Сценаристу «Большого поколения» в год премьеры фильма исполнилось сорок лет, режиссеру — немногим больше. И героям их в районе сорока. Так что фильм этот — своего рода зеркало: авторы вглядываются в самих себя, в портрет своего поколения, вспоминают, какими они были двадцать лет назад, в те легендарные, кружившие голову 60-е, и с грустным сердцем размышляют о том, что с ними со всеми стало.

Эта «рефлексия сорокалетних» выплеснулась на венгерский экран не вдруг. Ее готовили в 70-е — в первой половине 80-х годов литература, эстрада, да и сам венгерский кинематограф — группой фильмов, первый и главный среди которых, несомненно, «Время остановилось», поставленный в начале 80-х Петером Готаром по сценарию Гезы Беремени. Герои этой очищающе-горькой, пронзительной, как личное признание, картины, мальчишки 63-го года, потерявшие общий язык с отцами, а то и просто растерявшие отцов (те выбрали в сумятице 56-го чужбину), мужая, набивая на лбу шишки, путаясь в противоречивых истинах, расставаясь со школьными иллкь зиями, самостоятельно разбирались в обступившей их реальности, постигали ее алгебру, решали по собственному разумению и чувству, где и как им жить. Одни без оглядки направлялись к границе, внушив себе, что вытянут счастливый билет только вдали от родины, другие, потянувшиеся было с ними за компанию, в минуту окончательного выбора вспоминали переходившую от поколения к поколению старую венгерскую песню: «Здесь тебе назначено жить, здесь — умереть».

«Большое поколение» начинается там, где ставит многоточие эпилог фильма «Время остановилось», помеченный кануном поворотного 1968 года. В вихревом, погруженном в стихию рок-н-ролла, лихо-авантюрном по завязке прологе «Большого поколения» (на нем стоит дата: 1968 год) двое из юношеской компании покидают Венгрию. А дальше, уже в переливах цвета,— наши дни. И чуть изменившиеся за без малого двадцать лет те же лица.Не принципиально, как считать: «Время остановилось»развернутым прологом«Большого поколения» или «Большое поколение» — эпилогом той первой, громко прозвучавшей под ностальгический музыкальныйаккомпанемент60-х, глубоко запавшей в зрительское сознание исповеди. ВАЖНО,чтоихможночитатькакглавыодногоисповедально-аналитического,написанного самой жизнью романа. Романа, где пережитые и переживаемыевенгерским обществом процессы узнают себя в судьбе исамочувствиипоколения,котороерослоиискалосвоеместовмиреподЭлвиса Пресли, Поля Анку и «Битлз».

У романа, «написанного самой жизнью», разумеется, есть и автор как таковой: упомянутый Геза Беремени. Однако венгерский зритель, особенно тот, о ком и для кого эта картина, мысленно добавляет тут еще одно имя, в титрах не фигурирующее: Тамаш Че. Это он, композитор и исполнитель, целое десятилетие, а то даже больше, выходил с гитарой на сцену и от лица названного поколения исповедывался, вопрошал, отчаивался, судил мир и самого себя, отвечал за историю и за свое время. Тексты, интимно-личностные, одновременно образно-философические, выстраивающиеся в циклы и целые лирико-драматические моноспектакли, писал Беремени; опыт жизни н души вкладывали в эти песни они оба.

«Большое поколение» слетело, фигурально выражаясь, с этих гитарных струн. Образы и интонации, рожденные союзом Гезы Беремени и Тамаша Че, размноженные пластинками и кассетами, безусловно, создают — входило то в расчеты фильма или нет — необходимую ему, усиливающую его звучания и резонансы духовно-эмоциональную акустику (ее не законсервируешь в банку и не продашь в другую страну вместе с фильмом, без нее же он уже, проще, и акценты рискуют сместиться). А кстати, и сам сюжет, по признанию Ференца Андраша, режиссера фильма, был едва ли не списан с одной из последних работ Беремени и Че — с записанного на пластинку моноспектакля «Линия фронта». Лишь трудности технического воплощения помешали непосредственно экранизировать разошедшийся диск и заставили сочинить по его канве другую, но с теми же смыслами и неотвратимыми вопросами историю.

Венгерский зритель, у которого в памяти гитара и голос Тамаша Че, находит в «Большом поколении» как бы антологию связанных в цельный сюжет, переведенных в драматическое действие песенных мотивов. О тех, кто уехал и кто остался. О старых куклах, на которых со временем порвались - платья. Об английской песне, «в которой мы с тобой, не зная языка, не понимали ни слова, но нам казалось, что певец пел именно о том, о чем мы молчали». О «славных шестидесятых», «когда мы летом беспечно сидели в эспрессо на Балатоне, и мир для нас был сплошная возможность, как «автостоп». «О нашей подружке, которая осталась в том времени, не хочет ничего забыть и простить, но я-то знаю, что это сумасшествие, что весь старый скарб мне сегодня в тягость».

В «Большом поколении», как в этих песнях Беремени и Че, встретились, посмотрели в глаза друг другу 60-е и 80-е.

В самых общих чертах история эта могла бы разыграться (и разыгрывается в наше время!) где угодно. В венгерском варианте она выглядит так.

Встречаются друзья, которых разделили судьба и время. Один из них теперь «американец» — не слишком удачливый, судя по всему, бизнесмен, оглядывающий авантюрно покинутую некогда родину снисходительно-туристическим взглядом, заодно рассчитывающий поправить за короткую гостевую поездку свои дела. Другой тогда, в 60-е, по молодому сумасбродству тоже обзавелся выездным паспортом. Не его заслуга, что остался дома. Он взрослел со своим поколением, испил свою долю разочарований, но сохранил в себе наивный непрактицизм «шестидесятника» и верное сердце, умеющее нерасчетливо любить, помогать, прощать. И вот их снова разделяет пропускной барьер аэропорта. «Американец» Реб уезжает, потерпев фиаско по всей «гостевой программе». Пригляделись к нему, пока он куражился тут и устраивал деловые гонки, и увидели: духовный банкрот. Друг юности смотрит ему вслед и — не завидует, не мальчик. «Знаешь, о чем я сейчас думаю,— говорит он Мари, участнице их юношеской компании, тоже пришедшей проводить Реба.— Я думаю о том, что пойду сейчас домой, открою дверь своим ключом...»

Какие несоответствующие прощанию мысли! Но именно минута окончательного прощания с прошлым, она же минута подведения итогов, открывает всю глубину их человеческого смысла.

Но это лишь одна грань темы поколения, лишь одна система счета, при которой непрактичный и верный сердцем Макай оказывается в моральном выигрыше. Только, если посмотреть с другой стороны, и он — бедняк, потому что его жизнь, что ни говорите, одни руины: дом не дом, семья не Семья, друг не друг, работа не работа. Не было у него ни сил, ни воли взвалить на себя подлинно взрослые задачи. Ему их не дали — он не взял. Такой характер. Будет жаловаться на действительность, сносить обманы, презирать преуспевших ловкачей и — жить во сне, в котором поистине «остановилось время». «Я идол тинейджеров»,— с грустной самоиронией скажет он бывшему другу, имея в виду свой дополнительный заработок диск-жокея, но эту фразу вольно перенести в более широкую плоскость и прочитать как формулу жизненного состояния героя, как его собственноручную расписку в том, что безнадежно задержался в юношах.

Реб и Макай — только два варианта духовного генотипа поколения. В фильме есть и другие варианты, со своим именем и судьбой. Со своими, как говорится, куклами. Впрочем, куклы в самом деле фигурируют в фильме: Мари держит маленький магазинчик.

Венгерские критики начинали свои статьи об этом фильме с разгадки названия: что «поколение», мол, понятно, но почему «большое» (кстати, прилагательное «nagy» можно читать и как «великое») ? Или авторы иронизируют? Но ведь они сами принадлежат к этой генерации... Да, авторы к ней принадлежат и потому, мне видится, куда как серьезны. Они не осуждают своих героев, не смеются над ними. Говорят об их поражениях, как о своих, и ценят в них невостребованные, нереализованные, спрятанные у иных, как немодный товар, душевные потенции. Нельзя сказать, что это венгерское поколение вовсе не показало свой голос, однако горечь оттого, что прозвучал он в общественной жизни не в полную силу. Недаром в одной венгерской статье, посвященной поэту и драматургу Гезе Беремени, сказано: «наполовину потерянное» поколение.

Ференц Андраш умеет облекать серьезные мысли в эмоционально беспроигрышные формы. И эту ленту он сделал, не поступаясь глубиной и вкусом, в ритмах и интонациях достаточно заразительного зрелища. С этой же целью он собрал «звездный» состав исполнителей: Дьердь Черхалми. Карой Эперьеш, Дороття Удварош, Мари Киш, Роберт Колтаи, а в сравнительно небольшой роли, последней в его жизни — Тамаш Майор, выдающийся театральный режиссер и актер.

Перемешавшая улыбку с печалью картина Беремени и Андраша попала, что называется, в точку. Подтверждение тому — спровоцированные фильмом газетно-журнальные дискуссии, продолжающиеся поныне. Дискуссии не столько о кино, сколько о жизни — о двух десятилетиях, разделивших поколение неосуществивших себя «романтиков» с поколением бескрылых «прагматиков» (обозначения, разумеется, условные, не в них дело). А кроме того, фильмы, вышедшие чуть раньше «Большого поколения» или следом за ним, образовавшие выразительное окружение, подтверждающее общественную важность этой темы. Например, появившаяся в один год с «Большим поколением» картина Петера Готара «Время», наиболее близкая ему по предмету взволнованного размышления. «Большое поколение» показали у нас, в программе Недели венгерского кино, и — кто с чем сравнивал. Одни находили, не в сюжете, конечно, а в самочувствии героев, перекличку с нашими «Полетами во сне и наяву». Другие вспоминали наделавший шуму в начале 80-х московский спектакль «Взрослая дочь молодого человека». Где фабульным ходом, где настроением «Большое поколение» действительно перекликается с этими вариантами «поколенческой» рефлексии. Уж не знаю, исторически ли, психологически ли, но, видимо, так или иначе неизбежной, если в одной географической точке она подает голос, а в другой — откликается.

Для венгров «Большое поколение» духовно необходимо. И не потому, что это фильм вопросов, задаваемых нынешними сорокалетними обществу и самим себе. А потому, что это фильм ответа. Не легковесно-оптимистического, но зрелого, знающего вкус утраченных иллюзий, и потому надежного.