Роман Альберто Моравиа «Конформист» (также известен под названием «Приспособленец») был опубликован в 1951-м, вскоре после другого антифашистского произведения, «Римлянка» /1947/, хотя тематически восходит ещё к литературному дебюту прославленного писателя – «Равнодушным» /1929/, изучавшим молодое поколение итальянской буржуазии. Но не менее интересно, что в данном случае внимания со стороны кинематографистов пришлось ждать почти двадцать лет, в отличие, например, от «Чочары» (всего три года разницы), причём Бернардо Бертолуччи, давая представителям Paramount Pictures согласие на экранизацию, ещё не читал первоисточник! Надо полагать, проблематика и пафос произведения казались настолько очевидно актуальными и близкими режиссёру¹, родившемуся в начале Второй мировой войны и, переосмысливая (чтобы не сказать: разочаровавшись) цели и итоги лево-анархистского молодёжного бунта, вступив в ряды коммунистической партии, находившемуся на пороге зрелости как человек и искренний, одарённый, ищущий художник… Огромный художественный резонанс фильма (вплоть до номинаций на премии «Золотой глобус» и – за сценарий – «Оскар») в высшей степени не случаен и показателен.

Широко известен казус с версией «Конформиста», демонстрировавшейся в советском кинопрокате² – существенно сокращённой, выпущенной на чёрно-белой плёнке, частично перемонтированной. Но ведь и в таком варианте картина производит достаточно сильное впечатление! Это, конечно, говорит о профессионализме и честности (максимально возможной при существовавших ограничениях) тогдашних киночиновников, не исказивших и по-своему даже усиливших – пусть и путём «спрямления» замысла, отсечения «сомнительных» мотивов фрейдистского толка – антифашистскую направленность картины. А главное, невольный «эксперимент» позволяет лучше оценить новаторство Бертолуччи, в недавнем прошлом «кузена «новой волны», на деле доказавшего ошибочность радикального годаровского тезиса о внутренней продажности и творческом бесплодии повествовательного («буржуазного») кинематографа. Ирония по адресу бывшего кумира и учителя проявляется в том, что коллега косвенно³ отождествляется с профессором Квадри, озвучивающим, не ведая о том, идеи единомышленника-авангардиста: время размышлений истекло – настала пора действовать. С интеллектуалом, диссидентом и эмигрантом, посылаемым Клеричи на бойню – и бессильным эту бойню предотвратить! Мало отметить изумительное цветовое решение, найденное оператором Витторио Стораро. Равно как потрясающее чувство фактуры, позволяющее сравнительно небольшим числом штрихов – атрибутов эпохи (деталей одежды, предметов быта, интерьеров и фасадов зданий) добиться такого погружения в атмосферу отдалённой эпохи, что это не под силу никакому «ретро». И неожиданные ракурсы (вспомним съёмку под углом, когда Марчелло направляется в дом матери, и сверху – в кульминационном эпизоде пляски в ресторане), и врезающиеся в память композиции кадров как со средними и крупными планами, заставляющими сосредоточиться на конкретном человеке, так и с общими, когда индивид поглощается пустым монументальным пространством или же толпой. Недостаточно отметить и то, как подан исключительно важный разговор в квартире профессора, и белые простыни, «разрезающие» ведущий в комнату Лино коридор, и снятую ручной камерой сцену убийства в пустынном заснеженном лесу четы Квадри… Главным достижением Бертолуччи стал, по моему убеждению, открытый и возведённый в эстетический принцип способ не столько проникновения во внутренний мир (такое утверждение отдаёт самоуверенностью), сколько – придания любому поступку человека многозначности, зашифрованности, безотчётного смысла, не улавливаемого ни им самим, ни, тем более, окружающими. Библейская максима о том, что надлежит узнавать и судить людей по делам, оказывается небесспорной! Да и более поздние концепции (включая такие крупные, как марксистский классовый подход и психоанализ Зигмунда Фрейда) не в силах раскрыть феномен исчерпывающе. Породивший столько споров и взаимоисключающих интерпретаций финальный взгляд Марчелло в объектив (то есть как бы непосредственно в кинозал, «в глаза зрителю») как раз выражает эту тайну.

Когда министр обращается к Клеричи с вопросом о том, что побуждает людей сотрудничать с партией, и тут же объясняет («кто-то из страха, почти все ради денег – из веры в фашизм единицы»), он следом расписывается в собственном бессилии понять причины поступившего от кандидата предложения о сотрудничестве. Конечно, высокопоставленный чиновник не мог знать ни о регулярных издевательствах (на виду у безразличных взрослых) со стороны мальчишек-сверстников, ни о попытке совращения Марчелло в детстве, предпринятой шофёром. И в лучшем случае догадывался о характере отношений с отцом, не выдержавшим воспоминаний о карательных экспедициях и упрятанным в клинику для душевнобольных, и матерью, безвольной морфинисткой и нимфоманкой, как и о причинах выбора в жёны недалёкой девушки из мелкобуржуазной семьи. Даже подмеченное другом стремление Марчелло, вопреки распространённой тенденции чем-то выделиться, слиться со средой, стать «нормальным» – позволяет лишь установить сам факт конформизма. Но что побудило его и миллионы таких же интеллектуалов из высших слоёв общества, в ответственный для страны момент позволить установиться фашистской диктатуре, фактически – способствовать легитимации власти таких демагогов, как Итало (!), слепой диктор с радио, вдохновенно вещающий о мистической связи Германии и Италии?! Их, как никто ясно видевших механизм тотальной манипуляции сознанием сограждан, прямо поставленных в положение тех самых, ведающих о мире по иллюзорной игре теней узников платоновской пещеры, о которых способный ученик рассказывает профессору!.. У режиссёра хватило такта и прозорливости ограничиться постановкой вопроса – постановкой основательной, с глубоким, подлинно диалектическим охватом человеческой натуры в многообразии её проявлений. Да и эпилог, когда на обличения «раскаявшегося» приспособленца не обращают внимания даже проститутки, а манифестанты с флагами и плакатами по случаю свержения Муссолини его просто не замечают, вроде бы исполнен исторического оптимизма. Однако Марчелло Клеричи, как и поляк Ян Пищик у Анджея Мунка после очередного, шестого «превращения», остаётся во всех отношениях жив. Как минимум, не ликвидирована почва для реставрации фашизма…


__________
1 – К слову, высоко оценённую Моравиа, несмотря на весьма вольное обращение с текстом книги.
2 – Кстати, любопытно узнать, осуществлялись ли цензурные купюры (и, если да, то насколько серьёзные) в ВНР, ЧССР, ГДР и других социалистических странах.
3 – Помимо знаменательного имени привлекательной супруги (намёк на Анну Карину) профессор живёт в Париже по тому же адресу и имеет тот же телефонный номер, что и Жан-Люк.