ПОВЕСТЬ
[Посвящается графине М. Н. Толстой]

     
                                                     ... Жомини да Жомини, 
                                                     А об водке ни полслова... 
                                                           Д. Давыдов. 
     
     
     В  1800-х  годах,  в  те  времена,  когда  не  было еще ни железных, ни
шоссейных  дорог,  ни  газового,  ни стеаринового света, ни пружинных низких
диванов,  ни  мебели  без  лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни
либеральных  философов-женщин,  ни  милых  дам-камелий,  которых  так  много
развелось  в  наше время, - в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в
Петербург  в  повозке  или  карете,  брали  с  собой  целую  кухню домашнего
приготовления,  ехали  восемь  суток по мягкой, пыльной или грязной дороге и
верили  в  пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, - когда в
длинные  осенние  вечера  нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из
двадцати  и  тридцати  человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и
спермацетовые  свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были
еще  молоды  не  одним  отсутствием  морщин  и  седых волос, а стрелялись за
женщин  и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно
уроненные  платочки,  наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава
и  решали  семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии
прятались   от   дневного   света,   -  в  наивные  времена  масонских  лож,
мартинистов,  тугендбунда,  во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, -
в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы. 
     
     
     I. 
     
     -  Ну,  всё  равно,  хоть  в  залу,  -  говорил молодой офицер в шубе и
гусарской  фуражке,  только  что из дорожных саней, входя в лучшую гостиницу
города К. 
     -   Съезд   такой,  батюшка,  ваше  сиятельство,  огромный,  -  говорил
коридорный,  успевший  уже  от  денщика узнать, что фамилия гусара была граф
Турбин,   и  поэтому  величавший  его:  "ваше  сиятельство".  -  Афремовская
помещица  с  дочерьми обещались к вечеру выехать: так вот и изволите занять,
как  опростается,  одиннадцатый  нумер,  -  говорил он, мягко ступая впереди
графа по коридору и беспрестанно оглядываясь. 
     В  общей  зале перед маленьким столом, подле почерневшего, во весь рост
портрета  императора  Александра,  сидели  за шампанским несколько человек -
здешних  дворян,  должно  быть,  и в сторонке какие-то купцы, проезжающие, в
синих шубах. 
     Войдя  в  комнату  и  зазвав  туда  Блюхера, огромную серую меделянскую
собаку,  приехавшую  с  ним,  граф  сбросил  заиндевевшую  еще  на воротнике
шинель,  спросил  водки  и,  оставшись  в  атласном синем архалуке, подсел к
столу  и  вступил  в разговор с господами, сидевшими тут, которые, сейчас же
расположенные  в  пользу  приезжего  его  прекрасной и открытой наружностью,
предложили  ему  бокал  шампанского.  Граф  выпил сначала стаканчик водки, а
потом  тоже  спросил  бутылку,  чтоб  угостить  новых  знакомых. Вошел ямщик
просить на водку. 
     - Сашка! - крикнул граф: - дай ему! 
     Ямщик вышел с Сашкой и снова вернулся, держа в руке деньги. 
     -  Что  ж,  батюшка  васясо,  как,  кажется,  старался  твоей  милости!
полтинник обещал, а они четвертак пожаловали. 
     - Сашка! дай ему целковый! 
     Сашка, потупясь, посмотрел на ноги ямщика. 
     - Будет с него, - сказал он басом, - да у меня и денег нет больше. 
     Граф  достал  из  бумажника  единственные две синенькие, которые были в
нем, и дал одну ямщику, который поцеловал его в ручку и вышел. 
     - Вот пригнал! - сказал граф: - последние пять рублей. 
     -  По-гусарски,  граф,  -  улыбаясь,  сказал  один  из дворян, по усам,
голосу  и  какой-то  энергической  развязности  в ногах, очевидно, отставной
кавалерист. - Вы здесь долго намерены пробыть, граф? 
     -  Денег достать нужно; а то бы я не остался. Да и нумеров нет. Чорт их
дери, в этом кабаке проклятом... 
     -  Позвольте,  граф, - возразил кавалерист, - да не угодно ли ко мне? Я
вот  здесь, в седьмом нумере. Коли не побрезгуете покамест проночевать. А вы
пробудьте у нас денька три. Нынче же бал у предводителя. Как бы он рад был! 
     -  Право, граф, погостите, - подхватил другой из собеседников, красивый
молодой  человек:  - куда вам торопиться! A ведь это в три года раз бывает -
выборы. Посмотрели бы хоть на наших барышень, граф! 
     -  Сашка!  давай  белье:  поеду  в  баню,  -  сказал граф, вставая. - А
оттуда, посмотрим, может, и в самом деле к предводителю дернуть. 
     Потом  он  позвал  полового,  поговорил о чем-то с ним, на что половой,
усмехнувшись, ответил, "что всё дело рук человеческих", и вышел. 
     -  Так я, батюшка, к вам в нумер велю перенести чемодан, - крикнул граф
из-за двери. 
     -  Сделайте  одолжение,  осчастливите, - отвечал кавалерист, подбегая к
двери. - Седьмой нумер! не забудьте. 
     Когда  шаги  его уже перестали быть слышны, кавалерист вернулся на свое
место  и, подсев ближе к чиновнику и взглянув ему прямо улыбающимися глазами
в лицо, сказал: 
     - А ведь это тот самый. 
     - Ну? 
     -  Уж  я  тебе  говорю,  что  тот  самый  дуэлист-гусар,  - ну, Турбин,
известный.  Он  меня  узнал,  пари держу, что узнал. Как же, мы в Лебедяни с
ним  кутили вместе три недели без просыпу, когда я за ремонтом был. Там одна
штука  была  -  мы  вместе  сотворили  -  от  этого  он  как будто ничего. А
молодчина, а? 
     -  Молодец.  И  какой он приятный в обращении! ничего так не заметно, -
отвечал  красивый  молодой  человек.  - Как мы скоро сошлись... Что, ему лет
двадцать пять, не больше? 
     -  Нет,  оно  так  кажется;  только ему больше. Да ведь надо знать, кто
это?  Мигунову кто увез? - он. Саблина он убил, Матнева он из окошка за ноги
спустил,  князя  Нестерова  он  обыграл  на  триста  тысяч.  Ведь  это какая
отчаянная   башка,   надо   знать.   Картежник,  дуэлист,  соблазнитель;  но
гусар-душа,  уж  истинно  душа.  Ведь только на нас слава, а коли бы понимал
кто-нибудь, что такое значит гусар истинный. Ах, времечко было! 
     И  кавалерист  рассказал  своему  собеседнику такой лебедянский кутеж с
графом,  которого  не  только  никогда не было, но и не могло быть. Не могло
быть,  во-первых  потому,  что  графа он никогда прежде не видывал и вышел в
отставку  двумя  годами  раньше,  чем  граф  поступил на службу, а во-вторых
потому,  что  кавалерист  никогда  даже не служил в кавалерии, а четыре года
служил   самым  скромным  юнкером  в  Белевском  полку  и,  как  только  был
произведен  в  прапорщики,  вышел  в  отставку.  Но  десять  лет тому назад,
получив  наследство,  он  ездил  действительно  в  Лебедянь,  прокутил там с
ремонтерами  семьсот рублей и сшил себе уже было уланский мундир с ранжевыми
отворотами  с  тем, чтобы поступить в уланы. Желание поступить в кавалерию и
три  недели,  проведенные  с ремонтерами в Лебедяни, осталось самым светлым,
счастливым  периодом  в  его жизни, так что желание это сначала он перенес в
действительность,  потом  в воспоминание и сам уже стал твердо верить в свое
кавалерийское   прошедшее,  что  не  мешало  ему  быть  по  мягкосердечию  и
честности истинно достойнейшим человеком. 
     -  Да, кто не служил в кавалерии, тот никогда не поймет нашего брата. -
Он  сел верхом на стул и, выставив нижнюю челюсть, заговорил басом. - Едешь,
бывало,  перед  эскадроном,  под  тобой  чорт,  а не лошадь, в ланцадах вся;
сидишь,  бывало,  этак  чортом.  Подъедет  эскадронный  командир  на смотру.
"Поручик,  говорит,  пожалуйста  -  без  вас  ничего  не  будет  - проведите
эскадрон  церемониалом". Хорошо, мол, а уж тут - есть! Оглянешься, крикнешь,
бывало, на усачей своих. Ах, чорт возьми, времечко было! 
     Вернулся  граф,  весь  красный  и  с  мокрыми волосами, из бани и вошел
прямо  в  седьмой нумер, в котором уже сидел кавалерист в халате, с трубкой,
с  наслаждением  и некоторым страхом размышлявший о том счастии, которое ему
выпало  на  долю  -  жить  в одной комнате с известным Турбиным. "Ну, что, -
приходило  ему  в  голову,  -  как  вдруг  возьмет  да разденет меня, голого
вывезет  за  заставу да посадит в снег, или... дегтем вымажет, или просто...
нет, по-товарищески не сделает..." утешал он себя. 
     - Блюхера накормить, Сашка! - крикнул граф. 
     Явился Сашка, с дороги выпивший стакан водки и захмелевший порядочно. 
     - Ты уж не утерпел: напился, каналья!.. Накормить Блюхера! 
     -  И  так не издохнет: вишь, какой гладкий! - отвечал Сашка, поглаживая
собаку. 
     - Ну, не разговаривать! пошел, накорми. 
     -  Вам  только  бы  собака  сыта  была,  а  человек  выпил рюмку, так и
попрекаете. 
     -  Эй,  прибью!  -  крикнул  граф таким голосом, что стекла задрожали в
окнах, и кавалеристу даже стало немного страшно. 
     -  Вы  бы  спросили, ел ли еще нынче Сашка-то что-нибудь. Что ж, бейте,
коли  вам  собака  дороже  человека,  -  проговорил Сашка. Но тут же получил
такой   страшный  удар  кулаком  в  лицо,  что  упал,  стукнулся  головой  о
перегородку  и,  схватясь рукой за нос, выскочил в дверь и повалился на ларе
в коридоре. 
     -   Он   мне   зубы   разбил,  -  ворчал  Сашка,  вытирая  одной  рукой
окровавленный  нос,  а  другой почесывая спину облизывавшегося Блюхера, - он
мне  зубы  разбил, Блюшка, а всё он мой граф, и я за него могу пойти в огонь
- вот что! Потому, он мой граф, понимаешь, Блюшка? А есть хочешь? 
     Полежав  немного,  он  встал,  накормил  собаку  и  почти трезвый пошел
прислуживать и предлагать чаю своему графу. 
     -  Вы  меня  просто  обидите,  -  говорил  робко кавалерист, стол перед
графом,  который, задрав ноги на перегородку, лежал на его постели: - я ведь
тоже  старый  военный  и  товарищ,  могу  сказать.  Чем  вам  у  кого-нибудь
занимать,  я  вам  с радостию готов служить рублей двести. У меня теперь нет
их, а только сто; но я нынче же достану. Вы меня просто обидите, граф! 
     -  Спасибо,  батюшка,  -  сказал  граф, сразу угадав тот род отношений,
который  должен  был установиться между ними, трепля по плечу кавалериста, -
спасибо.  Ну,  так  и  на  бал  поедем, коли так. А теперь что будем делать?
Рассказывай,  что  у  вас в городе есть: хорошенькие кто? кутит кто? в карты
кто играет? 
     Кавалерист  объяснил, что хорошеньких пропасть на бале будет, что кутит
больше  всех  исправник  Колков, вновь выбранный, только что удали нет в нем
настоящей  гусарской, а так только малый добрый; что Илюшкин хор цыган здесь
с  начала  выборов  поет,  Стешка  запевает,  и  что  нынче  к  ним  все  от
предводителя собираются. 
     -  И  игра  есть  порядочная,  -  рассказывал  он:  - Лухнов, приезжий,
играет,  с  деньгами, и Ильин, что в 8-м нумере стоит, уланский корнет, тоже
много  проигрывает.  У него уже началось. Каждый вечер играют, и какой малый
чудесный,  я  вам  скажу,  граф,  Ильин  этот:  вот уж не скупой - последнюю
рубашку отдаст. 
     -  Так  пойдем  к нему. Посмотрим, что за народ такой, - сказал граф. -
Пойдемте, пойдемте! Они ужасно рады будут.