Солдат, которому в войне отшибли ноги,
Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его.
     А служки были строги
     Для бедного сего.
Не мог там пищею несчастливый ласкаться
     И жизни был не рад,
Оставил монастырь безногий сей солдат.
Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться.
Я дело самое преважное имел,
Желая, чтоб никто тогда не зашумел,
Весь мозг, колико я его имею в теле,
          Был в этом деле,
     И голова была пуста.
     Солдат, ползя с пустым лукошком,
          Ворчал перед окошком:
«Дай милостыньку кто мне, для ради Христа,
          Подайте ради бога;
Я целый день не ел, и наступает ночь».
Я злился и кричал: «Ползи, негодный, прочь,
          Куда лежит тебе дорога:
Давно тебе пора, безногий, умирать,
Ползи, и не мешай мне в шахматы играть».
Ворчал солдат еще, но уж не предо мною,
Перед купеческой ворчал солдат женою.
          Я выглянул в окно,
          Мне стало то смешно,
          За что я сперва злился,
И на безногого я, смотря, веселился:
Идти ко всенощной была тогда пора;
Купецкая жена была уже стара
     И очень богомольна;
     Была вдова и деньгами довольна:
Она с покойником в подрядах клад нашла;
          Молиться пеша шла;
Но не от бедности; да что колико можно,
          Жила она набожно:
Все дни ей пятница была и середа,
И мяса в десять лет не ела никогда,
Дни с три уже она не напивалась водки,
          А сверх того всегда
          Перебирала четки.
     Солдат и ей о пище докучал,
          И то ж ворчал.
Защекотило ей его ворчанье в ухе,
И жалок был солдат набожной сей старухе,
Прося, чтоб бедному полушку подала.
Заплакала вдова и в церковь побрела.
Работник целый день копал из ряды
          На огороде гряды
И, встретившись несчастному сему,
Что выработал он, все отдал то ему.
С ползущим воином работник сей свидетель,
В каком презрении прямая добродетель.