Ух, башня проклятая! Сто ступеней!
     Соратник огню и железу,
     По выступам ста треугольных камней
     Под самое небо я лезу.
     Винтом извивается башенный ход,
     Отверстье, пробитое в камне.
     Сорвись-ка! Никто и костей не найдет.
     Вгрызается в сердце тоска мне.
     А следом за мною, в холодном поту,
     Как я, распростершие руки,
     Какие-то люди ползут в высоту,
     Таща самопалы и луки.
     О черные стены бряцает кинжал,
     На шлемах сияние брезжит.
     Доносится снизу, заполнив провал,
     Кольчуг несмолкаемый скрежет.
     А там, в подземелье соборных руин,
     Где царская скрыта гробница,
     Леван-полководец, Леван-властелин
     Из каменной ниши стучится:
     «Вперед, кахетинцы, питомцы орлов!
     Да здравствует родина наша!
     Вовеки не сгинет отеческий кров
     Под черной пятой кизилбаша!»
     И мы на последнюю всходим ступень,
     И солнце ударило в очи,
     И в сердце ворвался стремительный день
     Всей силой своих полномочий.
     В парче винограда, в живом янтаре,
     Где дуб переплелся с гранатом,
     Кахетия пела, гордясь в октябре
     Своим урожаем богатым.
     Как пламя, в марани струилось вино,
     Веселье лилось из давилен,
     И был кизилбаш, позабытый давно,
     Пред этой страною бессилен.
     И реял над нею свободный орлан,
     Вздувающий перья на шлеме,
     И так же, как некогда витязь Леван,
     Стерег опустевшую Греми.