VI.

     Крыльцо пустого дома, в котором квартировал  Шатов, было незаперто; но,
взобравшись  в сени,  Ставрогин очутился в совершенном  мраке и  стал искать
рукой лестницу в мезонин. Вдруг  сверху отворилась дверь и  показался  свет;
Шатов сам  не вышел, а только свою дверь отворил. Когда Николай Всеволодович
Стал на  пороге его  комнаты, то разглядел его в  углу у  стола, стоящего  в
ожидании.
     - Вы примете меня по делу? - спросил он с порога.
     -  Войдите  и садитесь,  - отвечал  Шатов, - заприте дверь, постойте, я
сам.
     Он  запер  дверь  на  ключ, воротился  к  столу и  сел напротив Николая
Всеволодовича. В эту неделю он похудел, а теперь, казалось, был в жару.
     - Вы  меня  измучили, - проговорил  он, потупясь, тихим полушепотом,  -
зачем вы не приходили?
     - Вы так уверены были, что я приду?
     - Да, постойте, я бредил... может, и теперь брежу... Постойте.
     Он привстал  и  на верхней из  своих  трех  полок  с  книгами,  с краю,
захватил какую-то вещь. Это был револьвер.
     - В  одну ночь  я  бредил, что вы придете меня убивать, и  утром рано у
бездельника Лямшина купил револьвер  на последние  деньги;  я не  хотел  вам
даваться. Потом я пришел в себя... У меня ни пороху, ни пуль; с тех пор, так
и лежит на полке. Постойте...
     Он привстал и отворил было форточку.
     - Не выкидывайте,  зачем? - остановил Николай Всеволодович,  - он денег
стоит,  а  завтра  люди начнут говорить, что  у  Шатова под  окном  валяются
револьверы.  Положите опять,  вот так,  садитесь.  Скажите,  зачем вы  точно
каетесь  предо  мной в вашей  мысли,  что  я приду вас убить? Я и  теперь не
мириться  пришел, а говорить о  необходимом.  Разъясните мне,  во-первых, вы
меня ударили не за связь мою с вашею женой?
     - Вы сами знаете, что нет, - опять потупился Шатов.
     - И не потому, что поверили глупой сплетне насчет Дарьи Павловны?
     -  Нет,  нет,  конечно,  нет!  Глупость!  Сестра  мне с  самого  начала
сказала... - с нетерпением и резко  проговорил Шатов, чуть-чуть  даже топнув
ногой.
     - Стало быть,  и  я угадал, и  вы  угадали, - спокойным тоном продолжал
Ставрогин, - вы правы: Марья Тимофеевна Лебядкина, моя законная, обвенчанная
со мною жена, в  Петербурге,  года четыре с половиной назад. Ведь вы меня за
нее ударили?
     Шатов, совсем пораженный, слушал и молчал.
     - Я  угадал и не верил,  -  пробормотал  он наконец, странно  смотря на
Ставрогина.
     - И ударили?
     Шатов вспыхнул и забормотал почти без связи:
     - Я  за ваше  падение...  за ложь. Я не  для  того подходил,  чтобы вас
наказать;  когда я  подходил,  я не знал, что ударю... Я за  то, что  вы так
много значили в моей жизни... Я...
     -  Понимаю, понимаю, берегите слова.  Мне жаль,  что  вы в жару; у меня
самое необходимое дело.
     - Я  слишком долго  вас ждал,  - как-то весь  чуть не затрясся  Шатов и
привстал было с места; - говорите ваше дело, я тоже скажу... потом...
     Он сел.
     -  Это  дело  не  из  той  категории,  -  начал  Николай  Всеволодович,
приглядываясь  к  нему  с  любопытством;  -  по  некоторым обстоятельствам я
принужден был сегодня  же выбрать такой час и итти  к вам предупредить, что,
может быть, вас убьют.
     Шатов дико смотрел на него.
     - Я  знаю, что  мне  могла  бы  угрожать  опасность,  -  проговорил  он
размеренно, - но вам, вам-то почему это может быть известно?
     -  Потому что я тоже принадлежу к ним,  как и вы, и  такой  же член  их
общества, как и вы.
     - Вы... вы член общества?
     -  Я  по  глазам вашим  вижу, что вы всего  от меня ожидали, только  не
этого, -  чуть-чуть  усмехнулся Николай Всеволодович, - но позвольте,  стало
быть, вы уже знали, что на вас покушаются?
     -  И не думал. И теперь не думаю, несмотря на ваши слова, хотя...  хотя
кто ж тут с этими дураками может  в  чем-нибудь заручиться! - вдруг вскричал
он в бешенстве, ударив кулаком по столу. - Я их не боюсь! Я с ними разорвал.
Этот забегал  ко мне четыре раза и говорил, что можно... но,  - посмотрел он
на Ставрогина, - что ж собственно вам тут известно?
     - Не  беспокойтесь, я вас  не обманываю,  - довольно  холодно продолжал
Ставрогин,  с   видом  человека,   исполняющего  только  обязанность.  -  Вы
экзаменуете,  что мне известно? Мне известно, что вы вступили в это общество
за границей, два года тому назад, и еще при старой  его организации, как раз
пред вашею поездкой в Америку  и, кажется, тотчас же после нашего последнего
разговора, о котором вы так  много написали мне из Америки в  вашем  письме.
Кстати, извините, что я не ответил вам тоже письмом, а ограничился...
     - Высылкой денег;  подождите,  -  остановил Шатов, поспешно выдвинул из
стола ящик  и вынул из-под бумаг радужный  кредитный  билет; - вот возьмите,
сто рублей, которые вы мне выслали; без вас  я бы там  погиб. Я долго бы  не
отдал,  если  бы  не  ваша матушка: эти  сто рублей подарила она мне  девять
месяцев назад на бедность, после моей болезни. Но продолжайте пожалуста...
     Он задыхался.
     - В  Америке вы переменили ваши мысли и, возвратясь в Швейцарию, хотели
отказаться. Они вам ничего не ответили, но поручили принять здесь, в России,
от кого-то какую-то типографию и  хранить ее до сдачи лицу, которое к вам от
них  явится. Я не  знаю всего в полной точности, но ведь в главном, кажется,
так? Вы  же,  в  надежде  или  под  условием,  что  это  будет  последним их
требованием и что вас после того отпустят совсем, взялись.  Все это, так ли,
нет ли, узнал я не от  них, а совсем  случайно.  Но вот чего вы, кажется, до
сих пор не знаете: Эти господа вовсе не намерены с вами расстаться.
     - Это нелепость! - завопил Шатов, - я объявил честно, что я расхожусь с
ними во всем!  Это мое  право, право совести и мысли... Я  не потерплю!  Нет
силы, которая бы могла...
     -  Знаете, вы  не  кричите,  -  очень серьезно  остановил  его  Николай
Всеволодович, - этот Верховенский такой человечек, что может быть нас теперь
подслушивает, своим или чужим ухом, в ваших  же  сенях пожалуй. Даже пьяница
Лебядкин чуть ли не обязан был за вами следить, а вы может  быть за ним,  не
так  ли? Скажите лучше: согласился теперь Верховенский на ваши аргументы или
нет?
     - Он согласился; он сказал, что можно, и что я имею право...
     - Ну,  так он вас обманывает.  Я знаю, что даже Кириллов, который к ним
почти вовсе не принадлежит, доставил об вас сведения; а агентов у них много,
даже  таких,  которые  и  не  знают,  что  служат  обществу. За  вами всегда
надсматривали.  Петр Верховенский между  прочим приехал  сюда  за тем, чтобы
порешить ваше дело совсем, и имеет на то полномочие, а именно: истребить вас
в удобную минуту, как слишком  много знающего  и могущего  донести. Повторяю
вам, что это  наверно; и  позвольте прибавить, что  они почему-то совершенно
убеждены, что вы шпион, и если еще не донесли, то донесете. Правда это?
     Шатов скривил рот, услыхав такой вопрос, высказанный таким обыкновенным
тоном.
     - Если б я  и был шпион,  то кому доносить? -  злобно проговорил он, не
отвечая  прямо.  - Нет, оставьте меня, к  чорту меня!  - вскричал он,  вдруг
схватываясь  за  первоначальную,  слишком  потрясшую   его  мысль,  по  всем
признакам  несравненно сильнее,  чем известие о собственной опасности: - Вы,
вы,  Ставрогин,  как могли вы затереть себя  в  такую бесстыдную,  бездарную
лакейскую нелепость! Вы член их общества! Это  ли подвиг Николая Ставрогина!
- вскричал он чуть не в отчаянии.
     Он  даже сплеснул руками,  точно ничего  не могло быть для него горше и
безотраднее такого открытия.
     - Извините,  -  действительно удивился Николай Всеволодович,  - но  вы,
кажется, смотрите на меня как на какое-то солнце, а на себя как  на какую-то
букашку сравнительно  со  мной.  Я  заметил это  даже  по  вашему  письму из
Америки.
     - Вы... вы знаете... Ах, бросим лучше обо мне совсем, совсем! - оборвал
вдруг Шатов. - Если можете что-нибудь  объяснить о себе,  то объясните... На
мой вопрос! - повторял он в жару.
     -  С  удовольствием. Вы  спрашиваете: как  мог  я  затереться  в  такую
трущобу? После моего сообщения я вам даже обязан некоторою откровенностию по
этому  делу.  Видите,  в  строгом  смысле  я  к  этому  обществу  совсем  не
принадлежу,  не  принадлежал  и  прежде  и гораздо  более  вас имею права их
оставить, потому что и не поступал. Напротив,  с самого начала заявил, что я
им  не  товарищ,  а  если и помогал случайно, то только  так,  как  праздный
человек. Я отчасти участвовал в переорганизации общества по новому плану,  и
только.  Но  они  теперь  одумались и  решили про себя, что и меня отпустить
опасно и, кажется, я тоже приговорен.
     - О,  у  них все смертная  казнь  и все на предписаниях,  на  бумагах с
печатями,  три с  половиной человека  подписывают.  И вы  верите,  что они в
состоянии!
     - Тут отчасти вы правы, отчасти нет, - продолжал с прежним равнодушием,
даже вяло Ставрогин. - Сомнения нет, что много фантазии, как и всегда в этих
случаях:  кучка  преувеличивает  свой  рост  и значение.  Если  хотите,  то,
по-моему, их всего и  есть один Петр Верховенский, и уж он слишком добр, что
почитает  себя только агентом  своего  общества.  Впрочем  основная идея  не
глупее других в этом  роде. У них связи с Internationale; они сумели завести
агентов  в России,  даже наткнулись  на довольно оригинальный  прием...  но,
разумеется, только теоретически. Что же касается до их здешних намерений, то
ведь движение  нашей  русской организации  такое дело темное  и почти всегда
такое  неожиданное, что действительно у нас все можно попробовать. Заметьте,
что Верховенский человек упорный.
     - Этот клоп, невежда, дуралей, не понимающий ничего в России! -  злобно
вскричал Шатов.
     - Вы его мало знаете.  Это  правда,  что вообще все они мало понимают в
России, но ведь разве  только немножко  меньше, чем мы  с вами;  и  при  том
Верховенский энтузиаст.
     - Верховенский энтузиаст?
     -  О, да. Есть такая точка, где  он  перестает быть шутом и  обращается
в...  полупомешанного.  Попрошу вас  припомнить  одно  собственное выражение
ваше: "Знаете ли, как может быть силен один человек?" Пожалуста не смейтесь,
он очень в состоянии спустить курок. Они уверены, что я тоже шпион. Все Они,
от неуменья вести дело, ужасно любят обвинять в шпионстве.
     - Но ведь вы не боитесь?
     - Н-нет...  Я не  очень боюсь... Но  ваше  дело  совсем другое.  Я  вас
предупредил,  чтобы  вы  все-таки  имели в  виду. По-моему,  тут  уж  нечего
обижаться, что опасность грозит от дураков; дело не в их уме: и не на таких,
как  мы с вами,  у них подымалась  рука. А впрочем, четверть двенадцатого, -
посмотрел он  на часы и встал со стула; - мне  хотелось бы сделать вам  один
совсем посторонний вопрос.
     - Ради бога! - воскликнул Шатов, стремительно вскакивая с места.
     - То-есть? - вопросительно посмотрел Николай Всеволодович.
     - Делайте,  делайте  ваш вопрос,  ради бога, - в  невыразимом  волнении
повторял Шатов,  - но с  тем, что и я вам сделаю  вопрос. Я  умоляю,  что вы
позволите... я не могу... делайте ваш вопрос!
     Ставрогин подождал немного и начал:
     - Я слышал, что вы имели здесь некоторое влияние на Марью Тимофеевну, и
что она любила вас видеть и слушать. Так ли это?
     - Да... слушала... - смутился несколько Шатов.
     -  Я имею намерение на  этих  днях публично  объявить  здесь в городе о
браке моем с нею.
     - Разве это возможно? - прошептал чуть не в ужасе Шатов.
     -  То-есть в каком же  смысле? Тут нет  никаких  затруднений, свидетели
брака  здесь.  Все это произошло  тогда в Петербурге  совершенно законным  и
спокойным  образом, а если не обнаруживалось до сих  пор, то потому  только,
что  двое единственных свидетелей  брака,  Кириллов  и Петр  Верховенский, и
наконец сам  Лебядкин  (которого  я  имею  удовольствие считать теперь  моим
родственником) дали тогда слово молчать.
     -  Я   не  про  то...  Вы  говорите  так  спокойно...  но  продолжайте!
Послушайте, вас ведь не силой принудили к этому браку, ведь нет?
     - Нет, меня  никто не принуждал силой, - улыбнулся Николай Всеволодович
на задорную поспешность Шатова.
     - А что она там про ребенка своего толкует? -торопился в  горячке и без
связи Шатов.
     - Про ребенка своего толкует? Ба! Я не  знал, в первый раз слышу. У ней
не было ребенка и быть не могло: Марья Тимофеевна девица.
     - А! Так я и думал! Слушайте!
     - Что с вами, Шатов?
     Шатов  закрыл лицо руками, повернулся, но вдруг крепко схватил за плечо
Ставрогина.
     - Знаете ли, знаете ли вы, по крайней мере,  - прокричал он, - для чего
вы все это наделали и для чего решаетесь на такую кару теперь?
     -  Ваш вопрос  умен и язвителен, но я вас тоже  намерен удивить: да,  я
почти знаю,  для чего я тогда  женился и для  чего  решаюсь на такую  "кару"
теперь, как вы выразились.
     - Оставим это... об этом после, подождите говорить; будем  о главном, о
главном: я вас ждал два года.
     - Да?
     -  Я  вас  слишком  давно ждал,  я беспрерывно думал  о вас.  Вы единый
человек, который бы мог... Я еще из Америки вам писал об этом.
     - Я очень помню ваше длинное письмо.
     - Длинное  чтобы  быть прочитанным? Согласен;  шесть  почтовых  листов.
Молчите, молчите! Скажите: можете вы уделить мне еще десять минут, но теперь
же, сейчас же... Я слишком долго вас ждал!
     -  Извольте, уделю  полчаса,  но  только  не  более,  если это  для вас
возможно.
     - И с тем, однако, - подхватил яростно Шатов, - чтобы вы переменили ваш
тон.  Слышите,  я  требую, тогда как  должен молить... Понимаете  ли вы, что
значит требовать, тогда как должно молить?
     - Понимаю, что  таким образом вы возноситесь над всем обыкновенным, для
более высших  целей,  - чуть-чуть  усмехнулся Николай  Всеволодович;  -  я с
прискорбием тоже вижу, что вы в лихорадке.
     -  Я  уважения  прошу  к себе,  требую!  - кричал  Шатов, - не  к  моей
личности, - к  чорту ее, -  а к другому, на это только время, для нескольких
слов... Мы два  существа и сошлись  в  беспредельности...  в последний раз в
мире. Оставьте ваш тон и возьмите человеческий! Заговорите хоть раз в  жизни
голосом человеческим.  Я не для себя, а для вас. Понимаете ли, что вы должны
простить мне  этот удар по  лицу  уже по тому  одному, что я  дал вам случай
познать  при  этом  вашу  беспредельную силу... Опять  вы  улыбаетесь  вашею
брезгливою светскою улыбкой. О, когда вы поймете меня! Прочь барича! Поймите
же, что я этого требую, требую, иначе не хочу говорить, не стану ни за что!
     Исступление  его доходило до бреду; Николай  Всеволодович  нахмурился и
как бы стал осторожнее.
     - Если я уж остался на полчаса, - внушительно и  серьезно промолвил он,
- тогда  как мне время так дорого, то  поверьте, что намерен слушать  вас по
крайней мере с интересом и... и убежден, что услышу от вас много нового.
     Он сел на стул.
     - Садитесь! - крикнул Шатов и как-то вдруг сел и сам.
     - Позвольте,  однако, напомнить, - спохватился еще раз Ставрогин, - что
я начал было целую к вам просьбу насчет Марьи Тимофеевны, для нее по крайней
мере очень важную...
     -  Ну?  -  нахмурился вдруг  Шатов,  с  видом человека, которого  вдруг
перебили на самом важном месте и который, хоть и глядит на вас, но  не успел
еще понять вашего вопроса.
     -   И  вы  мне  не  дали  докончить,  -  договорил  с  улыбкой  Николай
Всеволодович.
     -  Э, ну,  вздор,  потом! - брезгливо  отмахнулся рукой Шатов, осмыслив
наконец претензию и прямо перешел к своей главной теме.