно? - спросил я.
   - Лоцманский бот "Леди Майн", - ответил Ларсен. - Доставил своих лоц-
манов и возвращается в СанФранциско. При таком  ветре  будет  там  через
пять-шесть часов.
   - Будьте добры дать им сигнал, чтобы они переправили меня на берег.
   - Очень сожалею, но я уронил свою сигнальную книгу за борт, - ответил
капитан, и в группе охотников послышался смех.
   Секунду я колебался, глядя ему прямо в глаза.
   Я видел, как жестоко разделался он с юнгой, и знал,  что  меня,  быть
может, ожидает то же самое, если не что-нибудь еще хуже. Повторяю, я ко-
лебался, а потом сделал то, что до сих пор считаю самым смелым поступком
в моей жизни. Я бросился к борту и, размахивая руками, крикнул:
   - "Леди Майн", эй! Свезите меня на берег. Тысячу долларов за доставку
на берег!
   Я впился взглядом в двоих людей, стоявших у  штурвала.  Один  из  них
правил, другой поднес к губам рупор. Я не поворачивал  головы  и  каждую
секунду ждал, что зверь-человек, стоявший за моей спиной,  одним  ударом
уложит меня на месте. Наконец - мне показалось, что прошли века, - я  не
выдержал и оглянулся. Ларсен не тронулся с места. Он стоял в той же  по-
зе, - слегка покачиваясь на расставленных ногах, и раскуривал новую  си-
гару.
   - В чем дело? Случилось что-нибудь? - раздалось с "Леди Майн".
   - Да! Да! - благим матом заорал я. - Спасите, спасите! Тысячу  долла-
ров за доставку на берег!
   - Ребята хватили лишнего в Фриско! - раздался голос Ларсена.  -  Этот
вот, - он указал на меня, - допился уже до зеленого змия!
   На "Леди Майн" расхохотались в рупор, и судно пошло мимо.
   - Всыпьте ему как следует от нашего имени! -  долетели  напутственные
слова, и стоявшие у штурвала помахали руками в знак приветствия.
   В отчаянии я облокотился о поручни, глядя, как быстро ширится  полоса
холодной морской воды, отделяющая нас от стройного маленького судна. Оно
будет в Сан-Франциско через пять или шесть часов! У  меня  голова  пошла
кругом, сердце отчаянно заколотилось и к горлу подкатил комок.  Пенистая
волна ударила о борт, и не брызнуло в лицо соленой влагой. Ветер налетал
порывами, и "Призрак", сильно кренясь,  зарывался  в  воду  подветренным
бортом. Я слышал, как вода с шипением взбегала на палубу.
   Оглянувшись, я увидел юнгу, который с трудом поднялся на  ноги.  Лицо
его было мертвенно бледно и зелено от боли. Я понял, что ему очень  пло-
хо.
   - Ну, Лич, идешь на бак? - спросил капитан.
   - Есть, сэр, - последовал покорный ответ.
   - А ты? - повернулся капитан ко мне.
   - Я дам вам тысячу... - начал я, но он прервал меня.
   - Брось это! Ты согласен приступить к обязанностям юнги? Или мне при-
дется взяться за тебя?
   Что мне было делать? Дать зверски избить себя, может быть, даже убить
- какой от этого прок? Я твердо посмотрел в жесткие серые глаза. Они по-
ходили на гранитные глаза изваяния - так мало было в  них  человеческого
тепла. Обычно в глазах людей отражаются их  душевные  движения,  но  эти
глаза были бесстрастны и холодны, как свинцово-серое море.
   - Ну, что?
   - Да, - сказал я.
   - Скажи: да, сэр.
   - Да, сэр, - поправился я.
   - Как тебя зовут?
   - Ван-Вейден, сэр.
   - Имя?
   - Хэмфри, сэр. Хэмфри Ван-Вейден.
   - Возраст?
   - Тридцать пять, сэр.
   - Ладно. Пойди к коку, он тебе покажет, что ты должен делать.
   Так случилось, что я, помимо моей воли, попал в рабство к Волку  Лар-
сену. Он был сильнее меня, вот и все. Но в то время это казалось мне ка-
ким-то наваждением. Да и сейчас, когда я оглядываюсь  на  прошлое,  все,
что приключилось тогда со мной, представляется мне совершенно  невероят-
ным. Таким будет это представляться мне и впредь - чем-то  чудовищным  и
непостижимым, каким-то ужасным кошмаром.
   - Подожди! Я послушно остановился, не дойдя до камбуза.
   - Иогансен, вызови всех наверх! Теперь все как будто  стало  на  свое
место и можно заняться похоронами и очистить палубу от ненужного хлама.
   Пока Иогансен собирал команду, двое матросов, по  указанию  капитана,
положили зашитый и парусину труп на лючину. У обоих  бортов  на  палубе,
днищами кверху, были принайтовлены маленькие шлюпки. Несколько  матросов
подняли доску с ее страшным грузом и положили на эти шлюпки с подветрен-
ной стороны, повернув труп ногами к морю. К ногам привязали  принесенный
коком мешок с углем.
   Похороны на море представлялись мне всегда  торжественным,  внушающим
благоговение обрядом, но то, чему я стал свидетелем, мгновенно  развеяло
все мои иллюзии. Один из охотников, невысокий темноглазый  парень,  -  я
слышал, как товарищи называли его Смоком, - рассказывал анекдоты,  щедро
сдобренные бранными и непристойными словами. В группе охотников поминут-
но раздавались взрывы хохота, которые напоминали мне не то  вой  волков,
не то лай псов в преисподней. Матросы,  стуча  сапогами,  собирались  на
корме. Некоторые из подвахтенных протирали заспанные глаза и переговари-
вались вполголоса. На лицах матросов застыло мрачное, озабоченное  выра-
жение. Очевидно, им мало улыбалось путешествие с этим капитаном,  начав-
шееся к тому же при столь печальных предзнаменованиях. Время от  времени
они украдкой поглядывали на Волка Ларсена, и я видел, что они его побаи-
ваются.
   Капитан подошел к доске; все обнажили головы.
   Я присматривался к людям, собравшимся на палубе, - их  было  двадцать
человек; значит, всего на борту шхуны, если считать рулевого и меня, на-
ходилось двадцать два человека. Мое любопытство было  простительно,  так
как мне предстояло, по-видимому, не одну неделю, а быть может, и не один
месяц, провести вместе с этими людьми в этом крошечном  плавучем  мирке.
Большинство матросов были англичане или скандинавы, с тяжелыми, малопод-
вижными лицами. Лица охотников, изборожденные  резкими  морщинами,  были
более энергичны и интересны, и на них лежала  печать  необузданной  игры
страстей. Странно сказать, но, как я сразу же отметил,  в  чертах  Волка
Ларсена не было ничего порочного. Его  лицо  тоже  избороздили  глубокие
морщины, но они говорили лишь о решимости и силе воли.
   Выражение лица было скорее даже прямодушное, открытое, и  впечатление
это усиливалось благодаря тому, что он был гладко выбрит. Не верилось  -
до следующего столкновения, что это тот самый человек, который так  жес-
токо обошелся с юнгой.
   Вот он открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот миг резкий по-
рыв ветра налетел на шхуну, сильно накренив. Ветер дико свистел и  завы-
вал в снастях. Некоторые из охотников тревожно поглядывали на небо. Под-
ветренный борт, у которого лежал покойник, зарылся в воду, и, когда шху-
на выпрямилась, волна перекатилась через палубу, захлестнув нам ноги вы-
ше щиколотки. Внезапно хлынул ливень; тяжелые крупные  капли  били,  как
градины. Когда шквал пронесся, капитан заговорил, и все слушали его, об-
нажив головы, покачиваясь в такт с ходившей под ногами палубой.
   - Я помню только часть похоронной службы, - сказал Ларсен. - Она гла-
сит: "И тело да будет предано морю". Так вот и бросьте его туда.
   Он умолк. Люди, державшие лючину, были смущены; краткость  церемонии,
видимо, озадачила их. Но капитан яростно на них накинулся:
   - Поднимайте этот конец, черт бы вас подрал! Какого дьявола вы  кани-
телитесь?
   Кто-то торопливо подхватил конец доски,  и  мертвец,  выброшенный  за
борт, словно собака, соскользнул в море ногами вперед.  Мешок  с  углем,
привязанный к ногам, потянул его вниз. Он исчез.
   - Иогансен! - резко крикнул капитан своему новому помощнику. - Оставь
всех наверху, раз уж они здесь. Убрать топселя и  кливера,  да  поживей!
Надо ждать зюйд-оста. Заодно возьми рифы у грота! И у стакселя!
   Вмиг все на палубе пришло в движение. Иогансен зычно выкрикивал слова
команды, матросы выбирали и травили различные снасти,  а  мне,  человеку
сугубо сухопутному, все это, конечно, представлялось сплошной неразбери-
хой. Но больше всего поразило меня проявленное этими людьми бессердечие.
Смерть человека была для них мелким эпизодом, который канул  в  вечность
вместе с зашитым в парусину трупом и мешком угля, и корабль все  так  же
продолжал свой путь, и работа шла своим чередом. Никто не  был  взволно-
ван. Охотники уже опять смеялись какому-то непристойному анекдоту Смока.
Команда выбирала и травила снасти, двое матросов полезли на мачту.  Волк
Ларсен всматривался в облачное небо с наветренной  стороны.  А  человек,
так жалко окончивший свои дни и так  недостойно  погребенный,  опускался
все глубже и глубже на дно.
   Ощущение жестокости и неумолимости морской стихии вдруг нахлынуло  на
меня, и жизнь показалась мне чем-то дешевым и мишурным, чем-то  диким  и
бессмысленным - каким-то нелепым барахтаньем в грязной тине. Я  держался
за фальшборт у самых вант и смотрел на угрюмые, пенистые волны  и  низко
нависшую гряду тумана, скрывавшую от нас Сан-Франциско и  калифорнийский
берег. Временами налетал шквал с дождем, и тогда и самый  туман  исчезал
из глаз за плотной завесой дождя. А наше странное судно, с его  чудовищ-
ным экипажем, ныряло по волнам, устремляясь на юго-запад в широкие, пус-
тынные просторы Тихого океана.
 
 
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 
   Все мои старания приспособиться к новой для меня обстановке зверобой-
ной шхуны "Призрак" приносили мне лишь бесконечные страдания и унижения.
Магридж, которого команда называла "доктором", охотники - "Томми", а ка-
питан - "коком", изменился, как по волшебству. Перемена в моем положении
резко повлияла на его обращение со мной. От прежней угодливости не оста-
лось и следа: теперь он только покрикивал да бранился.  Ведь  я  не  был
больше изящным джентльменом, с кожей "нежной, как у леди", а превратился
в обыкновенного и довольно бестолкового юнгу.
   Кок требовал, как это ни смешно, чтобы я  называл  его  "мистер  Маг-
ридж", а сам, объясняя мне мои обязанности, был невыносимо груб.  Помимо
обслуживания кают-компании с выходившими в нее четырьмя маленькими  каю-
тами, я должен был помогать ему в камбузе, и мое  полное  невежество  по
части мытья кастрюль и чистки картофеля служило  для  него  неиссякаемым
источником изумления и насмешек. Он не желал принимать во  внимание  мое
прежнее положение, вернее, жизнь, которую я привык вести. Ему не было до
этого Никакого дела, и признаюсь, что уже к концу первого Дня я  ненави-
дел его сильнее, чем кого бы то ни было в Жизни.
   Этот первый день был для меня тем труднее, что "Призрак", под  зариф-
ленными парусами  (с  подобными  терминами  я  познакомился  лишь  впос-
ледствии), нырял в волнах, которые насылал на нас "ревущий",  как  выра-
зился мистер Магридж, зюйд-ост. В половине шестого я, по указанию  кока,
накрыл стол в каюткомпании, предварительно установив на нем  решетку  на
случай бурной погоды, а затем начал подавать еду и чай. В связи  с  этим
не могу не рассказать о своем первом близком знакомстве с сильной  морс-
кой качкой.
   - Гляди в оба, не то окатит! - напутствовал меня мистер Магридж, ког-
да я выходил из камбуза с большим чайником в руке и с несколькими  кара-
ваями свежеиспеченного хлеба под мышкой. Один из  охотников,  долговязый
парень по имени Гендерсон, направлялся в это время из "четвертого  клас-
са" (так называли они в шутку свой кубрик) в кают-компанию. Волк  Ларсен
курил на юте свою неизменную сигару.
   - Идет, идет! Держись! - закричал кок.
   Я остановился, так как не понял, что, собственно, "идет". Дверь  кам-
буза с треском затворилась за мной, а  Гендерсон  опрометью  бросился  к
вантам и проворно полез по ним вверх, пока не очутился у меня над  голо-
вой. И только тут я заметил гигантскую волну с пенистым гребнем,  высоко
взмывшую над бортом. Она шла прямо на меня. Мой мозг  работал  медленно,
потому что все здесь было для меня еще ново и необычно. Я понял  только,
что мне грозит опасность, и застыл на месте, оцепенев от ужаса. Тут Лар-
сен крикнул мне с юта:
   - Держись за что-нибудь, эй, ты... Хэмп! [3]
   Но было уже поздно. Я прыгнул к вантам, чтобы уцепиться за них,  и  в
этот миг стена воды обрушилась на меня, и все смешалось. Я был  под  во-
дой, задыхался и тонул. Палуба ушла из-под ног, и я куда-то полетел, пе-
ревернувшись несколько раз через голову. Меня швыряло из стороны в  сто-
рону, ударяло о какие-то твердые предметы, и я сильно ушиб правое  коле-
но. Потом волна отхлынула, и мне удалось наконец перевести дух.  Я  уви-
дел, что меня отнесло с наветренного борта за камбуз мимо люка в кубрик,
к шпигатам подветренного борта. Я чувствовал острую боль в колене  и  не
мог ступить на эту ногу, или так по крайней мере  мне  казалось.  Я  был
уверен, что нога сломана. Но кок уже кричал мне из камбуза:
   - Эй, ты! Долго ты будешь там  валандаться?  Где  чайник?  Уронил  за
борт? Жаль, что ты не сломал себе шею!
   Я кое-как поднялся на ноги и заковылял к камбузу. Огромный чайник все
еще был у меня в руке, и я отдал его коку. Но Магридж задыхался от него-
дования - то ли настоящего, то ли притворного.
   - Ну и растяпа же ты! Куда ты годишься, хотел бы я знать? А? Куда  ты
годишься? Не можешь чай донести! А я теперь изволь заваривать снова!
   - Да чего ты хнычешь? - с новой яростью набросился он на  меня  через
минуту. - Ножку зашиб? Ах ты, маменькино сокровище!
   Я не хныкал, но лицо у меня, вероятно, кривилось от боли.  Собравшись
с силами, я стиснул зубы и проковылял от камбуза до кают-компании и  об-
ратно без дальнейших злоключений. Этот случай имел для меня двоякие пос-
ледствия: прежде всего я сильно ушиб коленную чашечку и страдал от этого
много месяцев - ни о каком лечении, конечно, не могло быть и речи,  -  а
кроме того, за мной утвердилась кличка "Хэмп", которой наградил  меня  с
юта Волк Ларсен. С тех пор никто на шхуне меня иначе и не называл,  и  я
мало-помалу настолько к этому привык, что уже и сам мысленно называл се-
бя "Хэмп", словно получил это имя от рождения.
   Нелегко было прислуживать за столом каюткомпании, где  восседал  Волк
Ларсен с Иогансеном и шестерыми охотниками. В этой маленькой, тесной ка-
юте двигаться было чрезвычайно трудно, особенно когда шхуну качало и ки-
дало из стороны в сторону. Но тяжелее всего было для меня полное  равно-
душие людей, которым я прислуживал. Время от времени я  ощупывал  сквозь
одежду колено, чувствовал, что оно пухнет все сильнее и  сильнее,  и  от
боли у меня кружилась голова. В зеркале на стене кают-компании временами
мелькало мое бледное, страшное, искаженное болью лицо. Сидевшие за  сто-
лом не могли не заметить моего состояния, но никто из них не выказал мне
сочувствия. Поэтому я почти проникся благодарностью к Ларсену, когда  он
бросил мне после обеда (я в это время уже мыл тарелки):
   - Не обращай внимания на эти пустяки! Привыкнешь со временем.  Немно-
го, может, и покалечишься, но зато научишься ходить. Это, кажется, назы-
вается парадоксом, не так ли? - добавил он.
   По-видимому, он остался доволен, когда я, утвердительно кивнув, отве-
тил как полагалось: "Есть, сэр".
   - Ты должно быть, смыслишь кое-что в литературе? Ладно. Я  как-нибудь
побеседую с тобой.
   Он повернулся и, не обращая на меня больше внимания, вышел на палубу.
   Вечером, когда я справился наконец с бесчисленным множеством дел, ме-
ня послали спать в кубрик к охотникам, где нашлась  свободная  койка.  Я
рад был лечь, дать отдых ногам и хоть на время избавиться от  несносного
кока! Одежда успела высохнуть на мне, и я, к моему удивлению, не  ощущал
ни малейших признаков простуды ни от последнего морского купания, ни  от
более продолжительного пребывания в воде, когда затонул "Мартинес".  При
обычных обстоятельствах я после подобных испытаний лежал бы, конечно,  в
постели и около меня хлопотала бы сиделка.
   Но боль в колене была мучительная. Насколько я мог  понять,  так  как
колено страшно распухло, - у меня была смещена коленная чашечка. Я сидел
на своей койке и рассматривал колено (все шесть охотников находились тут
же - они курили и громко разговаривали), когда мимо прошел  Гендерсон  и
мельком глянул на меня.
   - Скверная штука, - заметил он. - Обвяжи потуже тряпкой, пройдет.
   Вот и все; а случись это со мной на суше, меня лечил бы хирург и, не-
сомненно, прописал бы полный покой.  Но  следует  отдать  справедливость
этим людям. Так же равнодушно относились они и к своим собственным стра-
даниям. Я объясняю это привычкой и тем, что чувствительность у них  при-
тупилась. Я убежден, что человек с более тонкой нервной организацией,  с
более острой восприимчивостью страдал бы на их месте куда сильнее.
   Я страшно устал, вернее, совершенно изнемог, и все же боль  в  колене
не давала мне уснуть. С трудом удерживался я от стонов. Дома я, конечно,
дал бы себе волю но эта новая, грубая, примитивная  обстановка  невольно
внушала мне суровую сдержанность. Окружавшие меня люди, подобно дикарям,
стоически относились к важным вещам, а в мелочах напоминали детей. Впос-
ледствии мне пришлось наблюдать, как Керфуту, одному из охотников,  раз-
мозжило палец. Керфут только не издал ни звука, но даже не  изменился  в
лице. И вместе с тем я много раз видел, как тот же Керфут приходил в бе-
шенство из-за сущих пустяков.
   Вот и теперь он орал, размахивая руками, и отчаянно бранился - и  все
только потому, что другой охотник не соглашался с ним, что тюлений белек
от рождения умеет плавать. Керфут утверждал, что этим  умением  новорож-
денный тюлень обладает с первой минуты своего появления на свет, а  дру-
гой охотник, Лэтимер, тощий янки с хитрыми, похожими на щелочки глазами,
утверждал, что тюлень именно потому и рождается на суше,  что  не  умеет
плавать, и мать обучает его этой премудрости совершенно так же, как пти-
цы учат своих птенцов летать.
   Остальные четыре охотника с большим интересом прислушивались к спору,
- кто лежа на койке, кто приподнявшись и облокотясь на стол, - и  време-
нами подавали реплики. Иногда они начинали говорить все сразу, и тогда в
тесном кубрике голоса их звучали подобно  раскатам  бутафорского  грома.
Они спорили о пустяках, как  дети,  и  доводы  их  были  крайне  наивны.
Собственно говоря, они даже не приводили никаких доводов, а  ограничива-
лись голословными утверждениями или отрицаниями. Умение или неумение но-
ворожденного тюленя плавать они пытались доказать просто тем, что выска-
зывали свое мнение с воинственным видом и сопровождали его выпадами про-
тив национальности, здравого смысла или прошлого  своего  противника.  Я
рассказываю об этом, чтобы показать умственный уровень людей, с которыми
принужден был общаться. Интеллектуально они были детьми, хотя  и  в  об-
личье взрослых мужчин.
   Они беспрерывно курили - курили дешевый зловонный  табак.  В  кубрике
нельзя было продохнуть от дыма. Этот дым и сильная качка  боровшегося  с
бурей судна, несомненно, довели бы меня до морской болезни,  будь  я  ей
подвержен. Я и так уже испытывал дурноту, хотя, быть может, причиной  ее
были боль в ноге и переутомление.
   Лежа на койке и предаваясь своим мыслям, я, естественно, прежде всего
задумывался над положением, в которое попал.  Это  же  было  невероятно,
неслыханно! Я, Хэмфри Ван-Вейден, ученый и, с вашего  позволения,  люби-
тель искусства и литературы, принужден валяться здесь, на какой-то  шху-
не, направляющейся в Берингово море бить котиков! Юнга! Никогда в  жизни
я не делал грубой физической, а тем более кухонной работы. Я всегда  вел
тихий, монотонный, сидячий образ жизни. Это была жизнь ученого,  затвор-
ника, существующего на  приличный  и  обеспеченный  доход.  Бурная  дея-
тельность и спорт никогда не привлекали меня. Я был книжным червем,  так
сестры и отец с детства и называли меня. Только раз  в  жизни  я  принял
участие в туристском походе, да и то сбежал в самом начале и вернулся  к
комфорту и удобствам оседлой жизни. И вот теперь передо мной открывалась
безрадостная перспектива бесконечной чистки картофеля,  мытья  посуды  и
прислуживания за столом. А ведь физически я совсем не был силен.  Врачи,
положим, утверждали, что у меня великолепное телосложение, но я  никогда
не развивал своих мускулов упражнениями, и они были слабы и вялы, как  у
женщины. По крайней мере те же врачи  постоянно  отмечали  это,  пытаясь
убедить меня заняться гимнастикой. Но я предпочитал упражнять свою голо-
ву, а не тело, и теперь был, конечно, совершенно не подготовлен к предс-
тоящей мне тяжелой жизни.
   Я рассказываю лишь немногое из того, что  передумал  тогда,  и  делаю
это, чтобы заранее оправдаться, ибо жалкой и беспомощной была  та  роль,
которую мне предстояло сыграть.
   Думал я также о моей матери и сестрах и ясно представлял себе их  го-
ре. Ведь я значился в числе погибших на "Мартинесе", одним из  пропавших
без вести. Передо мной мелькали заголовки газет, я видел, как мои  прия-
тели в университетском клубе покачивают головой и вздыхают: "Вот  бедня-
га!" Видел я и Чарли Фэрасета в минуту прощания, в то роковое утро, ког-
да он в халате на мягком диванчике под  окном  изрекал,  словно  оракул,
свои скептические афоризмы.
   А тем временем шхуна "Призрак", покачиваясь, ныряя, взбираясь на дви-
жущиеся водяные валы и скатываясь в бурлящие пропасти, прокладывала себе
путь все дальше и дальше - к самому сердцу Тихого  океана...  и  уносила
меня с собой. Я слышал, как над морем бушует ветер. Его приглушенный вой
долетал и сюда. Иногда над головой раздавался топот ног по палубе.  Кру-
гом все стонало и скрипело, деревянные крепления трещали, кряхтели, виз-
жали и жаловались на тысячу ладов. Охотники все  еще  спорили  и  рычали
друг на друга, словно какие-то человекоподобные земноводные. Ругань  ви-
села в воздухе. Я видел их разгоряченные лица в искажающем,  тускло-жел-
том свете ламп, раскачивавшихся вместе с кораблем. В облаках дыма  койки
казались логовищами диких зверей. На стенах висели  клеенчатые  штаны  и
куртки и морские сапоги; на полках кое-где лежали дробовики и  винтовки.
Все это напоминало картину из жизни пиратов и морских разбойников  былых
времен. Мое воображение разыгралось и не давало  мне  уснуть.  Это  была
долгая, долгая, томительная и тоскливая, очень долгая ночь.