Нет, сердце, значит, не остыло, 
   Не загрубел с летами вкус! 
   На то, что прежде было мило, 
   Я и теперь не нагляжусь. 
   Меня пленяет особливо 
   Своеобразный этот вид 
   Дороги грустно молчаливой 
   С ее аллеями ракит. 
   Я их разгадываю думу, 
   Когда под тенью их иду; 
   И с ними сам, в ответ их шуму, 
   Беседы долгие веду. 
   Они, ветвисты и могучи, 
   Про старину мне говорят; 
   Про вихри, грозовые тучи, 
   Снега, метель, мороз трескучий 
   И дней счастливых длинный ряд. 
   Но вот сухие две ракиты 
   Лежат в изнеможеньи сил... 
   Не бурей злой они убиты, - 
   Злой человек их погубил. 
   Они сломились и ветвями, 
   Как будто крепкими руками, 
   Упав, о землю оперлись; 
   И, распростившись с небесами, 
   С тех пор печально смотрят вниз. 
   Но смерть ракиты вековые 
   Со света выжить не могла: 
   Пошли побеги молодые 
   От расщепленного ствола. 
   О, как пред смертию бессильный, 
   Я за мои ракиты рад! 
   И мнится мне: глядя умильно, 
   И эти также говорят; 
   Мне говорят, являя обе 
   Дупло, прожженное внутри: 
   «Наперекор жестокой злобе, 
   Мы все живем еще, смотри!» 
   Бедняги! На меня похожи. 
   Им лучше медленно хиреть, 
   Лишь только б свет им видеть божий, 
   Лишь бы попозже умереть.