Настойчиво проводимая Робером Брессоном мысль о необходимости привлечения моделей, которых он противопоставлял актёрам, многими воспринималась недоумённо – отголоском законов монтажно-типажного кинематографа 1920-х¹, которые в одночасье устарели с приходом звука. Дескать, какой архаизм и унижение для лицедеев, получивших такую мощную и в известном смысле универсальную технику, как метод Константина Станиславского, не желая отныне оставаться бездушным инструментом (подобно глине в руках гончара) осуществления режиссёрских замыслов. Однако в брессоновском понимании природы исполнителя, который обязан не казаться, не изображать перед камерой кого-либо («становиться поочерёдно Аттилой, Магометом, банковским служащим, дровосеком»), включая себя самого, а быть, в каждом выражении лица, жесте, слове неосознанно обнажая своё естество, на поверку гораздо больше неподдельного уважения к его личности, чем у коллег, эксплуатирующих эффект узнаваемости кинозвёзд. Причём главное заключается в подчинении указанного ограничения важной установке кинематографиста (приверженца кинематографа и противника кино, как заснятого на плёнку театра) на познание чужого внутреннего мира, с одной стороны изучаемого скрупулёзно и всесторонне, словно в научной лаборатории, очищенной от всего лишнего, а с другой – объективно остающегося неотъемлемой частью общества, природы, Вселенной.

Подобные рассуждения показались бы умозрительными и схематичными, если б претендовали на самостоятельное (абстрактное) теоретическое исследование, а не являлись попыткой осмысления параллельно предпринимаемых практических шагов – во всяком случае начало знаменитых «Заметок о кинематографе» /1975/² датируется 1950-м годом, когда режиссёр уже осуществил три постановки и, нащупывая собственный путь художника, работал над экранизацией одноимённого романа Жоржа Бернаноса. В «Дневнике сельского священника» эстетические построения Робера Брессона отмечены, пожалуй, максимальной чистотой и совершенством, и остаётся только поражаться тому, как органично³ фильм, резко контрастирующий с тогдашним потоком кинопродукции и в стилистическом, и в тематическом отношении (да и по-прежнему стоящий особняком в истории киноискусства), вписался в мировой культурный контекст. А Клод Лейду (как и позже Франсуа Леттерье и Доминик Санда), покоряющий редкостным, немыслимым самораскрытием, словно исповедуясь духовнику или же действительно излагая сокровенные мысли на страницах дневника, вскоре получит массу интересных предложений, вплоть до роли цезаря Валентиниана, – на уже как актёр, а не модель. На мой взгляд, даже в картине «Приговорённый к смерти бежал» /1956/, остроактуальной по содержанию и частично основанной на собственном опыте нахождения в немецком плену, Брессон не достигнет столь безупречно точного и исчерпывающего постижения духа времени, как в этой скромной и совершенно частной истории безвестного, так и оставшегося для публики безымянным сельского священника.

Почему вдруг обращение к роману скончавшегося двумя годами ранее католического писателя – в тот момент, когда большинство интеллектуалов уже не принимало христианство всерьёз, отдавая предпочтение «светским» (марксистским, позитивистским, психоаналитическим и т.д.) философским концепциям? Разве допустимо было обособляться от предгрозья неумолимо надвигавшейся войны тогда, в процессе написания книги в 1938-м, и от памяти о ней по истечении нескольких лет? О каких сугубо религиозных вопросах можно вообще вести речь в середине XX столетия – века жестокого, всеобъемлющего противоборства идеологий?.. Собственно, состояние церкви как института было не лучше, чем у прихода в Амбрикуре, бедного, почти лишившегося паствы и вызывающего скепсис, насмешки, а то и откровенное возмущение (вспомним инцидент с месье Фабрегаром, выказывающим недовольство высокой стоимостью погребального обряда) простых людей. А между тем Брессон одним из немногих⁴ отважился ответить на вызов, брошенный экзистенциалистами, которые, пожалуй, наиболее ёмко и жёстко сформулировали вопрос о смысле человеческого существования в эпоху, когда, по словам Фридриха Ницше, «Бог умер». Грубо говоря, вся деревня (от четы аристократов до девочки-вундеркинда Серафиты, изощрённо глумящейся над святым отцом) – модель мира – оказалась заселена примерно такими же персонами, как «посторонний» Альбера Камю, искренне недоумевающий по поводу действий пастора, призывающего раскаяться накануне казни. Притом постоянное присутствие смерти, методично забирающей окружающих людей и неумолимо подступающей к самому рассказчику, очерчено ничуть не менее навязчиво и пугающе. Уже не спрячешься за предписываемыми Евангелиями таинствами, не вызывающими ровно никакого интереса даже у детей, а средства контроля над паствой, отработанные Ватиканом за века господства, представляются абсолютно непригодными в новых, изменившихся условиях, и кюре откажется изложить на бумаге содержание конфиденциальной беседы канонику, присланному монсеньором. Согласно Бернаносу и Брессону, ему надлежит пройти собственное восхождение к высотам духа, направить все отпущенные Господом силы на помощь ближним, коих следует возлюбить, как самого себя, терпеливо и без роптаний донести тот самый крест, тенью которого завершается фильм. И только через это, через персональный вклад в установление Царства Божиего на Земле (хотя бы в достижение несчастной женщиной состояния умиротворённости), как на небе, возможно спасение собственной души. Частный стилистический приём, описанный выше, отзывается на посыле всего произведения, которое тоже обязано «быть», а не «казаться», и не случайно Андрей Тарковский, лестно высказывавшийся о французском мастере и включивший его шедевр в число десяти лучших фильмов всех времён, затем вложит в уста Альтер-эго фразу о том, что книга – это поступок. Кто из бывших соучеников по семинарии оказался прав, кто избрал стезю праведника: Луи Дюфрети, предпочётший миссии персональную интеллектуальную эволюцию, или его посетитель, накануне узнавший о смертельном диагнозе? Думаю, ответ очевиден для любого, кто достаточно внимательно следил за бесхитростными перипетиями недолгой практики физически немощного, отягощённого плохой наследственностью (предполагаемый алкоголизм родителей усугубляет дешёвое вино, промоченные в котором куски хлеба только и принимает больной желудок юноши) сельского приходского священника, чей приоткрытый внутренний опыт помогает зрителю узреть утаённую, параллельную – трансцендентную, духовную, эфирную, телепатическую – сторону протекающей жизни, бережно описываемой в дневнике.


__________
1 – Хотя провести параллель с идеями Льва Кулешова, думаю, будет исключительно полезно.
2 – Опубликованы у нас в брошюре «Робер Брессон. Материалы к ретроспективе фильмов, декабрь 1994» – М.: Музей кино, 1994, стр. 6-43.
3 – Международный приз МКФ в Венеции, премия Луи Деллюка и ряд иных наград – сугубо внешние свидетельства признания.
4 – Среди единомышленников следует назвать датчанина Карла Теодора Дрейера («Слово» /1955/), хотя Робер и резко разойдётся с ним во взглядах на феномен Жанны Д’Арк.