Глава X. ЧТО ЗА ЧЕЛОВЕК БЫЛ МОЙ ОТЕЦ?


   Он  был  человек прошлого века  и  имел общий молодежи того
века   неуловимый   характер   рыцарства,    предприимчивости,
самоуверенности, любезности и разгула. На людей нынешнего века
он смотрел презрительно,  и  взгляд этот происходил столько же
от врожденной гордости,  сколько от тайной досады за то, что в
наш  век он  не  мог иметь ни  того влияния,  ни  тех успехов,
которые имел в  свой.  Две  главные страсти его  в  жизни были
карты  и  женщины;   он  выиграл  в  продолжение  своей  жизни
несколько миллионов и  имел связи с бесчисленным числом женщин
всех сословий.
   Большой   статный   рост,   странная,  маленькими  шажками,
походка,   привычка   подергивать  плечом,  маленькие,  всегда
улыбающиеся  глазки,  большой  орлиный нос, неправильные губы,
которые  как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в
произношении  -  пришепетывание,  и  большая,  во  всю голову,
лысина:  вот  наружность  моего  отца,  с  тех  пор  как я его
запомню,  - наружность, с которою он умел не только прослыть и
быть  человеком  a  bonnes  fortunes *), но нравиться всем без
исключения - людям всех сословий и состояний, в особенности же
тем, которым хотел нравиться.
   -----------
   *)удачливым (фр.).

   Он  умел  взять верх в отношениях со всяким. Не быв никогда
человеком  очень  большого  света,  он всегда водился с людьми
этого  круга,  и так, что был уважаем. Он знал ту крайнюю меру
гордости  и  самонадеянности,  которая,  не  оскорбляя других,
возвышала его в мнении света. Он был оригинален, но не всегда,
а  употреблял  оригинальность  как средство, заменяющее в иных
случаях  светскость  или  богатство.  Ничто  на свете не могло
возбудить  в  нем  чувства  удивления:  в  каком  бы он ни был
блестящем  положении, казалось, он для него был рожден. Он так
хорошо  умел  скрывать  от  других и удалять от себя известную
всем   темную,  наполненную  мелкими  досадами  и  огорчениями
сторону  жизни,  что  нельзя  было  не  завидовать ему. Он был
знаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения, и умел
пользоваться  ими.  Конек  его был блестящие связи, которые он
имел  частию по родству моей матери, частию по своим товарищам
молодости, на которых он в душе сердился за то, что они далеко
ушли  в  чинах,  а  он  навсегда  остался  отставным поручиком
гвардии.  Он,  как  и  все  бывшие  военные, не умел одеваться
по-модному;  но  зато он одевался оригинально и изящно. Всегда
очень  широкое  и  легкое  платье,  прекрасное  белье, большие
отвороченные  манжеты  и  воротнички... Впрочем, все шло к его
большому  росту,  сильному сложению, лысой голове и спокойным,
самоуверенным  движениям.  Он был чувствителен и даже слезлив.
Часто,  читая  вслух, когда он доходил до патетического места,
голос  его начинал дрожать, слезы показывались, и он с досадой
оставлял  книгу.  Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе на
фортепьяно,  романсы  приятеля  своего А..., цыганские песни и
некоторые  мотивы  из  опер;  но  ученой музыки не любил и, не
обращая  внимания  на  общее  мнение,  откровенно говорил, что
сонаты  Бетховена  нагоняют  на  него  сон и скуку и что он не
знает  лучше  ничего,  как  "Не  будите  меня, молоду", как ее
певала  Семенова,  и "Не одна", как певала цыганка Танюша. Его
натура  была одна из тех, которым для хорошего дела необходима
публика.  И  то только он считал хорошим, что называла хорошим
публика.  Бог  знает, были ли у него какие-нибудь нравственные
убеждения?  Жизнь его была так полна увлечениями всякого рода,
что  ему  некогда  было  составлять  себе  их, да он и был так
счастлив в жизни, что не видел в том необходимости.
   В  старости у  него образовался постоянный взгляд на вещи и
неизменные   правила,    -   но   единственно   на   основании
практическом:  те поступки и  образ жизни,  которые доставляли
ему счастие или удовольствия,  он  считал хорошими и  находил,
что  так  всегда и  всем  поступать должно.  Он  говорил очень
увлекательно,   и  эта  способность,  мне  кажется,  усиливала
гибкость его  правил:  он  в  состоянии был  тот  же  поступок
рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.