|
| | |
всего сделано правок - 49, последняя: 2024.09.17
| | | Дневник сельского священника
Названия | | Diary of a Country Priest / Journal d'un curé de campagne |
Первый показ | | 1951.02.07 (Франция) |
Проголосовало | | 10 чел. | | |
|
|
Молодой священник (Клод Лейду), выпускник духовной семинарии, получивший приход в деревеньке Амбрикур, расположенной на севере Франции, решает вести дневник, предельно подробно описывая произошедшие события, возникающие мысли и чувства. Он искренне, не ограничиваясь формальными обязанностями посланника католической церкви, прилагает усилия в надежде завоевать расположение местных жителей, стремясь помочь, в частности, престарелой графине (Рашель Берендт) справиться с мучительными воспоминаниями о погибшем сыне. Однако попытки наталкиваются на стену равнодушия и непонимания, лишь способствуя обострению странного, на первый взгляд — беспричинного физического недуга кюре. | © Евгений Нефёдов, World Art |
© Евгений Нефёдов, 2012.05.24 | Авторская оценка: 10/10 |
Настойчиво проводимая Робером Брессоном мысль о необходимости привлечения моделей, которых он противопоставлял актёрам, многими воспринималась недоумённо – отголоском законов монтажно-типажного кинематографа 1920-х1, которые в одночасье устарели с приходом звука. Дескать, какой архаизм и унижение для лицедеев, получивших такую мощную и в известном смысле универсальную технику, как метод Константина Станиславского, не желая отныне оставаться бездушным инструментом (подобно глине в руках гончара) осуществления режиссёрских замыслов. Однако в брессоновском понимании природы исполнителя, который обязан не казаться, не изображать перед камерой кого-либо («становиться поочерёдно Аттилой, Магометом, банковским служащим, дровосеком»), включая себя самого, а быть, в каждом выражении лица, жесте, слове неосознанно обнажая своё естество, на поверку гораздо больше неподдельного уважения к его личности, чем у коллег, эксплуатирующих эффект узнаваемости кинозвёзд. Причём главное заключается в подчинении указанного ограничения важной установке кинематографиста (приверженца кинематографа и противника кино, как заснятого на плёнку театра) на познание чужого внутреннего мира, с одной стороны изучаемого скрупулёзно и всесторонне, словно в научной лаборатории, очищенной от всего лишнего, а с другой – объективно остающегося неотъемлемой частью общества, природы, Вселенной.
Подобные рассуждения показались бы умозрительными и схематичными, если б претендовали на самостоятельное (абстрактное) теоретическое исследование, а не являлись попыткой осмысления параллельно предпринимаемых практических шагов – во всяком случае начало знаменитых «Заметок о кинематографе» /1975/2 датируется 1950-м годом, когда режиссёр уже осуществил три постановки и, нащупывая собственный путь художника, работал над экранизацией одноимённого романа Жоржа Бернаноса. В «Дневнике сельского священника» эстетические построения Робера Брессона отмечены, пожалуй, максимальной чистотой и совершенством, и остаётся только поражаться тому, как органично3 фильм, резко контрастирующий с тогдашним потоком кинопродукции и в стилистическом, и в тематическом отношении (да и по-прежнему стоящий особняком в истории киноискусства), вписался в мировой культурный контекст. А Клод Лейду (как и позже Франсуа Леттерье и Доминик Санда), покоряющий редкостным, немыслимым самораскрытием, словно исповедуясь духовнику или же действительно излагая сокровенные мысли на страницах дневника, вскоре получит массу интересных предложений, вплоть до роли цезаря Валентиниана, – на уже как актёр, а не модель. На мой взгляд, даже в картине «Приговорённый к смерти бежал» /1956/, остроактуальной по содержанию и частично основанной на собственном опыте нахождения в немецком плену, Брессон не достигнет столь безупречно точного и исчерпывающего постижения духа времени, как в этой скромной и совершенно частной истории безвестного, так и оставшегося для публики безымянным сельского священника.
Почему вдруг обращение к роману скончавшегося двумя годами ранее католического писателя – в тот момент, когда большинство интеллектуалов уже не принимало христианство всерьёз, отдавая предпочтение «светским» (марксистским, позитивистским, психоаналитическим и т.д.) философским концепциям? Разве допустимо было обособляться от предгрозья неумолимо надвигавшейся войны тогда, в процессе написания книги в 1938-м, и от памяти о ней по истечении нескольких лет? О каких сугубо религиозных вопросах можно вообще вести речь в середине XX столетия – века жестокого, всеобъемлющего противоборства идеологий?.. Собственно, состояние церкви как института было не лучше, чем у прихода в Амбрикуре, бедного, почти лишившегося паствы и вызывающего скепсис, насмешки, а то и откровенное возмущение (вспомним инцидент с месье Фабрегаром, выказывающим недовольство высокой стоимостью погребального обряда) простых людей. А между тем Брессон одним из немногих4 отважился ответить на вызов, брошенный экзистенциалистами, которые, пожалуй, наиболее ёмко и жёстко сформулировали вопрос о смысле человеческого существования в эпоху, когда, по словам Фридриха Ницше, «Бог умер». Грубо говоря, вся деревня (от четы аристократов до девочки-вундеркинда Серафиты, изощрённо глумящейся над святым отцом) – модель мира – оказалась заселена примерно такими же персонами, как «посторонний» Альбера Камю, искренне недоумевающий по поводу действий пастора, призывающего раскаяться накануне казни. Притом постоянное присутствие смерти, методично забирающей окружающих людей и неумолимо подступающей к самому рассказчику, очерчено ничуть не менее навязчиво и пугающе. Уже не спрячешься за предписываемыми Евангелиями таинствами, не вызывающими ровно никакого интереса даже у детей, а средства контроля над паствой, отработанные Ватиканом за века господства, представляются абсолютно непригодными в новых, изменившихся условиях, и кюре откажется изложить на бумаге содержание конфиденциальной беседы канонику, присланному монсеньором. Согласно Бернаносу и Брессону, ему надлежит пройти собственное восхождение к высотам духа, направить все отпущенные Господом силы на помощь ближним, коих следует возлюбить, как самого себя, терпеливо и без роптаний донести тот самый крест, тенью которого завершается фильм. И только через это, через персональный вклад в установление Царства Божиего на Земле (хотя бы в достижение несчастной женщиной состояния умиротворённости), как на небе, возможно спасение собственной души. Частный стилистический приём, описанный выше, отзывается на посыле всего произведения, которое тоже обязано «быть», а не «казаться», и не случайно Андрей Тарковский, лестно высказывавшийся о французском мастере и включивший его шедевр в число десяти лучших фильмов всех времён, затем вложит в уста Альтер-эго фразу о том, что книга – это поступок. Кто из бывших соучеников по семинарии оказался прав, кто избрал стезю праведника: Луи Дюфрети, предпочётший миссии персональную интеллектуальную эволюцию, или его посетитель, накануне узнавший о смертельном диагнозе? Думаю, ответ очевиден для любого, кто достаточно внимательно следил за бесхитростными перипетиями недолгой практики физически немощного, отягощённого плохой наследственностью (предполагаемый алкоголизм родителей усугубляет дешёвое вино, промоченные в котором куски хлеба только и принимает больной желудок юноши) сельского приходского священника, чей приоткрытый внутренний опыт помогает зрителю узреть утаённую, параллельную – трансцендентную, духовную, эфирную, телепатическую – сторону протекающей жизни, бережно описываемой в дневнике.
__________ 1 – Хотя провести параллель с идеями Льва Кулешова, думаю, будет исключительно полезно. 2 – Опубликованы у нас в брошюре «Робер Брессон. Материалы к ретроспективе фильмов, декабрь 1994» – М.: Музей кино, 1994, стр. 6-43. 3 – Международный приз МКФ в Венеции, премия Луи Деллюка и ряд иных наград – сугубо внешние свидетельства признания. 4 – Среди единомышленников следует назвать датчанина Карла Теодора Дрейера («Слово» /1955/), хотя Робер и резко разойдётся с ним во взглядах на феномен Жанны Д’Арк.
1. Старайтесь писать развёрнутые отзывы.
2. Отзыв не может быть ответом другому пользователю или обсуждением другого отзыва.
3. Чтобы общаться между собой, используйте ссылку «ответить».
|
"Господи, помилуй мя"...
Что остаётся, когда не остаётся тебе ни-че-го? Когда существование - это мятущиеся страсти, разрывающие изнутри настолько, что физическая оболочка просто их не выдерживает? Когда смиренность и покой - это совершенно недостижимое благо, которое несопоставимо с бурной человеческой сущностью? Когда покой тождественен смерти, а человеческая жизнь - жгут, спираль, пружина страстей, готовая в любую секунду разжаться и вытолкнуть наружу всё порочное и скрываемое, как чёртика из табакерки? Что остаётся, когда не остаётся ничего? Ни вкуса жизни, ни её цвета, ни точки опоры? Когда ты, человек, противен миру и себе подобным? Персонажи "Дневника", несмотря на свои характеры, имена и биографии, в сущности, достаточно архетипичны. Да, в фильме есть сюжет, есть история, довольно тесно привязанная к конкретным реалиям, но всё же все эти люди... они все повторяют друг друга - и в то же время уникальны. Каждый из них имеет свой характер, свою линию поведения, свои принципы, идеалы и цели - и эти люди иногда повторяют слова другого, отличного от них человека, когда возникает необходимость встать на его место (сыграть его роль?). Это не пустота времени Метерлинка, это, скорее, полу-реалистическая притча Ибсена. Одновременно реальная и мифологемная. Что остаётся, когда не остаётся ничего? Вера? Но вера утрачена: и не только вера в Бога, в Его милость, в Его справедливость, но банальное - в любовь, самоотверженность, ценность человеческой жизни. Именно этого боятся жители городка, а не условной святости аскетичного чудаковатого кюре: если их жизнь так ценна для этого мироздания, то почему Он заставил их жить так? Что должно искупить их страдания? Что есть в их мире, ради чего они тут существуют? В мире, где отец не любит своих детей, жена - мужа своего, а дети - всех разом? Где ты умрёшь, и останется о тебе в память дай бог могильная плита? Любовь? Любовь - основа христианства: любовь и вера в чудо. И не только они, но они - первостепенные. Злой человек не может быть любящим; если он любит, то он не зол - каким бы омерзительным и недостойным он себя не считал. Любовь - это принятие и уважение; именно этого и нет в мире. Все люди одновременно несчастны - и страдающие от своей неразделенной, перегоревшей, неистраченной любви - к сыну ли, к своему делу или же к свободе. У них, этих людей, нет возможности реализовать свою любовь, разделить её с кем-то, они не верят, что их примут, и не хотят принимать других - и вот это куда страшней, чем отсутствие веры в Бога. Одновременно с этим у них нет честности - а честности нет потому, что одержимы страстями; и из-за них (будь то гордыня, страх, зависть, что угодно) они не могут честно признаться в своих страданиях - ни себе, ни кому-либо ещё. Особенно кюре, который выступает тут как опухоль, как болячка на теле общества (больного, но в своей болезни - почти что здорового). Как живая совесть, которая настолько честна и бескомпромиссна, что кажется инфернальной и почти что дьявольской. И именно так воспринимается его желание покаяния и покоя - не как обретение Божьей благодати, но как путь к дьяволу. Потому что такая честность в этом мире не может созидать - она уничтожает. Как уничтожила и его самого - пожалуй, самого страстного, самого сомневающегося, самого запутавшегося, но вместе с тем - самого чистого человека этого мира.
Несмотря на то, что "Дневник сельского священника" посвящен не только лишь одной религиозной тематике, это одно из лучших кинопроизведений о кризисе христианства, что когда-либо создавалось на земле. Пожалуй, в этом он практически сродни "Гамлету", где также стоял проклятый вопрос, можно ли придти к Богу, неся на себе такую ношу страстей и страданий...
|
| | |