Моя душа, я помню, с детских лет
     Чудесного искала. Я любил
     Все оболыценья света, но не свет,
     В котором я минутами лишь жил;
     И те мгновенья были мук полны,
     И населял таинственные сны
     Я этими мгновеньями. Но сон,
     Как мир, не мог быть ими омрачен.
     Как часто силой мысли в краткий час
     Я жил века и жизнию иной И о земле позабывал.
     Не раз, Встревоженный печальною мечтой,
     Я плакал; но все образы мои,
     Предметы мнимой злобы иль любви,
     Не походили на существ земных.
     О нет! все было ад иль небо в них.
     Холодной буквой трудно объяснить
     Боренье дум. Нет звуков у людей
     Довольно сильных, чтоб изобразить
     Желание блаженства. Пыл страстей
     Возвышенных я чувствую, но слов
     Не нахожу и в этот миг готов
     Пожертвовать собой, чтоб как-нибудь
     Хоть тень их перелить в другую грудь
     Известность, слава, что они? -- а есть
     У них над мною власть; и мне они
     Велят себе на жертву все принесть,
     И я влачу мучительные дни
     Без цели, оклеветан, одинок;
     Но верю им! -- неведомый пророк
     Мне обещал бессмертье, и, живой,
     Я смерти отдал все, что дар земной.
     Но для небесного могилы нет.
     Когда я буду прах, мои мечты,
     Хоть не поймет их, удивленный свет
     Благословит; и ты, мой ангел, ты
     Со мною не умрешь: моя любовь
     Тебя отдаст бессмертной жизни вновь;
     С моим названьем станут повторять
     Твое: на что им мертвых разлучать?
     К погибшим люди справедливы; сын
     Боготворит, что проклинал отец.
     Чтоб в этом убедиться, до седин
     Дожить не нужно. Есть всему конец;
     Немного долголетней человек
     Цветка; в сравненье с вечностью их век
     Равно ничтожен. Пережить одна
     Душа лишь колыбель свою должна.
     Так и ее созданья. Иногда,
     На берегу реки, один, забыт,
     Я наблюдал, как быстрая вода,
     Синея, гнется в волны, как шипит
     Над ними пена белой полосой;
     И я глядел, и мыслию иной
     Я не был занят, и пустынный шум
     Рассеивал толпу глубоких дум.
     Тут был я счастлив... О, когда б я мог
     Забыть, что незабвенно! женский взор!
     Причину стольких слез, безумств, тревог!
     Другой владеет ею с давных пор,
     И я другую с нежностью люблю,
     Хочу любить, -- и небеса молю
     О новых муках; но в груди моей
     Все жив печальный призрак прежних дней.
     Никто не дорожит мной на земле,
     И сам себе я в тягость, как другим;
     Тоска блуждает на моем челе.
     Я холоден и горд; и даже злым
     Толпе кажуся; но ужель она
     Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
     Зачем ей знать, что в нем заключено?
     Огонь иль сумрак там -- ей все равно.
     Темна проходит туча в небесах,
     И в ней таится пламень роковой;
     Он, вырываясь, обращает в прах
     Все, что ни встретит. С дивной быстротой
     Блеснет, и снова в облаке укрыт;
     И кто его источник объяснит,
     И кто заглянет в недра облаков?
     Зачем? они исчезнут без следов.
     Грядущее тревожит грудь мою.
     Как жизнь я кончу, где душа моя
     Блуждать осуждена, в каком краю
     Любезные предметы встречу я?
     Но кто меня любил, кто голос мой
     Услышит и узнает? И с тоской
     Я вижу, что любить, как я, -- порок,
     И вижу, я слабей любить не мог.
     Не верят в мире многие любви
     И тем счастливы; для иных она
     Желанье, порожденное в крови,
     Расстройство мозга иль виденье сна.
     Я не могу любовь определить,
     Но это страсть сильнейшая! -- любить
     Необходимость мне; и я любил
     Всем напряжением душевных сил.
     И отучить не мог меня обман;
     Пустое сердце ныло без страстей,
     И в глубине моих сердечных ран
     Жила любовь, богиня юных дней;
     Так в трещине развалин иногда
     Береза вырастает молода
     И зелена, и взоры веселит,

     И украшает сумрачный гранит.
     И о судьбе ее чужой пришлец
     Жалеет. Беззащитно предана
     Порыву бурь и зною, наконец
     Увянет преждевременно она;
     Но с корнем не исторгнет никогда
     Мою березу вихрь: она тверда;
     Так лишь в разбитом сердце может страсть
     Иметь неограниченную власть.
     Под ношей бытия не устает
     И не хладеет гордая душа;
     Судьба ее так скоро не убьет,
     А лишь взбунтует; мщением дыша
     Против непобедимой, много зла
     Она свершить готова, хоть могла
     Составить счастье тысячи людей:
     С такой душой ты бог или злодей...
     Как нравились всегда пустыни мне.
     Люблю я ветер меж нагих холмов,
     И коршуна в небесной вышине,
     И на равнине тени облаков.
     Ярма не знает резвый здесь табун,
     И кровожадный тешится летун
     Под синевой, и облако степей
     Свободней как-то мчится и светлей.
     И мысль о вечности, как великан,
     Ум человека поражает вдруг,
     Когда степей безбрежный океан
     Синеет пред глазами; каждый звук
     Гармонии вселенной, каждый час
     Страданья или радости для нас
     Становится понятен, и себе
     Отчет мы можем дать в своей судьбе.
     Кто посещал вершины диких гор
     В тот свежий час, когда садится день,
     На западе светило видит взор
     И на востоке близкой ночи тень,

     Внизу туман, уступы и кусты,
     Кругом все горы чудной высоты,

     Как после бури облака, стоят,
     И странные верхи в лучах горят.
     И сердце полно, полно прежних лет,
     И сильно бьется; пылкая мечта
     Приводит в жизнь минувшего скелет,
     И в нем почти все та же красота.
     Так любим мы глядеть на свой портрет,
     Хоть с нами в нем уж сходства больше нет,

     Хоть на холсте хранится блеск очей,
     Погаснувших от время и страстей.
     Что на земле прекрасней пирамид
     Природы, этих гордых снежных гор?
     Не переменит их надменный вид
     Ничто: ни слава царств, ни их позор;
     О ребра их дробятся темных туч
     Толпы, и молний обвивает луч
     Вершины скал; ничто не вредно им.
     Кто близ небес, тот не сражен земным.
     Печален степи вид, где без препон,
     Волнуя лишь серебряный ковыль,
     Скитается летучий аквилон
     И пред собой свободно гонит пыль;
     И где кругом, как зорко ни смотри,
     Встречает взгляд березы две иль три,
     Которые под синеватой мглой
     Чернеют вечером в дали пустой.
     Так жизнь скучна, когда боренья нет.
     В минувшее проникнув, различить
     В ней мало дел мы можем, в цвете лет
     Она души не будет веселить.
     Мне нужно действовать, я каждый день
     Бессмертным сделать бы желал, как тень
     Великого героя, и понять
     Я не могу, что значит отдыхать.
     Всегда кипит и зреет что-нибудь
     В моем уме. Желанье и тоска
     Тревожат беспрестанно эту грудь.
     Но что ж? Мне жизнь все как-то коротка
     И все боюсь, что не успею я
     Свершить чего-то! жажда бытия
     Во мне сильней страданий роковых,

     Хотя я презираю жизнь других.
     Есть время -- леденеет быстрый ум;
     Есть сумерки души, когда предмет
     Желаний мрачен: усыпленье дум;
     Меж радостью и горем полусвет;
     Душа сама собою стеснена,
     Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,
     Находишь корень мук в себе самом,
     И небо обвинить нельзя ни в чем.
     Я к состоянью этому привык,
     Но ясно выразить его б не мог
     Ни ангельский, ни демонский язык:
     Они таких не ведают тревог,
     В одном вес чисто, а в другом все зло.
     Лишь в человеке встретиться могло
     Священное с порочным. Все его
     Мученья происходят оттого.
     Никто не получал, чего хотел
     И что любил, и если даже тот,
     Кому счастливый небом дан удел,
     В уме своем минувшее пройдет,
     Увидит он, что мог счастливей быть,
     Когда бы не умела отравить
     Судьба его надежды. Но волна
     Ко брегу возвратиться не сильна.
     Когда гонима бурей роковой
     Шипит и мчится с пеною своей,
     Она все помнит тот залив родной,
     Где пенилась в приютах камышей,
     И, может быть, она опять придет
     В другой залив, но там уж не найдет
     Себе покоя: кто в морях блуждал,
     Тот не заснет в тени прибрежных скал.
     Я предузнал мой жребий, мой конец,
     И грусти ранняя на мне печать;
     И как я мучусь, знает лишь творец;
     Но равнодушный мир не должен знать.

     И не забыт умру я. Смерть моя
     Ужасна будет; чуждые края
     Ей удивятся, а в родной стране
     Все проклянут и память обо мне.
     Все. Нет, не все: созданье есть одно,
     Способное любить -- хоть не меня;
     До этих пор не верит мне оно,
     Однако сердце, полное огня,
     Не увлечется мненьем, и мое
     Пророчество припомнит ум ее,
     И взор, теперь веселый и живой,
     Напрасной отуманится слезой.
     Кровавая меня могила ждет,
     Могила без молитв и без креста,
     На диком берегу ревущих вод
     И под туманным небом; пустота
     Кругом. Лишь чужестранец молодой,
     Невольным сожаленьем, и молвой,
     И любопытством приведен сюда,
     Сидеть на камне станет иногда
     И скажет: отчего не понял свет
     Великого, и как он не нашел
     Себе друзей, и как любви привет
     К нему надежду снова не привел?
     Он был ее достоин. И печаль
     Его встревожит, он посмотрит вдаль,
     Увидит облака с лазурью волн,
     И белый парус, и бегучий челн.
     И мой курган!--любимые мечты
     Мои подобны этим. Сладость есть
     Во всем, что не сбылось, -- есть красоты
     В таких картинах; только перенесть
     Их на бумагу трудно: мысль сильна,
     Когда размером слов не стеснена,
     Когда свободна, как игра детей,
     Как арфы звук в молчании ночей!