Сцены из деревенской жизни в четырех действиях


                                   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

     Серебряков Александр Владимирович, отставной профессор.
     Елена Андреевна, его жена, 27 лет.
     Софья Александровна (Соня), его дочь от первого брака.
     Войницкая Мария Васильевна, вдова тайного советника, мать первой жены профессора.
     Войницкий Иван Петрович, ее сын.
     Астров Михаил Львович, врач.
     Телегин Илья Ильич, обедневший помещик.
     Марина, старая няня.
     Работник.

                         Действие происходит в усадьбе Серебрякова.

                                 ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ


 Сад. Видна часть сада с террасой. На аллее под старым тополем стол, сервированный для чая. Скамьи, стулья;
         на одной из скамей лежит гитара. Недалеко от стола качели. Третий час дня. Пасмурно.


     Марина (сырая, малоподвижная старушка, сидит у самовара, вяжет чулок) и Астров (ходит возле).

     Марина (наливает стакан). Кушай, батюшка.
     Астров (нехотя принимает стакан). Что-то не хочется.
     Марина. Может, водочки выпьешь?
     Астров. Нет. Я не каждый день водку пью. К тому же душно.

                                       Пауза.

Нянька, сколько прошло, как мы знакомы?

     Марина (раздумывая). Сколько? Дай бог память... Ты приехал сюда, в эти края... когда?.. еще жива
была Вера Петровна, Сонечкина мать. Ты при ней к нам две зимы ездил... Ну, значит, лет одиннадцать прошло.
(Подумав.) А может, и больше...
     Астров. Сильно я изменился с тех пор?
     Марина. Сильно. Тогда ты молодой был, красивый, а теперь постарел. И красота уже не та. Тоже сказать
- и водочку пьешь.
     Астров. Да... В десять лет другим человеком стал. А какая причина? Заработался, нянька. От утра до
ночи все на ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному не потащили. За
все время, пока мы с тобою знакомы, у меня ни одного дня не было свободного. Как не постареть? Да и сама
по себе жизнь скучна, глупа, грязна... Затягивает эта жизнь. Кругом тебя одни чудаки, сплошь одни чудаки;
а поживешь с ними года два-три и мало-помалу сам, незаметно для себя, становишься чудаком. Неизбежная
участь. (Закручивая свои длинные усы.) Ишь, громадные усы выросли... Глупые усы. Я стал чудаком, нянька...
Поглупеть-то я еще не поглупел, бог милостив, мозги на своем месте, но чувства как-то притупились. Ничего
я не хочу, ничего мне не нужно, никого я не люблю... Вот разве тебя только люблю. (Целует ее в голову.) У
меня в детстве была такая же нянька.
     Марина. Может, ты кушать хочешь?
     Астров. Нет. В Великом посту на третьей неделе поехал я в Малицкое на эпидемию... Сыпной тиф... В
избах народ вповалку... Грязь, вонь, дым, телята на полу, с больными вместе... Поросята тут же... Возился
я целый день, не присел, маковой росинки во рту не было, а приехал домой, не дают отдохнуть - привезли с
железной дороги стрелочника; положил я его на стол, чтобы ему операцию делать, а он возьми и умри у меня
под хлороформом. И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне, и защемило мою совесть, точно это я
умышленно убил его... Сел я, закрыл глаза - вот этак, и думаю: те, которые будут жить через сто-двести лет
после нас и для которых мы теперь пробиваем дорогу, помянут ли нас добрым словом? Нянька, ведь не помянут!
     Марина. Люди не помянут, зато бог помянет.
     Астров. Вот спасибо. Хорошо ты сказала.

                                   Входит Войницкий.

     Войницкий (выходит из дому, он выспался после завтрака и имеет помятый вид; садится на скамью,
поправляет свой щегольский галстук). Да...

                                       Пауза.

Да...

     Астров. Выспался?
     Войницкий. Да... Очень. (Зевает.) С тех пор, как здесь живет профессор со своею супругой, жизнь
выбилась из колец... Сплю не вовремя, за завтраком и обедом ем разные кабули, пью вина... нездорово все
это! Прежде минутны свободной не было, я и Соня работали - мое почтение, а теперь работает одна Соня, а я
сплю, ем, пью... Нехорошо!
     Марина (покачав головой). Порядки! Профессор встает в 12 часов, а самовар кипит с утра, все его
дожидается. Без них обедали всегда в первом часу, как везде у людей, а при них в седьмом. Ночью профессор
читает и пишет, и вдруг часу во втором звонок... Что такое, батюшка? Чаю! Буди для него народ, ставь
самовар... Порядки!
     Астров. И долго они еще здесь проживут?
     Войницкий (свистит). Сто лет. Профессор решил поселиться здесь.
     Марина. Вот и теперь. Самовар уже два часа на столе, а они гулять пошли.
     Войницкий. Идут, идут... Не волнуйся.

 Слышны голоса; из глубины сада, возвращаясь с прогулки, идут Серебряков, Елена Андреевна, Соня и Телегин.

     Серебряков. Прекрасно, прекрасно... Чудесные виды.
     Телегин. Замечательные, ваше превосходительство.
     Соня. Мы завтра поедем в лесничество, папа. Хочешь?
     Войницкий. Господа, чай пить!
     Серебряков. Друзья мои, пришлите мне чай в кабинет, будьте добры! Мне сегодня нужно еще кое-что
сделать.
     Соня. А в лесничестве тебе непременно понравится...

      Елена Андреевна, Серебряков и Соня уходят в дом; Телегин идет к столу и садится возле Марины.

     Войницкий. Жарко, душно, а наш великий ученый в пальто, в калошах, с зонтиком и в перчатках.
     Астров. Стало быть, бережет себя.
     Войницкий. А как она хороша! Как хороша! Во всю жизнь не видел женщины красивее.
     Телегин. Еду ли я по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли на этот стол, я
испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии, -
чего еще нам? (Принимая стакан.) Чувствительно вам благодарен!
     Войницкий (мечтательно). Глаза... Чудная женщина.
     Астров. Расскажи-ка что-нибудь, Иван Петрович.
     Войницкий (вяло). Что тебе рассказать?
     Астров. Нового нет ли чего?
     Войницкий. Ничего. Все старо. Я тот же, что и был, пожалуй, стал хуже, так как обленился, ничего не
делаю и только ворчу, как старый хрен. Моя старая галка, maman, все еще лепечет про женскую эмансипацию,
одним глазом смотрит в могилу, а другим ищет в своих умных книжках зарю новой жизни.
     Астров. А профессор?