И я к тебе пришел, о город многоликий,
     К просторам площадей, в открытые дворцы;
     Я полюбил твой шум, все уличные крики:
     Напев газетчиков, бичи и бубенцы;

     Я полюбил твой мир, как сон, многообразный
     И вечно дышащий, мучительно-живой...
     Твоя стихия - жизнь, лишь в ней твои соблазны,
     Ты на меня дохнул - и я навеки твой.

     Порой казался мне ты беспощадно старым,
     Но чаще ликовал, как резвое дитя.
     В вечерний, тихий час по меркнущим бульварам
     Меж окон блещущих людской поток катя.

     Сверкали фонари, окутанные пряжей
     Каштанов царственных; бросали свой призыв
     Огни ночных реклам; летели экипажи,
     И рос, и бурно рос глухой, людской прилив.

     И эти тысячи и тысячи прохожих
     Я сознавал волной, текущей в новый век.
     И жадно я следил теченье вольных рек,
     Сам - капелька на дне в их каменистых ложах,

     А ты стоял во мгле - могучим, как судьба,
     Колоссом, давящим бесчисленные рати...
     Но не скудел пеан моих безумных братии,
     И Города с Людьми не падала борьба...

     Когда же, утомлен виденьями и светом,
     Искал приюта я - меня манил собор,
     Давно прославленный торжественным поэтом...
     Как сладко здесь мечтал мой воспаленный взор,
     Как были сладки мне узорчатые стекла,
     Розетки в вышине - сплетенья звезд и лиц.

     За ними суета невольно гасла, блекла,
     Пред вечностью душа распростиралась ниц...
     Забыв напев псалмов и тихий стон органа,
     Я видел только свет, святой калейдоскоп,
     Лишь краски и цвета сияли из тумана...

     Была иль будет жизнь? и колыбель? и гроб?
     И начинал мираж вращаться вкруг, сменяя
     Все краски радуги, все отблески огней.

     И краски были мир. В глубоких безднах рая
     Не эти ль образы, века, не утомляя,
     Ласкают взор ликующих теней?

     А там, за Сеной, был еще приют священный.
     Кругообразный храм и в бездне саркофаг,
     Где, отделен от всех, спит император пленный, -
     Суровый наш пророк и роковой наш враг!

     Сквозь окна льется свет, то золотой, то синий,
     Неяркий, слабый свет, таинственный, как мгла.
     Прозрачным знаменем дрожит он над святыней,
     Сливаясь с веяньем орлиного крыла!

     Чем дольше здесь стоишь, тем все кругом безгласней,
     Но в жуткой тишине растет беззвучный гром,
     И оживает все, что было детской басней,
     И с невозможностью стоишь к лицу лицом!

     Он веком властвовал, как парусом матросы,
     Он миллионам душ указывал их смерть;
     И сжали вдруг его стеной тюрьмы утесы,
     Как кровля, налегла расплавленная твердь.

     Заснул он во дворце - и взор открыл в темнице,
     И умер, не поняв, прошел ли страшный сон...
     Иль он не миновал? ты грезишь, что в гробнице?

     И вдруг войдешь сюда - с жезлом и в багрянице, -
     И пред тобой падем мы ниц, Наполеон!
     И эти крайности! - все буйство жизни нашей,
     Средневековый мир, величье страшных дней, -
     Париж, ты съединил в своей священной чаше,
     Готовя страшный яд из цесен и идей!

     Ты человечества - Мальстрем. Напрасно люди
     Мечтают от твоих влияний ускользнуть!
     Ты должен все смешать в чудовищном сосуде.
     Блестит его резьба, незримо тает муть.

     Ты властно всех берешь в зубчатые колеса,
     И мелешь души всех, и веешь легкий прах.
     А слезы вечности кропят его, как росы...

     И ты стоишь, Париж, как мельница, в веках!
     В тебе возможности, в тебе есть дух движенья,
     Ты вольно окрылен, и вольных крыльев тень
     Ложится и теперь на наши поколенья,

     И стать великим днем здесь может каждый день.
     Плотины баррикад вонзал ты смело в стены,
     И замыкал поток мятущихся времен,
     И раздроблял его в красивых брызгах пены.

     Он дальше убегал, разбит, преображен.
     Вторгались варвары в твой сжатый круг, крушили
     Заветные углы твоих святых дворцов,
     Но был не властен меч над тайной вечной были:

     Как феникс, ты взлетал из дыма, жив и нов.
     Париж не весь в домах, и в том иль в этом лике:
     Он часть истории, идея, сказка, бред.
     Свое бессмертие ты понял, о великий,
     И бреду твоему исчезновенья - нет!