«Ночь светла; в небесном поле
Ходит Веспер золотой;
Старый дож плывет в гондоле
догарессой молодой...» *
 
Занимает догарессу
Умной речью дож седой...
Слово каждое по весу -
Что червонец дорогой...
 
Тешит он ее картиной,
Как Венеция, тишком,
Весь, как тонкой паутиной,
Мир опутала кругом:
 
«Кто сказал бы в дни Аттилы,
Чтоб из хижин рыбарей
Всплыл на отмели унылой
Этот чудный перл морей!
 
Чтоб, укрывшийся в лагуне,
Лев святого Марка стал
Выше всех владык - и втуне
Рев его не пропадал!
 
Чтоб его тяжелой лапы
Мощь почувствовать могли
Императоры, и папы,
И султан, и короли!
 
Подал знак - гремят перуны,
Всюду смута настает,
А к нему - в его лагуны -
Только золото плывет!..»
 
Кончил он, полусмеяся,
Ждет улыбки - но, глядит,
На плечо его склоняся,
Догаресса - мирно спит!..
 
«Всё дитя еще!» - с укором,
Полным ласки, молвил он,
Только слышит - вскинул взором -
Чье-то пенье... цитры звон...
 
И всё ближе это пенье
К ним несется над водой,
Рассыпаясь в отдаленье
В голубой простор морской...
 
Дожу вспомнилось былое...
Море зыбилось едва...
Тот же Веспер... «Что такое?
Что за глупые слова!» -
 
Вздрогнул он, как от укола
Прямо в сердце... Глядь, плывет,
Обгоняя их, гондола,
Кто-то в маске там поет:
 
«С старым дожем плыть в гондоле.
Быть его - и не любить...
И к другому, в злой неволе,
Тайный помысел стремить...
 
Тот «другой» - о догаресса! -
Самый ад не сладит с ним!
Он безумец, он повеса,
Но он - любит и любим!..»
 
Дож рванул усы седые...
Мысль за мыслью, целый ад,
Словно молний стрелы злые,
Душу мрачную браздят...
 
А она - так ровно дышит,
На плече его лежит...
«Что же?.. Слышит иль не слышит?
Спит она или не спит?!.»

[Эти четыре строчки найдены в бумагах Пушкина, 
как начало чего-то. Да простит мне тень великого 
     поэта попытку угадать: что же было дальше?]