Горька позолота пейзажа.
	А сердце слушает жадно.

	И сетовал ветер,
	окутанный влажной печалью:
	- Я плоть поблекших созвездий
	и кровь бесконечных далей.
	Я краски воспламеняю
	в дремотных глубинах,
	я взглядами весь изранен
	ангелов и серафимов.
	Тоскою и вздохами полнясь,
	бурлит во мне кровь и клокочет,
	мечтая дождаться триумфа
	любви бессмертно-полночной.
	Я в сгустках сердечной скорби,
	меня привечают дети,
	над сказками о королевах
	парю хрусталями света,
	качаюсь вечным кадилом
	плененных песен,
	заплывших в лазурные сети
	прозрачного метра.

	В моем растворились сердце
	душа и тело господни,
	и я притворяюсь печалью,
	сумеречной и холодной,
	иль лесом, бескрайним и дальним.

	Веду я снов каравеллы
	в таинственный сумрак ночи,
	не зная, где моя гавань
	и что мне судьба пророчит.

	Звенели слова ветровые
	нежнее ирисов вешних,
	и сердце мое защемило
	от этой тоски нездешней.

	На бурой степной тропинке
	в бреду бормотали черви:

	- Мы роем земные недра
	под грузом тоски вечерней.
	О том, как трещат цикады
	и маки цветут - мы знаем,
	и сами в укромном логе
	на арфе без струн играем.
	О, как идеал наш прост,
	но он не доходит до звезд!
	А нам бы - мел собирать,
	и щелкать в лесах, как птицы,
	и грудью кормить детей,
	гулять по росе в медунице!

	Как счастливы мотыльки
	и все, что луной одеты,
	кто вяжет колосья в снопы,
	а розы - в букеты.
	И счастлив тот, кто, живя
	в раю, не боится смерти,
	и счастлив влюбленный в даль
	крылато-свободный ветер.
	И счастлив достигший славы,
	не знавший жалости близких,
	кому улыбнулся кротко
	наш братец Франциск Ассизский.
	Жалкая участь -
	не понять никогда,
	о чем толкуют
	тополя у пруда.

	Но им дорожная пыль
	ответила в дымке вечерней:
	- Взыскала вас щедро судьба,
	вы знаете, что вы черви,
	известны вам от рожденья
	предметов и форм движенье.
	Я ж облачком за странником
	в лучах играю, белая,
	мне бы в тепле понежиться,
	да падаю на землю я.

	В ответ на жалобы эти
	деревья сказали устало:
	- А нам в лазури прозрачной
	парить с малолетства мечталось.
	Хотелось летать орлами,
	но мы разбиты грозою!
	- Завидовать нам не стоит! -
	раздался клекот орлиный,
	лазурь ухватили звезды
	когтями из ярких рубинов.
	А звезды сказали: - За нами
	лазурь схоронилась где-то... -
	А космос: - Лазурь замкнута
	надеждой в ларец заветный. -
	Ему надежда ответила
	из темного бездорожья:
	- Сердечко мое, ты бредишь! -
	И сердце вздохнуло:
	- О боже!

	Стоят тополя у пруда,
	и осень сорвала их листья.

	Мерцает серебряной чернью вода
	средь пыли дорожной и мглистой.
	А черви уже расползлись кто куда,
	им что-то, наверное, снится.
	Орлы укрываются в гнездах меж скал.
	Бормочет ветер: - Я ритм вечный! -
	Слышны колыбельные песни в домах,
	и блеет отара овечья.

	На влажном лике пейзажа
	моршин проступают сети -
	рубцы от задумчивых взглядов
	давно истлевших столетий.

	Пока отдыхают звезды
	на темно-лазурных простынях,
	я сердцем вижу свою мечту
	и тихо шепчу:
	- О господи!
	О господи, кому я молюсь?
	Кто ты, скажи мне, господи!

	Скажи, почему нет нежности ходу,
	и крепко надежде спится,
	зачем, вобрав в себя всю лазурь,
	глаза смежают ресницы?

	О, как мне хочется закричать,
	чтоб сльшал пейзаж осенний,
	оплакать свой путь и свою судьбу,
	как черви во мгле вечерней.
	Пускай вернут человеку Любовь,
	огромную, как лазурь тополевой рощи,
	лазурь сердец и лазурь ума,
	лазурь телесной, безмерной мощи.

	Пускай мне в руки отмычку дадут -
	я ею вскрою сейф бесконечности
	и встречу бесстрашно и мудро смерть,
	прихваченный инеем страсти и нежности.
	Хотя я, как дерево, расколот грозой,
	и крик мой беззвучен, и листьев в помине нет,
	на лбу моем белые розы цветут,
	а в чаше вино закипает карминное.