В чём только ни обвиняли этот, как может показаться сегодня, вполне невинный фильм! А между тем «Ноль за поведение»¹ произвёл в начале 1930-х годов эффект разорвавшейся бомбы, спровоцировав протесты возмущённой общественности. Совсем молодому, двадцативосьмилетнему режиссёру, осуществившему только третью постановку, тут же припомнили и двусмысленные сатирические выпады из дебютной короткометражки «По поводу Ниццы» /1930/, где картина изнывающих от праздности посетителей престижного курорта противопоставлялась печальному зрелищу трущоб, лицемерно не замечаемых богатыми туристами, и, разумеется, «плохую наследственность». Хотя ещё большой вопрос, что сильнее повлияло на замысел: взгляды отца Жана, редактора Мигеля Альмерейды, страстно проповедовавшего анархистские убеждения и жестоко (вплоть до арестов и… убийства в тюремной камере!) преследовавшегося властями, или всё-таки скорбный опыт обучения в закрытом пансионате для мальчиков. В конечном итоге ленту подвергли запрету (продержавшемуся до ноября 1945-го), усмотрев в едком высмеивании порядков сурового учебного заведения жуткую крамолу, бунтарский запал, попытку подрыва устоев общества…

Впрочем, цензоров, пошедших на крайние меры, можно понять: по-своему они были недалеки от истины. Поясняющий подзаголовок не в состоянии убедить, что речь идёт о банальных шалостях юнцов, весёлых и в общем-то безобидных играх «маленьких дьяволят в коллеже». Собственно, под их проделками подводится черта уже в прологе, когда парни возвращаются с долгих каникул, предаваясь напоследок неистощимому веселью (вплоть до смачного выкуривания сигар) в вагоне поезда. Встреча с «месье Сухарём», который «стал ещё злее с прошлого года», и сам «величественный» вид шеренги кроватей, степенно инспектируемых главным воспитателем, невольно внушают мысль о том, что свободу придётся резко ограничить. О том же, пожалуй, свидетельствует и забавный эпизод похода в город, когда строй ребят представляет собой нечто среднее между выводком утят и взводом неопытных солдат, а публичный разнос Табару за сквернословие и оскорбление преподавателя² на уроке воспринимается в высшей степени несправедливым. Но это было бы полбеды. Буквально в каждом кадре чувствуется огромная внутренняя энергия, норовящая, точно вулканическая лава, вырваться наружу, сметая всё на своём пути, и лишь до опредлённого момента принимающая форму мелких каверз и единичных эскапад. И что же служит альтернативой?.. Самодовольство взрослых наставников, насаждающих казарменные законы, добиваясь показной буржуазной благочинности. Гениальная находка режиссёра – приглашение актёра-карлика Дельфина на роль напыщенного директора, вальяжно восседающего в кресле и протяжно, монотонно, противным высоким голосом дающего указания по штатным мероприятиям рослым и грузным подчинённым, которые словно не замечают гротескности положения. Сколько продержится равновесие между двумя этими мирами, столь непохожими, подспудно конфликтующими? Долго удастся сдерживать наказаниями и психологическим давлением порывы душ, отчаянно рвущихся на волю? Учреждение друзьями небольшого тайного общества, вынашивающего план детского заговора, которое казалось очередным озорством, оборачивается даже не переворотом и не мятежом, а подлинной революцией, разрушающей до основания весь мир насилия и позволящей вырваться на крышу – к вожделённой свободе, навстречу бескрайнему небу.

Как можно было во всём этом эстетическом безобразии не усмотреть изощрённого глумления кинематографиста не только над государственным устройством Третьей республики, ёмкой моделью которой как раз выступал коллеж, но и над самими представителями подрастающего поколения, надеждой и оплотом великой Франции? Но то, что казалось дикостью в предвоенные годы, спустя два десятилетия, по мере приближения к «красному маю», стало приобретать силу исполняющегося пророчества. Пусть уже не дети, но ещё и не достигшие совершеннолетия старшеклассники и студенты вузов в Западной Европе и США всё настойчивее начнут словом и делом выражать солиданость с «маленькими дьяволятами», обвиняя профессорско-преподавательский состав в мещанстве и конформизме, свергая незыблемые авторитеты, бросая призывы: «Вся власть – воображению». Кто-то, как Антуан Дуанель у Франсуа Трюффо³, обстрённо переживая несправедливость, всё же найдёт в себе силы вписаться в социальную среду, иные (подобно андерсоновским Мику Трэвису сотоварищи) возьмут в руки автоматы и поднимут вооружённое восстание, методично расстреливая воспитателей-надзирателей не то взаправду, не то – символически, предаваясь буйной фантазии. Причём отзвуки анархистского духа этой экранизации хулиганской песенки школьников⁴ раздадутся эхом и по ту сторону «железного занавеса», например, в серьёзных «политических» дебатах и войнах «ребят с улицы Пала» у венгра Золтана Фабри и в бодрых забавах в показанном Элемом Климовым пионерлагере, куда, невзирая на воззвание «Добро пожаловать!», посторонним вход воспрещён. Вместе с тем Жану Виго, думаю, было бы грех жаловаться на недопонимание собственного замысла – на то, что оказалась востребованной лишь одна, внешняя, деструктивная сторона его дерзкого шедевра.

Уже Садуль отмечал, что «Ноль за поведение» «ещё в большей степени – это воплощение грёз гонимого судьбой ребёнка, его обманутых надежд»⁵, признавая, что произведение тем ценнее (и, кстати, опаснее для буржуазных устоев), что не ограничивается заразительным призывом к неповиновению, антипедагогическим воспеванием праздника непослушания. Грубости, филистерской ограниченности, жестокости и тайной порочности установленного в коллеже режима режиссёр-сценарист и его постоянный оператор Борис Кауфман противопоставляют тонкую, едва уловимую поэтизацию быта, прокладывая, как и в следующей работе – как бы мелодраме «Аталанта» /1934/, дорогу соотечественникам-единомышленникам, по сути, преподавая ранний урок органичного совмещения горького иносказания с пьянящим воспарением на реальностью. Чего только стоит кульминация в спальне, когда очень красиво в замедленном темпе летят перья из разодранных подушек, а послушники торжественно шествуют, точно войска на марше! К тому же, авторы указывают и на возможный выход из непростого положения, на способ достичь гармонии между микро- и макрокосмом, между объективной данностью и потребностями души, между необходимостью приспосабливаться к обстоятельствам и творить, точно по мановению волшебной палочки, собственную действительность – было б желание увидеть и уразуметь! В высшей степени знаменательно, что Луи Лефевр, воплотивший образ Косса, получит от Виго на «проплывающей шаланде» должность юнги, а её хозяином станет герой Жана Дастэ. Ведь именно его Югэ оказался единственным среди учителей, кто, демонстрируя сложные акробатические номера, подражая чаплиновскому Бродяге и по-иному участвуя в проказах детей, направляет энергию подопечных в творческое, созидательное русло.


__________
1 – Или «Ноль по поведению» – имеется в виду низшая оценка (аналогичная нашему «неудовлетворительно», или просто «неуд»), выставляемая за нарушение дисциплины.
2 – Автор усиливает впечатление, намекая на педофильские пристрастия педагога.
3 – Перенявший, как и соратники по «новой волне», пиетет к Жану Виго во многом от учителей Анри Ланглуа и Андре Базена.
4 – Слова из неё, аналогичной фольклорным сочинениям детворы в любой стране мира, приводит Жорж Садуль (см.: «История киноискусства», М.: Издательство иностранной литературы, 1957, стр. 264): «Все книги в огонь, учителя – туда же».
5 – Там же.