Фильм - Гражданин Кейн (Citizen Kane, 1941)

Мало кто не знает о неслыханной в условиях Голливуда свободе, предоставленной чиновниками студии RKO молодому дебютанту, чему способствовал фуррор, произведённый радиопостановкой /1938/ «Войны миров», закончившейся весьма плачевно. И «Гражданин Кейн» во многом отличается не меньшей достоверностью в изложении вымышленной истории. У Кейна был прототип, некто Хёрст, но дело не только в этом: уже в прологе, стилизованном под официальную хронику (по воспоминаниям работавшего тогда монтажёром Роберта Уайза, режиссёр заставлял возить плёнку по полу, дабы придать ей старый, обшарпанный вид), магнат вводится в подлинный исторический контекст, пожимая, например, руку Муссолини на митинге. И дальнейшие события лишь усиливают ощущение, хотя фрагментарные воспоминания опрашиваемых, казалось бы, только опровергают одно другое. Гениальная драматургическая находка позволила выстроить действие по принципу головоломки, которая складывается в финале, но для одних зрителей, и жизнь магната предстаёт как на ладони. Должна предстать…

Ибо фильм следовало бы назвать, скорее, «Сверхгражданин Кейн». Уэллс, как бы само воплощение режиссуры, исследует механизм оболванивания масс – манипуляции сознанием целых народов, который для большинства «великих диктаторов» ценен как таковой. Как инструмент самоутверждения, достижения восхитительного ощущения безграничной власти, когда возможно всё: Кейн яростно критикует прочих «сильных мира сего», не считается с такими чувствами, как дружба и любовь. Но авторы применили целую россыпь новаций (игра теней и света, необычные ракурсы, а главное, сочетание возможностей глубинной мизансцены с изобретательным монтажом), не только для создания приковывающей внимание детективной интриги. Едва не основное в фильме – неожиданная трактовка восхождения ницшеанского «сверхчеловека», точнее, его социальной ипостаси, «сверхгражданина», в духе учения Зигмунда Фрейда. Единственным убежищем от отчаяния, охватившего Кейна, испытавшего непреодолимое одиночество, ощущение вселенской «тоски над бездной», станет незамутнённое детство, воспоминание о котором на мгновение озарит его уход в мир иной. И таинственным «розовым бутоном» окажется всего лишь… Хотя по-английски Каин пишется иначе (Cain), чем Kane, но созвучие имени действующего лица Библии, фигурировавшего и в поэме лорда Байрона, с фамилией главного героя в высшей степени знаменательно.

Фильм поражает предельно возможной цельностью в воплощении образа человека, который и ранее был – в идеале – непостижим, а уж в XX веке и вовсе рискует раствориться в бесконечных информационных потоках. Осмыслению поддаётся лишь внешнее, косвенное: искажённая проекция (сцена предвыборных обещаний, когда Кейн выступает на фоне своего огромного портрета) или быт – жизненный хлам, коим доверху заполнен замок Ксанаду. Поэтому, вероятно, в характере Кейна, стремившегося жить извечными, «шекспировскими» страстями, столь явственно проглядывают черты самого Уэллса, во многом, увы, предсказавшего собственную судьбу…