Суров же ты, климат охотский, -
 Уже третий день ураган.
 Встает у руля сам Крючковский,
 На отдых - Федотов Иван.

        Стихия реветь продолжала -
        И Тихий шумел океан.
        Зиганшин стоял у штурвала
        И глаз ни на миг не смыкал.

 Суровей, ужасней лишенья,
 Ни лодки не видно, ни зги, -
 И принято было решенье -
 И начали есть сапоги.

        Последнюю съели картошку,
        Взглянули друг другу в глаза...
        Когда ел Поплавский гармошку,
        Крутая скатилась слеза.

 Доедена банка консервов
 И суп из картошки одной, -
 Все меньше здоровья и нервов,
 Все больше желанье домой.

        Сердца продолжали работу,
        Но реже становится стук,
        Спокойный, но слабый Федотов
        Глотал предпоследний каблук.

 Лежали все четверо в лежку,
 Ни лодки, ни крошки вокруг,
 Зиганшин скрутил козью ножку
 Слабевшими пальцами рук.

        На службе он воин заправский,
        И штурман заправский он тут.
        Зиганшин, Крючковский, Поплавский
        Под палубой песни поют.

 Зиганшин крепился, держался,
 Бодрил, сам был бледный, как тень,
 И то, что сказать собирался,
 Сказал лишь на следующий день.

        "Друзья!.." Через час: "Дорогие!.."
        "Ребята! - Еще через час. -
        Ведь нас не сломила стихия,
        Так голод ли сломит ли нас!

 Забудем про пищу - чего там! -
 А вспомним про наших солдат..."
 "Узнать бы, - стал бредить Федотов, -
 Что у нас в части едят".

        И вдруг: не мираж ли, не миф ли -
        Какое-то судно идет!
        К биноклю все сразу приникли,
        А с судна летит вертолет.

 ...Окончены все переплеты -
 Вновь служат, - что, взял, океан?! -
 Крючковский, Поплавский, Федотов,
 А с ними Зиганшин Асхан.