Сложно остаться равнодушным к "SE7EN" – так или иначе фильм "зацепит" либо мрачной атмосферой, либо напряженным сюжетом, либо поднятой проблемой.

"Атмосфера" "нагнетена", пожалуй, даже излишне – тусклый, унылый мир декаданса с вечным дождем, мрачными декорациями и приглушенными цветами - стилистика фильма создает "атмосферу" но часто и раздражает излишним визуальным гротеском, карикатурностью мира и персонажей.

Продуманность ходов Джона Доу держит зрителя в напряжении – неясно, кто за кем охотится – детективы за маньяком, или он за ними. Двойные смыслы и патологичность преступлений внушают отвращение и страх беспомощности перед преступником.

Однако и стилистика и напряженный сюжет служат лишь декорациями для очевидной и, одновременно, игнорируемой истины обыденности морального разложения людей, приведшего к тому, что "семь смертных грехов" уже и не воспринимаются как пороки, настолько они привычны и распространены. Порок показан как правило, а не как исключение, "потому, что так проще жить", потому, что "таков мир" и ничего с этим не поделаешь. Моральное разложение, к которому настолько привыкли, что его уже не замечают и считают нормальным состоянием – "все так живут". Такое отношение к жизни, кстати, тоже является смертным грехом Уныния (Acedia) – в фильме "Sloth" (Праздность). Это порок и Уильяма Сомерсета. Только в таком, унылом и апатичном, "толерантном", а, на самом деле, безразличном, мире порочные (рабы страстей – обжора, лжец и стяжатель, педераст, шлюха, тщеславная самовлюбленная пустышка) могут быть "невинными", говорит нам Джон Доу.

Вырезанный фунт плоти, кажется, подчеркивает "нехристианские" убеждения маньяка (это "цитата" из "Венецианского купца" Шекспира – Шейлок, со своей жаждой мести пытавшийся вырезать фунт мяса у Антонио, был евреем (одна из интерпретаций – Дьявол), а не христианином, как другие, милосердные герои пьесы – в "Купце" мстительности дьявола противопоставлено христианское прощение, которое одерживает верх). Собственно, о том, что он не христианский мученик, а наоборот, садист, получающий удовольствие от своей "работы" "Джону Доу" говорит Сомерсет, да и сам "Доу" признает, что порочен и его смертный грех Зависть (Invidia).

Джон Доу (Зависть) добивается своего – обуреваемый жаждой мести за отнятую любовь Миллз (Гнев-Ira) выполняет то, что от него "требовалось". Ведь порок "вел" Миллза, и не будь Доу уверен, что Миллз "раб" своего гнева и обязательно отомстит, он бы не стал убивать Трэйси. Эта сцена фильма самая сильная, она показывает, в отличии от всех остальных "топорных" убийств – зеркал греха, то, что когда человеком управляет порок, найдется тот, кто будет управлять этим пороком, а через него и самим рабом порока. Порочный "дважды раб" – своего греха и того, кто этим грехом "управляет". Но эта, сильная сцена фильма, подчеркивает минусы и слабость всех остальных "способов убийств". В этом отношении фильм непродуман и "зеркала пороков" выглядят нескладно и искусственно, в них Доу не опосредовано использует пороки жертв (кроме, разве что, случая с Гордыней (Superbia)), а действует грубо и даже карикатурно.

Несмотря на очевидный триумф Джона Доу, концовка фильма оптимистична – Соммерс преодолевает свой смертный грех (Уныние-Acedia), и говорит, что хотя и не считает мир (жизнь) хорошим местом, но за него стоит бороться. Нет ли тут чрезмерного оптимизма режиссера, подчеркивавшего по ходу картины, что Соммерс так же апатичен, "как и все", насчет этих самых всех – неужели они (мы) способны преодолеть апатию? Да и хотим ли мы этого? Ведь так просто и удобно иметь пороки, которые нас тешат. И что с того, что мы "иногда" зависим от наших пороков – все ведь такие, за исключением глупцов, лжецов и ненормальных... По крайней мере, так мы себя утешаем.