Начну с названия. Оно менялось. В Австралии фильм вышел как «Крокодил Данди». Компании «Парамаунт», купившей его для американского проката, название не понравилось. Требовательные прогнозисты маркетинга перебрали примерно 250 (!) вариантов, опробовали их и на публике. Кончилось тем, что к оригинальному названию... навесили кавычки. Стало: «Крокодил» Данди». Чтобы, избави бог, не ввести в заблуждение будущего зрителя относительно жанра: не про настоящих зубастых тварей, не вариант набивших оскомину «Челюстей» и «Аллигаторов», «Крокодил» — прозвище, данное человеку...

Фильм имел в Австралии огромный успех. До него фаворитом кассы там долго был «Инопланетянин» Спилберга. «Данди» за считанные недели потеснил именитого рекордсмена. Навострил уши американский бизнес, проворнее других оказалась упомянутая фирма «Парамаунт». И не ошиблась. Уже за первые три дня демонстрации в американских кинотеатрах фильм принес восемь миллионов долларов (а стоил он шесть миллионов, что по нынешним заокеанским меркам совсем немного). В несколько месяцев «Крокодил» Данди» покорил Америку и Европу. Успех ему сопутствовал и у нас. Автору этих строк довелось видеть очереди на него в Москве и Львове. Вряд ли по-иному складывался прокат в других местах.

Ошеломляющий успех — всегда повод для раздумий. Успех мировой, тотальный, не признающий региональных и национальных границ и особенностей восприятия — подавно. Авторы фильма подобрали ключик (или отмычку?) к сердцам миллионов. Каким образом? В чем их секрет, какое тайное оружие изобрели они к 90-летию кинематографа, уже вроде бы протоптавшего все мыслимые дорожки к зрителю?

Наверное, кто-нибудь окажется разочарован. Ничего сверхоригинального, архиноваторского я в рецептуре «Крокодила...» не обнаружил.

Она стара как мир. Замес тут такой: любовь, приключение, юмор. Причем все компоненты не спорят, не теснят друг друга, мирно сосуществуя в динамическом равновесии.

Есть у кинокритиков неутолимая страсть к дефинициям. Получив фильм на рецензию, с настойчивостью алхимика подыскивают они ему жанровое определение. И найдя, приспособив его наподобие аптечного ярлыка или каторжных кандалов, тут же удовлетворенно успокаиваются, посчитав свою аналитическую миссию исполненной. Не напоминаем ли мы доисторического человека, для которого назвать явление или предмет вполне равносильно совершению практического действия по отношению к этому явлению или предмету? Так и здесь, в случае с «Крокодилом...». Что с того, что фильм легко вписывается в жанровые пределы «комедийной мелодрамы» или, если хотите, «мелодраматической комедии»? Что сие, по существу, объясняет?

Пора, пора обратить взор на главного героя этой истории. Чует сердце — в нем загвоздка, в нем разгадка.

Майкл Данди, обитатель австралийской глубинки, одинокий рыболов и охотник, мужчина зрелых лет, поджарый, сильный, с обветренным, загорелым лицом. В округе о нем травят байки — о его лесных приключениях и отчаянной храбрости. Одной из них он обязан своему прозвищу: как чудом спасся после смертельной схватки с кровожадной рептилией. Цивилизация никак не затронула этого человека из крошечного поселка, затерянного в североавстралийской глухомани, он никуда не выбирался, газет не читает, радио не слушает. Он, похоже, неотесан, грубоват. Но у него природная сметка, немалый житейский опыт, и, главное, свой, незаемный кодекс чести, позволяющий различать добро и зло. И, различая их,— что само по себе уже возвышает его,— он вовсе не рассудком, не усилием рефлексирующего сознания, а только интуицией, «нутром», безошибочно выбирает добро.

Природный, естественный человек. Богатая типология! Поройтесь в детских воспоминаниях, вспомните любимые вами книги и фильмы, и вы, уверен, обнаружите целый полк таких героев, начиная от Маугли и следопытов Купера и кончая Дерсу Узала и Тарзаном. Они, конечно, разнятся, но схема характера приблизительно прочитывается так: я не претендую на интеллектуализм и прочие «штучки», но за моей спиной жизненные испытания и борьба со стихиями, я прост как правда и жду от людей той же меры искренности и доброты.

Понятно, почему новоявленный герой «сермяжного» типа прописан в Австралии. Именно туда, в джунгли пятого континента, отодвинулась от наступления цивилизации граница фронтира. Американцы, полагаю, и схватились за Данди, повинуясь неизбывной ностальгии по собственному ковбойскому прошлому, по идеализированному герою-рыцарю из раннего романтического вестерна. Они, заметим, не раз пытались реанимировать этот жанр, но это пока не удается: ремесленники лепят холодные стилизации, не трогающие душу, а честные художники не могут не регистрировать крах неоковбой-ства (достаточно назвать «Электрического наездника» Сиднея Поллака и «Полуночного ковбоя» Джона Шлезингера). Так что тут создатели Данди попали в самую точку, в самый дефицит.

Фильм не мудрствует лукаво, он прост до лапидарности, до примитива. К нашему герою, наслышанная о его подвигах, устремляется очаровательная американка журналистка, знакомится с ним, предпринимает что-то вроде сафари в местных лесах, где Майкл проявляет доблесть и благородство. Разумеется, зарождается взаимное чувство. Журналистка просит Майкла пожаловать с ответным визитом. И из джунглей вечнозеленых действие стремительно перемещается в джунгли асфальтовые, в вавилонское столпотворение Нью-Йорка, где героя ждут разные забавные происшествия, где он по-своему откроет Америку.

Австралиец Пол Хоган — творец этого героя и главная пружина всего проекта. Человек весьма незаурядный. Выходец из военной семьи, он в молодости и не помышлял о шоу-бизнесе, перепробовал множество профессий, зарабатывал тяжелым трудом. В тридцать лет рискнул, пришел на телевидение, в программу, аналогичную нашей «Алло, мы ищем таланты!». Понравился, получил контракт и к сорока пяти годам стал звездой, но не экрана, а рекламы. Его телеролики, призывающие покупать пиво именно этой, лучшей марки и курить сигареты другой, но тоже лучшей марки, мозолят глаза не только австралийцам, их охотно крутят американцы, а раз крутят американцы, то это о чем-то говорит.

Фильм «Крокодил Данди» для Хогана в первую очередь мероприятие идейное, программное. И думаю, нет оснований ему не верить. Он олицетворяет настроения внушительной массы трудового люда, «синих воротничков», требующих от кино ясности и эмоциональной разрядки.

Есть в английскомтакоекороткое словцо — fun. Русский эквивалент — «шутка»,«забава» — не в полной мере передает смысл,который применительно к миру зрелищ вкладываютвнегонаанглоязычномЗападе. Американец говорит «fun» не только о комедии или бурлеске, это вообще высшая оценка увиденному, высшая степень эстетического одобрения. Так вот, «фана» в современномавстралийском кино, помнению Хогана и его единомышленников,возмутительно мало. То, что начиналось как «австралийское киночудо» 70-х, выродилось в нечто худосочно-эстетское и подражательное. Хоган загорелся идеей создать подлинно австралийский фильм с подлинно австралийским героем. Вместе с Кеном Шейди написал сценарий, а после того, как лучший австралийский режиссер Питер Уэйр отказался от предложенной постановки, поручил ее своему соратнику по рекламному бизнесу Питеру Файману.

То был, заметим, не первый сюжет об австрийском простаке за границей. На контрастеавстралийскогоибританскогонационального характера построен фильм 1972 года«ПриключенияБарриМаккензи»Брюса Бирсфорда. Грубоватый «осси» попадал в Англию, где совершал целую серию нелепых и смешныхпоступков.Но то была лира, осмеянию подлежали обе стороны, герой не претендовал на зрительскую симпатию, он был рожден для другого — выжимания смеха.

Майкл Данди в Нью-Йорке — это тоже невероятно смешно, но это и сильная жизненная позиция. Естественный человекступает по залитым неоном мостовым, преисполненный невозмутимой ясности. Он ясен не потому, что глуп, а потому что его этическая концепция (хотя, конечно, он не осознает этого) столь проста и универсальна, что ею Данди успешно руководствуется в любой, казалось бы, самой запутанной, самой щекотливой, самой безвыходной ситуации. Прежде всего он не испытывает никакого культурного шока. Это пусть слабаки ахают при виде чудес суперцивилизации, это пусть у них кружится голова от пестроты и изобилия, это пусть их бросает в дрожь от махровых мерзостей урбанизма. Майкл приветлив со всеми, он по-деревенски здоровается с каждым прохожим, он нисколько не подавлен этой стихией некоммуникабельности, суеты и лицемерия. Он их не замечает. Свою патриархальную, доморощенную этику он проецирует на безумный мир и не испытывает от этого никакого дискомфорта.

Ситуация умиротворяюще утопична (и чрезвычайно привлекательна), потому что в реальности этого ловца крокодилов город бы скрутил и растлил в одночасье. Здесь стороны остаются при своих: Данди непостижимым образом не меняется, а горожане от общения с ним становятся даже немножечко лучше.

В компании современных модных героев коммерческого западного экрана простодушный Данди смотрится «белой вороной». Достаточно сравнить его с мускулистыми и беспощадными персонажами Сталлоне и Шварценеггера, сумрачными изгоями Иствуда и Аль Пачино, цинично-небрежными красавчиками Ричарда Гира и Микки Рурке. Он из какой-то другой системы ценностей. Он олицетворяет миф-воспоминание человечества о «золотом веке», когда люди еще не ведали греха и были счастливы, как дети. Он отчасти сродни русскому Ивану-дураку (а мы помним, как тот на поверку оказывался сметлив и решителен) и его многочисленным собратьям из фольклора других народов. Он явлен и потешить нас от души, и поучить, между тем, уму-разуму.

И здесь мы пришли к тому, с чего начали.

Герой этот притягателен, потому что он из сказки. Из сказки на все времена.