В Париже, нищетой и роскошью богатом,
 Жил некогда портной, мой бедный старый дед;
 У деда в тысячу семьсот восьмидесятом
 Году впервые я увидел белый свет.
 Орфея колыбель моя не предвещала:
 В ней не было цветов... Вбежав на детский крик,
 Безмолвно отступил смутившийся старик:
 Волшебница в руках меня держала...
 И усмиряло ласковое пенье
 Мой первый крик и первое смятенье.
 
 В смущенье дедушка спросил ее тогда:
 - Скажи, какой удел ребенка в этом мире? -
 Она в ответ ему: - Мой жезл над ним всегда.
 Смотри: вот мальчиком он бегает в трактире,
 Вот в типографии, в конторе он сидит...
 Но чу! Над ним удар проносится громовый
 Еще в младенчестве... Он для борьбы суровой
 Рожден... но бог его для родины хранит... -
 И усмиряло ласковое пенье
 Мой первый крик и первое смятенье.
 
 Но вот пришла пора: на лире наслажденья
 Любовь и молодость он весело поет;
 Под кровлю бедного он вносит примиренье,
 Унынью богача забвенье он дает.
 И вдруг погибло все: свобода, слава, гений!
 И песнь его звучит народною тоской...
 Так в пристани рыбак рассказ своих крушений
 Передает толпе, испуганной грозой... -
 И усмиряло ласковое пенье
 Мой первый крик и первое смятенье.
 
 - Все песни будет петь! Не много в этом толку!
 Сказал, задумавшись, мой дедушка-портной. -
 Уж лучше день и ночь держать в руках иголку,
 Чем без следа пропасть, как эхо, звук пустой...
 - Но этот звук пустой - народное сознанье! -
 
 В ответ волшебница. - Он будет петь грозу,
 И нищий в хижине и сосланный в изгнанье
 Над песнями прольют отрадную слезу... -
 И усмиряло ласковое пенье
 Мой первый крик и первое смятенье.
 
 Вчера моей душой унынье овладело,
 И вдруг глазам моим предстал знакомый лик.
 - В твоем венке цветов не много уцелело, -
 Сказала мне она, - ты сам теперь старик.
 Как путнику мираж является в пустыне,
 Так память о былом отрада стариков.
 Смотри, твои друзья к тебе собрались ныне -
 Ты не умрешь для них и будущих веков... -
 И усмирило ласковое пенье,
 Как некогда, души моей смятенье.