«Импорт-экспорт», разумеется, перекликается с первым игровым опытом признанного австрийского кинодокументалиста Ульриха Зайдла, «Собачья жара» /2001/, тем более что в написании сценария вновь участвовала женщина-кинодраматург Вероника Франц. Казалось бы, всё то же самое. Та же самая манера с хроникальной беспристрастностью фиксировать действительность, избирая либо отталкивающие объекты изображения, либо – ракурсы, деформирующие её, действительности, привычное восприятие. Та же самая, скажем так, особенность представлять вопиющие или по меньшей мере – шокирующие вещи тихо и по-будничному. В одном из кадров Ольга проходит мимо известного памятника, увековечившего достижения деятелей советской авиакосмической промышленности, ныне же выглядящего заброшенным и вообще – способного вызвать разве что горькую усмешку. Обыденностью девушек из украинского города Николаева стали полуподпольные Интернет-студии, где они специально для богатых похотливых иностранцев разыгрывают перед веб-камерами сексуальные сцены. И лишь по нервной манере курить сигарету за сигаретой в перерывах можно понять о внутреннем страдании и унижении, которые приходится изо дня в день преодолевать ради элементарного выживания.

Поначалу можно решить, что Зайдл, взявший на себя функции и, соответственно, риск продюсера, пошёл на некоторую уступку повествовательному кинематографу, поведав вполне обычную, логически понятную историю. И даже по-гриффитовски прибегнул к косвенному (монтажному) сопоставлению событий, внешне развёртывающихся независимо друг от друга. А между тем фильм не случайно носит подобное, дуальное название. Импорт-экспорт – это как современная (политэкономическая) интерпретация мироустройства в понимании древних, видевших Вселенную в гармонии двух противоположных начал: инь и ян. Говоря по-простому, за всё приходится платить. Жизнь сама найдёт способ восстановить равновесие, используя для того беспомощных, точно шахматные фигурки, людей. По-моему, небесспорно!

Впрочем, авторский просчёт кроется не в основной философской предпосылке. Зайлдовская убеждённость в том, что миссия художника состоит в беспристрастном отражении окружающего мира, а никак не в попытке этот самый мир изменить, к счастью, не позволяет сбиться на развесистую «клюкву». И всё равно разница очевидна, делая невозможной достижение подлинной, безусловной гармонии – даже недолгой, пока звучит вальс, под который Ольга танцует с одним из пациентов. Австрийские эпизоды почти безупречны и в обрисовке тщедушных и мелочных местных обывателей, снедаемых чёрной завистью к тем, кто пока не разучился чувствовать, и в изображении безысходного бытования стариков, доживающих свой век в полузабытьи. А от финала, веющего смертью¹, и вовсе становится не по себе! Однако того же самого, к сожалению, уже не скажешь про украинские сцены, в которых режиссёр, вопреки всем стараниям, остаётся созерцателем, наблюдая за происходящим со скрупулёзностью, граничащей с равнодушием. Есть своя справедливость в том, что в конкурсе Каннского МКФ Ульрих Зайдл уступил Гран-при румыну Кристьяну Мунджу, с большим знанием и тактом рассказавшему о лишениях, выпавших на долю граждан Восточной Европы.


__________
1 – «Tod… Tod… Tod…» (‘смерть, смерть, смерть’) – повторяет в бреду одна из обитательниц приюта, давно помрачившаяся рассудком.