Если болит душа, пиши о том, что видишь вокруг. ©

По дороге на берег Оки мчится машинка непонятного цвета. Впрочем, местность тут такая, что всё становится серого цвета, вне зависимости от того, какого цвета вещь была изначально - вишнёвой, желтенькой или вообще зеленой, как трава. Машинка эта в самом деле очень необычная: то ли озабоченный и какой-то потерянный голос Юрия Цурило создаёт такое впечатление, то ли груз, разделяющий пространство вместе с живыми людьми, виноват. Да, пожалуй, так оно есть: конечно, именно он является главным действующим лицом фильма, его объектом, субъектом и выразителем всей символики.
А что за груз? Да труп женщины и клетка с овсянками, которых человеку со странным именем Аист не на кого оставить.
Они, разумеется, не разговаривают: овсянки - потому что не умеют, а погибшая женщина Таня и при жизни проявила себя не слишком болтливым человеком (как, в общем-то, и все люди в их невыразительном сером городке, забытом и государством, и самими жителями), и поэтому ответственность за повествование ложится на внутренний монолог Аиста. Иногда он разговаривает с Таниным мужем, ведущим машину, чаще - что-то вспоминает: то обряды полупридуманных мерян, к которым себя причисляет, то их общение с Таней, когда та была ещё жива, то редкие замечания происходящего вокруг... И в этом, собственно, и заключается композиция "Овсянок": странный микс из воспоминаний, непосредственно происходящих событий и беззаботного чириканья сереньких овсянок, которые, кажется, будто бы и не испытывают никакого дискомфорта по поводу своего нахождения в клетке.
Разумеется, это социальная драма. Да, оплавленная в рамку личных переживаний и психологического повествования, но - всё-таки это довольно очевидная социальная драма, прелесть которой состоит в том, что она себя не провозглашает таковой. Об этом зритель судит мимоходом: пока герои разбираются со своими проблемами, плачут, о чем-то думают, мимо проплывают (словно по течению реки) покосившиеся домики, хрущевки, не ремонтировавшиеся с времен своей постройки, природа сурового мышиного цвета, грязь - и всё то, что встречается в любой такой забытой местности, будь то подмосковный областной центр или края чуть более отдаленные.
«Народ странноват тут — да. Лица невыразительные, как сырые оладьи. Волосы и глаза непонятного цвета. Глубокие тихие души. Половая распущенность. Страсти не кипят. Частые разводы, убийства и самоубийства не имеют видимых оснований».
Это не первые слова в фильме, но именно эта характеристика из уст главного героя, посеревшего и несчастного Аиста, является ключевой в трактовке фильма. В зависимости от того, насколько зрителю вообще нравится отечественное фестивальное кино, которое всегда (я подчеркиваю: всегда) социализировано, он может трактовать это по-разному: как преимущество фильма или же как его недостаток, и в любом случае зритель будет абсолютно прав. Можно сказать, что это высокомузыкальное молчаливое отчаяние, воплотившееся в блестящую серовато-лиричную историю о жизни и смерти, можно - что символика фильма очевидна донельзя, что сколько можно раскрывать глаза на творящееся и показывать странный внутренний мир людей, состоящий сплошь из высоких размышлений и невысоких потребностей... В общем-то, это всё правда. И то, и другое, и пятое, и десятое. Зависит лишь от того, насколько вообще зритель способен к рефлексии такого рода.
Несмотря на то, что фильм выглядит в итоге немного плакатным, благодаря психологизму и лирике, сопровождающих историю Тани и чирикающих овсянок, эта плакатность немного смягчается, выпуская на первый план невероятно тонкую историю отношений. Да и вообще - такие фильмы действительно нужны. Особенно если им рукоплескает сам Тарантино. Я сама не большой поклонник очевидной идейности, но тут она подана в такой форме, которая позволяет ей не быть уж слишком навязчивой и полностью погружаться в полумистичную-полутрагичную атмосферу "Овсянок". И это здорово.