XII

     До острога было далеко, а было  уже  поздно,  и  потому  Нехлюдов  взял
извозчика и поехал к острогу. На одной из  улиц  извозчик,  человек  средних
лет, с умным и добродушным лицом, обратился к Нехлюдову и указал на огромный
строящийся дом.
     - Вон какой домина занесли, - сказал  он,  как  будто  он  отчасти  был
виновником этой постройки и гордился этим.
     Действительно,  дом   строился   огромный   и   в   каком-то   сложном,
необыкновенном стиле. Прочные леса из больших  сосновых  бревен,  схваченных
железными скрепами, окружали воздвигаемую постройку и отделяли ее  от  улицы
тесовой оградой. По  подмостям  лесов  сновали,  как  муравьи,  забрызганные
известью рабочие: одни клали, другие тесали  камень,  третьи  вверх  вносили
тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
     Толстый и прекрасно одетый господин, вероятно архитектор, стоя у лесов,
что-то указывая наверх, говорил почтительно  слушающему  владимирцу-рядчику.
Из ворот мимо архитектора с рядчиком выезжали пустые и въезжали  нагруженные
подводы.
     "И как они все уверены, и те,  которые  работают,  так  же  как  и  те,
которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что, в  то  время
как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу и дети их в скуфеечках
перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками,  им  должно
строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному  человеку,
одному из тех самых, которые разоряют и грабят их", - думал Нехлюдов,  глядя
на этот дом.
     - Да, дурацкий дом, - сказал он вслух свою мысль.
     - Как дурацкий? - с обидой возразил извозчик. - Спасибо, народу  работу
дает, а не дурацкий.
     - Да ведь работа ненужная.
     - Стало быть,  нужная,  коли  строят,  -  возразил  извозчик,  -  народ
кормится.
     Нехлюдов замолчал, тем более что трудно было говорить от грохота колес.
Недалеко от острога извозчик съехал с мостовой на шоссе, так что легко  было
говорить, и опять обратился к Нехлюдову.
     - И что этого народа нынче в  город  валит  -  страсть,  -  сказал  он,
поворачиваясь на козлах и указывая Нехлюдову на артель деревенских рабочих с
пилами, топорами, полушубками и мешками за плечами, шедших им навстречу.
     - Разве больше, чем в прежние года? - спросил Нехлюдов.
     - Куда! Нынче так набиваются во все места, что беда. Хозяева  швыряются
народом, как щепками. Везде полно.
     - Отчего же это так?
     - Размножилось. Деваться некуда.
     - Так что же, что размножилось? Отчего же не остаются в деревне?
     - Нечего в деревне делать. Земли нет.
     Нехлюдов испытывал то, что бывает с ушибленным  местом.  Кажется,  что,
как нарочно, ударяешься все больным местом, а кажется это только потому, что
только удары по больному месту заметны.
     "Неужели везде  то  же  самое?"  -  подумал  он  и  стал  расспрашивать
извозчика о том, сколько в их деревне земли, и сколько  у  самого  извозчика
земли, и зачем он живет в городе.
     - Земли у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, - охотно
разговорился извозчик. -
     У меня  дома  отец,  брат,  другой  в  солдатах.  Они  управляются.  Да
управляться-то нечего. И то брат хотел в Москву уйти.
     - А нельзя нанять земли?
     - Где нынче нанять? Господишки, какие были, размотали свою. Купцы всю к
рукам прибрали. У них не укупишь, - сами работают. У нас француз владеет,  у
прежнего барина купил. Не сдает - да и шабаш.
     - Какой француз?
     - Дюфар француз, может слыхали. Он в большом театре на  ахтерок  парики
делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил все имение. Теперь
он нами владеет. Как хочет,  так  и  ездит  на  нас.  Спасибо,  сам  человек
хороший. Только жена у него из русских, - такая-то собака,  что  не  приведи
бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не  пущают,
я чай.