До рассвета поднявшись, извозчика взял
                      Александр Ефимыч с Песков
                   И без отдыха гнал от Песков чрез канал
                      В желтый дом, где живет Бирюков;
                   Не с Цертелевым он совокупно спешил
                      На журнальную битву вдвоем,
                   Не с романтиками переведаться мнил
                      За баллады, сонеты путем.
                   Но во фраке был он, был тот фрак запылен,
                      Какой цветом - нельзя распознать;
                   Оттопырен карман: в нем торчит, как чурбан,
                      Двадцатифунтовая тетрадь.
                   Вот к обеду домой возвращается он
                      В трехэтажный Моденова дом,
                   Его конь опенен, его Ванька хмелен,
                      И согласно хмелен с седоком.
                   Бирюкова он дома в тот день не застал -
                      Он с Красовским в цензуре сидел,
                   Где на Олина грозно вдвоем напирал,
                      Где фон Поль улыбаясь глядел.
                   Но изорван был фрак, на манишке табак,
                      Ерофеичем весь он облит.
                   Не в парнасском бою, знать в питейном дому
                      Был квартальными больно побит.
                   Соскочивши на Конной с саней у столба,
                   Притаяся у будки, стоял;
                   И три раза он кликнул Бориса-раба,
                      Из харчевни Борис прибежал.
                   «Подойди ты, мой Борька, мой трагик смешно!
                      И присядь ты на брюхо мое;
                   Ты скотина, но, право, скотина лихой,
                      И скотство - по нутру мне твое».
 
                         [Продолжение когда-нибудь]