Двести пятьдесят дней в году дядюшке Поджеру приходилось ездить из
Илинг-коммона в Лондон поездом 9:13.
От дома дядюшки Поджера до станции было восемь минут ходьбы. Вот что он
всегда говорил: "Имея в запасе четверть часа, можно идти не торопясь".
Поступал же он обычно так: выходил за пять минут до отхода поезда и бежал
бегом. Не знаю, право, почему, но в пригороде все так делали. В то время,
в Илинге проживало много толстых джентльменов, которые служили в Сити и
поэтому ездили ранним поездом в город; возможно, некоторые и теперь живут
там. Все они выходили из дому поздно, все держали в одной руке черный
портфель и газету, а в другой - зонт, и все они, независимо от погоды,
последние четверть мили бежали.
Няньки, посыльные мальчишки, бродячие торговцы - словом, все, кому
нечего делать, собирались по утрам на лугу поглядеть на бегущих
джентльменов и приветствовали громкими возгласами наиболее достойных.
Зрелище было не из блестящих - бежали они скверно, - но к делу относились
серьезно и старались изо всех сил. Если их упражнения и не доставляли
зрителям эстетического удовольствия, то уж, во всяком случае, восхищали
своей добросовестностью.
Иногда в толпе заключались небольшие, безобидные пари:
- Ставлю два против одного на старикашку в белом жилете!
- Десять против одного вон на того пузана, который пыхтит как паровоз!
Если, конечно, он не кувырнется через голову раньше, чем добежит!
- Ставлю столько же на _красного мотылька_! - таким именем один юнец с
сачком для ловли бабочек наградил дядюшкиного соседа, отставного военного
- джентльмена весьма внушительного, который отчаянно багровел от натуги.
Дядя и другие бегуны не раз писали в илингскую газету, горько жалуясь
на нерадивость местной полиции, а редактор печатал пламенные передовицы о
недостатке вежливости среди простонародья, особенно в западных пригородах
Лондона. Но это ровно ни к чему не привело.
Нельзя сказать, чтобы дядюшка поздно вставал, - просто все неприятности
приключались с ним в самую последнюю минуту. После завтрака он первым
долгом терял газету. Мы сразу догадывались об этом по его виду, ибо в
подобных случаях дядюшка взирал на мир с изумлением и негодованием.
Дядюшке Поджеру никогда не приходило в голову сказать себе: "Я
бестолковый старик. Я вечно все теряю и забываю, где что лежит. Я
совершенно не способен найти что-нибудь без чужой помощи и доставляю этим
массу хлопот окружающим. Пора взяться за ум и исправиться". Ничего
подобного он не говорил. Напротив, потеряв что-нибудь, он в результате
какого-то непостижимого хода мыслей приходил к убеждению, что в этом
виноват кто угодно, только не он.
- Сию минуту она была у меня в руках! - вопил он.
По его тону можно было подумать, что он окружен невидимыми
волшебниками, которые похищают предметы с единственной целью разозлить
его.
- Не оставил ли ты ее в саду? - высказывала предположение тетка.
- Зачем я вдруг стану оставлять газету в саду? Кому она там нужна? Я
хочу взять ее с собой в поезд.
- А может быть, ты положил ее в карман?
- Нет, вы только послушайте, что говорит эта женщина! Да ведь сейчас
уже без пяти девять; неужели я стоял бы здесь, если бы газета была у меня
в кармане?! Что я - идиот, по-твоему?
Тут кто-нибудь восклицал: "А это что?" - и протягивал дядюшке аккуратно
сложенную газету.
- Я убедительно прошу не трогать моих вещей, - огрызался дядя, с
раздражением выхватывая ее из чужих рук.
Он открывал портфель, чтобы положить туда газету, и, взглянув на нее,
застывал с оскорбленным видом.
- Что случилось? - спрашивала тетка.
- Позавчерашняя, - отвечал он, роняя газету; он бывал так подавлен, что
даже не мог кричать и сердиться.
И хоть бы изредка газета для разнообразия оказалась вчерашней! - нет,
всегда позавчерашняя, за исключением вторника: тогда она была субботняя.
В конце концов мы находили ему газету. Чаще всего дядюшка сидел на ней.
Тогда он улыбался - не радостно, а устало, как человек, который осужден
жить среди скопища безнадежных дураков.
- И вы, под самым вашим носом... - он не заканчивал фразы: он всегда
гордился своим умением владеть собой.
Покончив с газетой, дядюшка устремлялся в прихожую, куда тетя Мария
обычно собирала детей, чтобы они попрощались с ним. Сама тетка никогда не
выходила из дому, не простившись нежно со всеми домочадцами. "Никто не
знает, - говорила она, - что может случиться".
Разумеется, кого-нибудь из детей обязательно недоставало. Заметив это,
остальные шестеро с криками рассыпались по всему дому в поисках
пропавшего. Как только они исчезали, тот появлялся неизвестно откуда,
оправдываясь и уверяя, что он все время находился тут, рядом. Он
немедленно отправлялся искать остальных, чтобы сообщить им, что он
нашелся. В течение по крайней мере пяти минут все искали друг друга.
Дядюшке Поджеру как раз хватало этого времени на то, чтобы отыскать свой
зонт и потерять шляпу. Наконец вся компания снова собиралась в передней, и
в этот момент часы в гостиной начинали бить девять. Бой у этих часов был
какой-то неприветливый, бессердечный, всегда приводивший дядюшку в такое
волнение, что он совершенно терялся: целовал одних, дважды, других
пропускал, забывал, кого он уже поцеловал, а кого нет, и был вынужден
начинать все сначала. Он говорил, что мы нарочно перепутывались, и я не
стану утверждать, будто обвинение это совсем лишено оснований. В
довершение ко всему, у кого-нибудь из детей лицо непременно было выпачкано
чем-то липким, и именно этот отпрыск особенно усердно проявлял свою
любовь.
Если дела шли слишком гладко, старший мальчик объявлял, что все часы в
доме отстают на несколько минут и он сам накануне опоздал из-за этого в
школу. Услышав это, дядюшка опрометью кидался к калитке и, выбегая из нее,
обнаруживал, что с ним нет ни портфеля, ни зонтика. И тут все, кого тетка
не успевала перехватить, бросались догонять его. Двое дрались на ходу за
зонтик, а остальные облепляли портфель. Вернувшись, мы открывали, что
дядюшка Поджер самую нужную ему вещь оставил на столе в передней, и
начинали представлять себе, что он скажет, когда вернется домой. |
