Пергаментною луною
	Пресьоса звенит беспечно,
	среди хрусталей и лавров
	бродя по тропинке млечной.
	И, бубен ее заслыша,
	бежит тишина в обрывы,
	где море в недрах колышет
	полуночь, полную рыбы.
	На скалах солдаты дремлют
	в беззвездном ночном молчанье
	на страже у белых башен,
	в которых спят англичане.
	А волны, цыгане моря,
	играя в зеленом мраке,
	склоняют к узорным гротам
	сосновые ветви влаги...

	Пергаментною луною
	Пресьоса звенит беспечно.
	И обортнем полночным
	к ней ветер спешит навстречу.
	Встает святым Христофором
	нагой великан небесный -
	маня колдовской волынкой,
	зовет голосами бездны.
	- О, дай мне скорей, цыганка,
	откинуть подол твой белый!
	Раскрой в моих древних пальцах
	лазурную розу тела!

	Пресьоса роняет бубен
	и в страхе летит, как птица.
	За нею косматый ветер
	с мечом раскаленным мчится.

	Застыло дыханье моря,
	забились бледные ветви,
	запели флейты ущелий,
	и гонг снегов им ответил.

	Пресьоса, беги, Пресьоса!
	Все ближе зеленый ветер!
	Пресьоса, беги, Пресьоса!
	Он ловит тебя за плечи!
	Сатир из звезд и туманов
	в огнях сверкающей речи...

	Пресьоса, полная страха,
	бежит по крутым откосам
	к высокой, как сосны, башне,
	где дремлет английский консул.
	Дозорные бьют тревогу,
	и вот уже вдоль ограды,
	к виску заломив береты,
	навстречу бегут солдаты.
	Несет молока ей консул,
	дает ей воды в бокале,
	подносит ей рюмку водки -
	Пресьоса не пьет ни капли.
	Она и словечка молвить
	не может от слез и дрожи.

	А ветер верхом на кровле,
	хрипя, черепицу гложет.