«Кто, рыцарь ли знатный иль латник простой,
   В ту бездну прыгнет с вышины?
Бросаю мой кубок туда золотой:
   Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной».
 
Так царь возгласил, и с высокой скалы,
   Висевшей над бездной морской,
В пучину бездонной, зияющей мглы
   Он бросил свой кубок златой.
«Кто, смелый, на подвиг опасный решится?
Кто сыщет мой кубок и с ним возвратится?»
 
Но рыцарь и латник недвижно стоят;
   Молчанье — на вызов ответ;
В молчанье на грозное море глядят;
   За кубком отважного нет.
И в третий раз царь возгласил громогласно:
«Отыщется ль смелый на подвиг опасный?»
 
И все безответны... вдруг паж молодой
   Смиренно и дерзко вперед;
Он снял епанчу, и снял пояс он свой;
   Их молча на землю кладет...
И дамы и рыцари мыслят, безгласны:
«Ах! юноша, кто ты? Куда ты, прекрасный?»
 
И он подступает к наклону скалы
   И взор устремил в глубину...
Из чрева пучины бежали валы,
   Шумя и гремя, в вышину;
И волны спирались, и пена кипела:
Как будто гроза, наступая, ревела.
 
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
   Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
   Дымящимся пена столбом;
Пучина бунтует, пучина клокочет...
Не море ль из моря извергнуться хочет?
 
И вдруг, успокоясь, волненье легло;
   И грозно из пены седой
Разинулось черною щелью жерло;
   И воды обратно толпой
Помчались во глубь истощенного чрева;
И глубь застонала от грома и рева.
 
И он, упредя разъяренный прилив,
   Спасителя-бога призвал,
И дрогнули зрители, все возопив,—
   Уж юноша в бездне пропал.
И бездна таинственно зев свой закрыла:
Его не спасет никакая уж сила.
 
Над бездной утихло... в ней глухо шумит...
   И каждый, очей отвести
Не смея от бездны, печально твердит:
   «Красавец отважный, прости!»
Все тише и тише на дне ее воет...
И сердце у всех ожиданием ноет.
 
«Хоть брось ты туда свой венец золотой,
   Сказав: кто венец возвратит,
Тот с ним и престол мой разделит со мной!—
   Меня твой престол не прельстит.
Того, что скрывает та бездна немая,
Ничья здесь душа не расскажет живая.
 
Немало судов, закруженных волной,
   Глотала ее глубина:
Все мелкой назад вылетали щепой
   С ее неприступного дна...»
Но слышится снова в пучине глубокой
Как будто роптанье грозы недалекой.
 
И воет, и свищет, и бьет, и шипит,
   Как влага, мешаясь с огнем,
Волна за волною; и к небу летит
   Дымящимся пена столбом...
И брызнул поток с оглушительным ревом,
Извергнутый бездны зияющим зевом.
 
Вдруг... что-то сквозь пену седой глубины
   Мелькнуло живой белизной...
Мелькнула рука и плечо из волны...
   И борется, спорит с волной...
И видят — весь берег потрясся от клича —
Он левою правит, а в правой добыча.
 
И долго дышал он, и тяжко дышал,
   И божий приветствовал свет...
И каждый с весельем: «Он жив!—  повторял.—
   Чудеснее подвига нет!
Из темного гроба, из пропасти влажной
Спас душу живую красавец отважный».
 
Он на берег вышел; он встречен толпой;
   К царевым ногам он упал;
И кубок у ног положил золотой;
   И дочери царь приказал:
Дать юноше кубок с струей винограда;
И в сладость была для него та награда.
 
«Да здравствует царь! Кто живет на земле,
   Тот жизнью земной веселись!
Но страшно в подземной таинственной мгле...
   И смертный пред богом смирись:
И мыслью своей не желай дерзновенно
Знать тайны, им мудро от нас сокровенной.
 
Стрелою стремглав полетел я туда...
   И вдруг мне навстречу поток;
Из трещины камня лилася вода;
   И вихорь ужасный повлек
Меня в глубину с непонятною силой...
И страшно меня там кружило и било.
 
Но богу молитву тогда я принес,
   И он мне спасителем был:
Торчащий из мглы я увидел утес
   И крепко его обхватил;
Висел там и кубок на ветви коралла:
В бездонное влага его не умчала.
 
И смутно все было внизу подо мной
   В пурпуровом сумраке там;
Все спало для слуха в той бездне глухой;
   Но виделось страшно очам,
Как двигались в ней безобразные груды,
Морской глубины несказанные чуды.
 
Я видел, как в черной пучине кипят,
   В громадный свиваяся клуб,
И млат водяной, и уродливый скат,
   И ужас морей однозуб;
И смертью грозил мне, зубами сверкая,
Мокой ненасытный, гиена морская.
 
И был я один с неизбежной судьбой,
   От взора людей далеко;
Один, меж чудовищ, с любящей душой,
   Во чреве земли, глубоко
Под звуком живым человечьего слова,
Меж страшных жильцов подземелья немова.
 
И я содрогался... вдруг слышу: ползет
   Стоногое грозно из мглы,
И хочет схватить, и разинулся рот...
   Я в ужасе прочь от скалы!..
То было спасеньем: я схвачен приливом
И выброшен вверх водомета порывом».
 
Чудесен рассказ показался царю:
   «Мой кубок возьми золотой;
Но с ним я и перстень тебе подарю,
   В котором алмаз дорогой,
Когда ты на подвиг отважишься снова
И тайны все дна перескажешь морскова».
 
То слыша, царевна с волненьем в груди,
   Краснея, царю говорит:
«Довольно, родитель, его пощади!
   Подобное кто совершит?
И если уж должно быть опыту снова,
То рыцаря вышли, не пажа младова».
 
Но царь, не внимая, свой кубок златой
   В пучину швырнул с высоты:
«И будешь здесь рыцарь любимейший мой,
   Когда с ним воротишься, ты;
И дочь моя, ныне твоя предо мною
Заступница, будет твоею женою».
 
В нем жизнью небесной душа зажжена;
   Отважность сверкнула в очах;
Он видит: краснеет, бледнеет она;
   Он видит: в ней жалость и страх...
Тогда, неописанной радостью полный,
На жизнь и погибель он кинулся в волны...
 
Утихнула бездна... и снова шумит...
   И пеною снова полна...
И с трепетом в бездну царевна глядит...
   И бьет за волною волна...
Приходит, уходит волна быстротечно:
А юноши нет и не будет уж вечно.