Соседи,   завтракая,  разговорились   довольно  дружелюбно.   Муромский
попросил  у Берестова дрожек,  ибо  признался,  что  от ушибу  не  был он  в
состоянии доехать до дома верьхом.  Берестов проводил его до самого крыльца,
а Муромский уехал не прежде, как взяв с него честное слово на другой же день
(и с  Алексеем Ивановичем) приехать отобедать  по-приятельски  в  Прилучино.
Таким  образом вражда  старинная  и  глубоко укоренившаяся, казалось, готова
была прекратиться от пугливости куцой кобылки.
     Лиза  выбежала на встречу Григорью Ивановичу. "Что  это  значит, папа?"
сказала она  с  удивлением;  "отчего вы  хромаете? Где  ваша лошадь? Чьи это
дрожки?" -  "Вот уж не угадаешь, my dear", отвечал ей Григорий  Иванович,  и
рассказал всь, что случилось. Лиза не  верила своим ушам. Григорий Иванович,
не  дав  ей  опомниться,  объявил, что  завтра  будут  у  него  обедать  оба
Берестовы. "Что вы говорите!"  сказала  она,  побледнев. "Берестовы, отец  и
сын! Завтра у нас  обедать!  Нет, папа,  как  вам  угодно:  я  ни  за что не
покажусь". - "Что ты с  ума  сошла?" возразил отец; "давно  ли ты стала  так
застенчива, или ты к ним питаешь наследственную ненависть, как  романическая
героиня?  Полно, не дурачься..." -  "Нет, папа,  ни  за что на  свете, ни за
какие  сокровища не явлюсь  я  перед  Берестовыми". Григорий  Иванович пожал
плечами и более с нею не спорил, ибо знал, что противоречием с нее ничего не
возьмешь, и пошел отдыхать от своей достопримечательной прогулки.
     Лизавета  Григорьевна  ушла в свою комнату и призвала  Настю. Обе долго
рассуждали о завтрашнем  посещении.  Что подумает  Алексей,  если  узнает  в
благовоспитанной барышне свою  Акулину?  Какое мнение будет  он  иметь о  ее
поведении  и  правилах, о  ее  благоразумии?  С  другой стороны  Лизе  очень
хотелось видеть,  какое  впечатление  произвело  бы на  него  свидание столь
неожиданное... Вдруг  мелькнула ей мысль.  Она тотчас передала ее Насте; обе
обрадовались ей как находке, и положили исполнить ее непременно.
     На другой день за завтраком Григорий  Иванович спросил у дочки,  всь ли
намерена она спрятаться  от  Берестовых. "Папа", отвечала Лиза, "я приму их,
если это вам угодно, только с уговором: как бы  я перед ними ни явилась, что
б  я  ни  сделала,  вы бранить меня не  будете и не  дадите  никакого  знака
удивления или неудовольствия". - "Опять какие-нибудь проказы!" сказал смеясь
Григорий  Иванович.  "Ну,  хорошо,  хорошо;  согласен,  делай,  что  хочешь,
черноглазая  моя  шалунья".  С  этим словом  он поцаловал ее  в лоб  и  Лиза
побежала приготовляться.
     В два часа ровно коляска домашней работы, запряженная шестью  лошадьми,
въехала  на двор  и покатилась  около густозеленого дернового круга.  Старый
Берестов взошел на крыльцо с помощью двух ливрейных лакеев Муромского. Вслед
за ним сын его приехал верьхом и вместе с ним вошел в столовую, где стол был
уже накрыт. Муромский принял своих соседей как нельзя ласковее, предложил им
осмотреть  перед  обедом сад  и зверинец,  и  повел  по дорожкам,  тщательно
выметенным и усыпанным песком. Старый  Берестов внутренно жалел о потерянном
труде и времени на  столь бесполезные прихоти, но молчал из  вежливости. Сын
его  не  разделял ни  неудовольствия  расчетливого  помещика,  ни восхищения
самолюбивого англомана; он с нетерпением ожидал  появления хозяйской дочери,
о которой  много наслышался, и  хотя сердце его, как нам известно,  было уже
занято, но молодая красавица всегда имела право на его воображение.
     Возвратясь в  гостиную,  они уселись  втроем: старики вспомнили прежнее
время и анекдоты своей службы,  а Алексей размышлял о том, какую роль играть
ему в присутствии Лизы. Он решил, что холодная рассеянность во всяком случае
всего приличнее  и  в  следствие  сего  приготовился.  Дверь  отворилась, он
повернул голову с таким равнодушием, с такою гордою небрежностию, что сердце
самой  закоренелой  кокетки  непременно  должно  было   бы  содрогнуться.  К
несчастию, вместо Лизы, вошла  старая мисс  Жаксон, набеленая,  затянутая, с
потупленными глазами  и с  маленьким книксом,  и прекрасное военное движение
Алексеево пропало  втуне.  Не  успел он снова собраться с силами, как  дверь
опять отворилась, и  на сей раз вошла  Лиза.  Все  встали;  отец начал  было
представление гостей, но вдруг  остановился и поспешно закусил  себе губы...
Лиза, его смуглая  Лиза,  набелена была по  уши, насурмлена пуще  самой мисс
Жаксон; фальшивые локоны, гораздо светлее собственных ее волос, взбиты были,
как парик  Людовика XIV; рукава а  l'imbйcile  торчали как фижмы у Madame de
Pompadour; талия была перетянута, как буква икс, и все бриллиянты ее матери,
еще не  заложенные в ломбарде, сияли  на ее пальцах, шее и  ушах. Алексей не
мог узнать свою Акулину в этой смешной и блестящей барышне. Отец его подошел
к  ее  ручке,  и он  с досадою  ему  последовал; когда прикоснулся он  к  ее
беленьким пальчикам,  ему показалось, что они дрожали.  Между  тем  он успел
заметить  ножку,  с  намерением   выставленную   и  обутую  со  всевозможным
кокетством. Это  помирило его несколько с остальным ее нарядом. Что касается
до  белил  и  до  сурьмы, то  в простоте своего  сердца, признаться, он их с
первого взгляда  не  заметил,  да и  после не подозревал.  Григорий Иванович
вспомнил  свое обещание и старался не показать и  виду удивления; но шалость
его дочери казалась ему так забавна, что он едва мог удержаться. Не до смеху
было  чопорной  англичанке.  Она догадывалась,  что  сурьма  и  белилы  были
похищены  из   ее  комода,  и  багровый  румянец  досады  пробивался  сквозь
искусственную белизну ее лица.
     Она  бросала пламенные взгляды на  молодую проказницу, которая, отлагая
до другого времени всякие объяснения, притворялась, будто их не замечает.
     Сели за стол. Алексей продолжал играть роль рассеянного  и задумчивого.
Лиза жеманилась,  говорила сквозь  зубы, на  распев, и только по-французски.
Отец поминутно засматривался на нее, не понимая  ее цели, но находя всь  это
весьма забавным. Англичанка бесилась  и молчала. Один Иван  Петрович был как
дома: ел  за  двоих, пил  в  свою меру, смеялся  своему смеху и час  от часу
дружелюбнее разговаривал и хохотал.
     Наконец  встали изо стола; гости уехали, и Григорий  Иванович  дал волю
смеху и вопросам: "Что  тебе вздумалось дурачить их?"  спросил  он  Лизу. "А
знаешь  ли что?  Белилы  право  тебе  пристали; не  вхожу в  тайны  дамского
туалета, но  на твоем  месте я бы  стал  белиться; разумеется не слишком,  а
слегка". Лиза  была в восхищении  от успеха  своей выдумки. Она обняла отца,
обещалась ему подумать  о его совете, и побежала  умилостивлять раздраженную
мисс Жаксон,  которая насилу  согласилась отпереть ей свою дверь и выслушать
ее  оправдания.  Лизе  было  совестно показаться  перед  незнакомцами  такой
чернавкою; она не смела просить... она была уверена, что добрая, милая  мисс
Жаксон простит ей... и проч., и проч. Мисс Жаксон, удостоверясь, что Лиза не
думала поднять ее насмех, успокоилась, поцаловала Лизу и в  залог примирения
подарила ей  баночку английских белил, которую  Лиза и приняла с изъявлением
искренней благодарности.
     Читатель догадается, что на другой день утром Лиза не замедлила явиться
в  роще свиданий. "Ты был, барин,  вечор у наших господ?" сказала она тотчас
Алексею;  "какова  показалась тебе  барышня?" Алексей отвечал, что  он ее не
заметил.  "Жаль", возразила Лиза. -  "А почему  же?" спросил  Алексей. -  "А
потому, что  я хотела бы спросить у тебя, правда ли, говорят..."  - "Что  же
говорят?"  - "Правда ли, говорят,  будто бы я на барышню  похожа?"  - "Какой
вздор! она перед тобой урод уродом".  - "Ах, барин,  грех тебе это говорить;
барышня наша такая беленькая,  такая  щеголиха! Куда  мне с  нею ровняться!"
Алексей  божился  ей, что она лучше  всевозможных  беленьких барышен, и чтоб
успокоить ее совсем, начал описывать ее госпожу такими смешными чертами, что
Лиза хохотала от души. "Однако ж", сказала  она со  вздохом,  "хоть барышня,
может,  и смешна, всь  же я  перед нею  дура  безграмотная".  - "И!"  сказал
Алексей,  "есть о чем сокрушаться!  Да  коли  хочешь,  я  тотчас  выучу тебя
грамоте". - "А взаправду", сказала Лиза, "не попытаться ли и в самом  деле?"
- "Изволь, милая; начнем хоть  сейчас". Они сели. Алексей  вынул  из кармана
карандаш  и записную книжку,  и Акулина выучилась азбуке удивительно  скоро.
Алексей не  мог надивиться ее понятливости. На  следующее утро она  захотела
попробовать и  писать;  сначала карандаш не  слушался ее, но через несколько
минут  она  и вырисовывать  буквы  стала довольно порядочно. "Что  за чудо!"
говорил  Алексей.  "Да  у  нас учение  идет  скорее,  чем  по  ланкастерской
системе". В самом деле, на  третьем уроке  Акулина разбирала уже  по складам
"Наталью  боярскую дочь",  прерывая чтение замечаниями,  от которых  Алексей
истинно был в изумлении, и круглый лист измарала  афоризмами, выбранными  из
той же повести.
     Прошла  неделя, и  между  ними  завелась  переписка.  Почтовая  контора
учреждена  была  в дупле  старого дуба.  Настя втайне  исправляла  должность
почталиона. Туда приносил Алексей крупным почерком написанные  письма, и там
же находил на синей простой бумаге каракульки своей любезной. Акулина видимо
привыкала   к  лучшему   складу  речей,  и  ум  ее  приметно   развивался  и
образовывался.
     Между тем,  недавнее знакомство  между  Иваном Петровичем Берестовым  и
Григорьем   Ивановичем   Муромским  более  и  более  укреплялось   и  вскоре
превратилось в дружбу, вот по каким обстоятельствам: Муромский нередко думал
о том, что  по смерти Ивана Петровича всь его имение перейдет в руки Алексею
Ивановичу;  что в таком случае Алексей Иванович будет один из самых  богатых
помещиков  той губернии, и что нет ему никакой причины не  жениться на Лизе.
Старый же  Берестов,  с своей  стороны,  хотя и  признавал  в  своем  соседе
некоторое сумасбродство  (или, по его  выражению, английскую дурь), однако ж
не  отрицал   в   нем   и  многих   отличных  достоинств,  например:  редкой
оборотливости; Григорий  Иванович  был близкой  родственник графу Пронскому,
человеку  знатному  и  сильному;  граф  мог  быть  очень полезен  Алексею, а
Муромский  (так думал Иван Петрович) вероятно обрадуется случаю выдать  свою
дочь  выгодным образом.  Старики до тех  пор обдумывали всь  это каждый  про
себя,  что наконец друг  с другом и переговорились, обнялись, обещались дело
порядком обработать, и  принялись  о нем хлопотать  каждый со своей стороны.
Муромскому предстояло затруднение: уговорить свою Бетси познакомиться короче
с Алексеем, которого не видала  она с самого достопамятного  обеда. Казалось
они  друг  другу  не  очень  нравились;  по  крайней  мере  Алексей  уже  не
возвращался в Прилучино,  а Лиза уходила в свою комнату всякой раз, как Иван
Петрович удостоивал их своим посещением.  Но, думал Григорий Иванович,  если
Алексей будет у меня всякой день, то Бетси должна же будет в него влюбиться.
Это в порядке вещей. Время всь сладит.
     Иван Петрович менее  беспокоился об успехе  своих намерений.  В  тот же
вечер  призвал он сына  в свой кабинет, закурил трубку, и  немного помолчав,
сказал: "Что же  ты, Алеша, давно про военную  службу  не поговариваешь? Иль
гусарский  мундир  уже  тебя  не  прельщает!"  -   "Нет,  батюшка",  отвечал
почтительно Алексей, "я вижу, что вам не угодно,  чтоб я шел  в гусары;  мой
долг вам повиноваться". - "Хорошо"  отвечал  Иван  Петрович, "вижу,  что  ты
послушный сын; это мне утешительно; не хочу ж и я тебя неволить; не понуждаю
тебя вступить... тотчас...  в статскую службу; а  покаместь  намерен я  тебя
женить".
     "На ком это, батюшка?" спросил изумленный Алексей.
     - "На  Лизавете Григорьевне Муромской", отвечал Иван Петрович; "невеста
хоть куда; не правда ли?"
     "Батюшка, я о женитьбе еще не думаю".
     - "Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал".
     "Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится".
     - "После понравится. Стерпится, слюбится".
     "Я не чувствую себя способным сделать ее счастие".
     -  "Не  твое  горе  -  ее  счастие.  Что?  так-то  ты  почитаешь   волю
родительскую? Добро!"
     "Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь".
     - "Ты  женишься, или  я тебя прокляну, а имение, как бог свят! продам и
промотаю, и  тебе полушки  не оставлю.  Даю тебе  три  дня на размышление, а
покаместь не смей на глаза мне показаться".
     Алексей знал, что если отец заберет что  себе  в голову, то уж того, по
выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей  был  в
батюшку, и  его  столь  же трудно было переспорить. Он ушел в свою комнату и
стал размышлять о пределах власти  родительской, о  Лизавете Григорьевне,  о
торжественном  обещании отца  сделать  его  нищим, и  наконец об  Акулине. В
первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая  мысль
жениться на крестьянке  и жить  своими  трудами пришла ему в голову,  и  чем
более  думал  он  о  сем  решительном  поступке,  тем  более  находил в  нем
благоразумия.  С некоторого  времени свидания  в  роще  были  прекращены  по
причине дождливой  погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и
самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же предлагал
ей  свою руку. Тотчас  отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма
довольный собою.
     На другой день  Алексей, твердый в своем намерении, рано утром поехал к
Муромскому, дабы откровенно с ним  объясниться. Он надеялся подстрекнуть его
великодушие  и склонить его на свою сторону.  "Дома  ли  Григорий Иванович?"
спросил он, останавливая  свою  лошадь  перед крыльцом прилучинского  замка.
"Никак  нет", отвечал слуга;  "Григорий Иванович с  утра изволил выехать". -
"Как  досадно!"  подумал  Алексей.  "Дома  ли,  по  крайней  мере,  Лизавета
Григорьевна?"  - "Дома-с". И Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки
лакею, и пошел без доклада.
     "Всь будет  решено",  думал  он,  подходя к гостиной; "объяснюсь с  нею
самою".  -  Он  вошел...  и остолбенел!  Лиза...  нет Акулина, милая смуглая
Акулина,  не в сарафане, а в белом  утреннем платице,  сидела  перед окном и
читала  его письмо;  она так была  занята, что  не  слыхала, как он и вошел.
Алексей  не  мог  удержаться  от  радостного  восклицания. Лиза  вздрогнула,
подняла  голову, закричала и  хотела  убежать. Он  бросился  ее  удерживать.
"Акулина,  Акулина!.."  Лиза  старалась  от  него  освободиться...   "  Mais
laissez-moi  donc,   monsieur;   mais   кtes-vous   fou?"   повторяла   она,
отворачиваясь. "Акулина!  друг мой, Акулина!" повторял  он,  цалуя ее  руки.
Мисс Жаксон, свидетельница  этой сцены, не знала, что подумать. В эту минуту
дверь отворилась, и Григорий Иванович вошел.
     "Ага!"  сказал  Муромский,  "да  у  вас,   кажется,  дело  совсем   уже
слажено..."
     Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку.