Она была во всем права -
И даже в том, что сделала.
А он сидел, дышал едва,
И были губы белые.
И были черные глаза,
И были руки синие.
И были черные глаза
Пустынными пустынями.
 
Пустынный двор жестоких лет,
Пустырь, фонарь и улица.
И переулок, как скелет,
И дом подъездом жмурится.
И музыка ее шагов
Схлестнулась с подворотнею,
И музыка ее шагов -
Таблеткой приворотною.
 
И стала пятаком луна,
Подруга полумесяца,
Когда потом ушла она,
А он решил повеситься.
И шантажом гремела ночь,
Улыбочкой приправленным.
И шантажом гремела ночь
И пустырем отравленным.
 
И лестью падала трава,
И местью встала выросшей.
И ото всех его бравад
Остался лишь пупырышек.
Сезон прошел, прошел другой -
И снова снег на паперти.
Сезон прошел, прошел другой -
Звенит бубенчик капелькой.
 
И заоконная метель,
И лампа - желтой дынею.
А он все пел, все пел, все пел,
Наказанный гордынею.
Наказан скупостью своей,
Устал себя оправдывать.
Наказан скупостью своей
И страхом перед правдою.
 
Устал считать улыбку злом,
А доброту - смущением.
Устал считать себя козлом
Любого отпущения.
Двенадцать падает. Пора!
Дорога в темень шастает.
Двенадцать падает. Пора!
Забудь меня, глазастого!