Шепот греха.
Режиссер Алгимантас Пуйпа
Литва

Режиссёр говорящий режиссурой.

Автор этой картины известен у нас своей работой «Жизнь Эльзы», ставшей лаурятом Кино-шока 2000 года. Новая работа носит название «Шепот греха», или, если быть точнее «Заговор греха». Но более адекватен и «олитературен» будет перевод «Заговор на грех» - в полном соответствии замыслу фильма.
Весьма интересная картина, претендующая на достойное место в современном европейском кинематографе, но, к сожалению, пока по достоинству не отмеченная. Жанр фильма определён как драма, хотя все образные составляющие, смысловые акценты и, конечно, режиссерская работа представляют эту картину скорее в притчевом жанре. Эта работа Пуйпы, пожалуй, не может считаться ни каким жанром, ибо затрагивает вопросы, которые слишком сложны для какого-либо жанрового кино.
Под видом истории любви и отчаяния, трагедии и драмы мы на самом деле видим почти апокрифическое высказывание режиссера – некое новое направление религиозного переосмысления – гнозис, если позволите.
Итак, давайте разберёмся непосредственно в том, что хотел сказать нам режиссёр.

В самом начале перед нами предстаёт некая весьма юная и живущая своим естеством рыжеволосая молодая женщина – Вика. Она, пожалуй, с самого начала отчаянно ассоциируется с названием романа, положенного в мотив фильма, - «Ведьма и дождь».
Далее по сюжету доктор уверяет героиню бросить мужа, страдающего редким видом шизофрении, носящей название синдрома Кандинского – интерпретационный бред один из её симптомов. Тут стоит задуматься: зачем это режиссёру? Может это некое заявление? Пожалуй, болезнь мужа героини задаёт особое смысловое поле всей картине и всему происходящему: интерпретация событий в извращенном смысле – такими мы, собственно говоря, и видим события с героями этой картины.
Сценой позже героиня целуется в лифте со священником, по пути к мужу-инвалиду. Казалось бы, перед нами разворачивается простая драма.
Постепенно из бесед с психоаналитиком по сюжету картины нам становится очевидно, что героиня Вика – жертва своей привязанности к мужу, жертва любви бросившего её священника, женщина обвиняющая себя в смертном грехе и всерьёз задумывающаяся о самоубийстве. Но изначально героиня не была жертвой – она сама, словно наваждение, совратила священника. В этой картине нам постоянно придётся сталкиваться с перескакиванием из роли жертвы в роль палача – через подобную смену ролей пройдут все герои.
Вика считает, что она повинна в смертном грехе, соблазнив священника. Но по мере воспоминаний начинается вереница перевоплощений, проходящая красной нитью через всю картину: соблазнительница становится брошенной и ненужной женщиной, популярный и некогда властный её муж Го превращается в зависимого от окружающих паралитика.
Го, игравший в её жизни роль отца и родителя, становится беспомощным ребёнком.
Духовник Го становится любовником егожены, жертвой её соблазна… но потом сам превращается в палача, спокойно и безразлично выкидывая Вику из своей жизни.
Такую интересную игру положений сопровождает очень интересный рассказ по теме: священник говорит о коне Гая Калигулы, который был посажен в сенат. Более того, Калигула относился к нему как к высокопоставленному и уважаемому человеку – даже соорудил спальню из мрамора. А до этого речь идёт о коне, которому был возведён памятник.
Далее следует весьма важный и интересный для смыслового поля фильма эпизод: Вика, гуляющая по кладбищу после сеанса психоанализа и вспоминающая страстные минуты с отцом Паулюсом, а на том же самом кладбище мы видим случайно забредшую женщину-психоаналитика, где с ней пересекается путь патологоанатома. Так герои картины, замечая друг друга или нет, в данном эпизоде обмениваются на кладбище своими судьбами, своими смертями.
Тема жажды смерти, как самого страшного греха в грёзах или же поступках, связывает героев неразрывно с этой самой минуты. Каждый из героев несёт внешнюю или внутреннюю смерть, и она просачивается в бытие другого человека, как некое заклинание.
Так то, что является работой и страстью патологоанатома просачивается в страшный и бредовый сон Го (зародыши-младенцы).
Так жажда смерти через самоубийство, присущая её пациентке, станет жизненной реалию психоаналитика и так же страсть Вики к своему любовнику станет реальностью женщины которая лечит её.
Именно с этого момента в картине начинается постоянное метание в противоположные роли. И вот уже даже бродяга на улице слушает в наушниках классическую музыку.

Найдя в подъезде труп девушки, психоаналитик сначала думает что это её дочь, но всё обошлось. И тут появляется ещё один смысл – для дочери её мать умерла задолго до своего самоубийства. Психоаналитик по психоаналитическим же законам запомнит обведённый вокруг тела убитой след и это станет ключом в образной выразительности режиссера, которым он поставит заключительный штрих и даст интерпретацию всей картине. В этом фильме все носят в себе смертный грех: отдавая его другому, или оставляя в себе, и убивая тем самым близкого.
Как муж психоаналитика, для которого его жена уже умерла, легко и непринужденно оставляет её одну. Режиссер намекает нам на то, что все герои семьи психоаналитика мертвы – духовно или физически - это не важно. Мы понимаем это, когда замечаем, что дверь в их квартиру всегда открыта, как будто все уже вымерли и никого друг для друга не существует, будто там уже никто не живёт.

Патологоанатом Лео с харизмой палача превращается в жертву своего комплекса и, став жертвой, он возводит подружку-психоаналитика в роль своего палача, а на самом деле…. Делает её жертвой любви, жажду которой передала через свой рассказ ей Вика.
Бытие Вики вмешивается в жизнь психоаналитика: даже зайдя в секс-шоп, она видит скульптурную композицию изображающую восточный тантрический секс – словно Го, увлекавшийся восточной наукой, просочился в саму жизнь этой женщины.

Патолог упоминает известные мировые эротически шедевры классиков кино: «Последнее танго в Париже», «Империя чувств» - но это не постмодернистические опусы, а явные намёки на судьбы героев этих картин, где герои тоже меняются положениями. Тут происходит тоже самое: бомжи в заброшенном доме, куда психоаналитик идёт, чтобы покончить с собой, предлагают ей помощь: убить, наказать, взорвать её обидчика.
Бессильные преображаются во всемогущих, но основной смысл раскрывается в последней части картины: через великолепное образное решение эпизода, когда Го проситсвященника прочесть ему отрывок из Евангелия. В отрывке говорится о том, что Христос вложил кусок хлеба в рот Иуде и «после сего куска вошёл в него Сатана» - таким образом, Христос сам стал палачом: как Иуде, так и себе, введя в Иуду Сатану через этот хлеб. И в этот момент в самой картине Го запихивает в рот священнику хлеб, словно говоря тем самым, что тот и есть Иуда – это великолепное образное решение придаёт обыкновенной драме философский характер. Возможно, режиссер хочет сказать нам, что смертный грех вводит в нас Высший Промысел, а мы в этом и не повинны. Кто-то свыше сам становится потом жертвой своего «нашептывания грехов» - так священник корчит из себя потом жертву домогательств Вики.
Соглашаться или нет с таким интерпретационным бредом – выбор каждого, смотрящего картину.

Последняя сцена – режиссер через образ самоубийства психоаналитика говорит нам, что грех вершим не мы сами, а что-то невидимое толкает нас в него, как убийца, тело жертвы которого затем обрисовывают… Психоаналитик, проглотив таблетки вдруг берёт помаду и обводит собственное тело на полу, показывая тем самым, что не она себя убила – она лишь «обнаружила» себя убитой. И когда пути назад уже нет – о ней вспоминают, как о живой: кто-то звонит по телефону. Возможно страшная и непонятная для нас идея этой картины говорит о том, что Сам Бог, сплетая наши судьбы и тасуя роли в жизни сам заклинает на грех.

Наконец, хотелось бы заметить прекрасный монтаж. Даже на монтаже автор картины создаёт некую интерпретацию, сплетая моменты жизни героев из прошлого и настоящего в единый поток и тем самым раскрывает нам замысел неразрывности и показывает, как реальность одного героя переходит в другого – например, сплетая сон Го со сценой, где психоаналитик видит картины с внутренностями в доме патолога мертворождённых. Такие сплетения раскрывают нам прекрасную проникнутую глубоким размышлением режиссуру автора картины.