«Что такого ужасного в новорождённом ребёнке? Почему этот образ (то, что видят помногу раз в день в больницах по всей стране) неприемлем, в то время как куда более отвратительные образы демонстрируются телевидением и кинематографом, запечатлевающими убийства и изнасилования, пусть в приукрашенном и смягчённом виде?» Подобные мысли посетили Питера Гринуэя, по его собственному признанию, в тот момент, когда стало известно о запрете на использование в ходе рекламной кампании Benetton плаката с изображением младенца, только что появившегося на свет. И, если верить режиссёру-сценаристу, данный инцидент послужил толчком к созданию фильма, в котором бы рождение было представлено чудесным, воистину божественным актом, а смерть и надругательство – вызывали бы резкое отторжение. Однако ирония судьбы проявилась в том, что именно «Дитя Макона» оказалось в массе не понято и не принято¹, получив ярлык самого противоречивого произведения мастера.

Дело уже, рискну предположить, и не в натуралистичности отдельных фрагментов, которой тех, кто видел и оценил предыдущие гринуэевские работы, не удивить. Даже шоковые кадры разрезания на мощи тела невинного, объявленного мучеником дитяти всё-таки уступают по силе воздействия кульминации «Повара, вора, его жены и её любовника» /1989/. А в большинстве эпизодов оператор Саша Вьерни и режиссёр по-прежнему блестяще пользуются приёмом отражённого действия, старательно оставляя за границами кинополотна всё, что можно было бы счесть потаканием извращённым вкусам части аудитории, или по крайней мере – прибегают к спасительному общему плану. На поверку это впечатляет гораздо сильнее, не распаляя воображение, а взывая к… нравственному чувству, пробуждая внутренний протест у зрителя, как следствие, занимающего активную позицию по отношению к экранным событиям. Так в чём же противоречивость?! «Дитя Макона» – редкий² для кинематографа опыт реконструкции средневековой моралите, априорно исключающей равнодушие к разыгрываемому действу или, хуже того, упоение мерзостями жизни. Реконструкции настолько скрупулёзной, насколько возможно, причём отдельные участники так навязчиво озвучивают просьбы включить их в число артистов (нередко обещая «сыграть самого себя», тем самым – сэкономив на костюмах), что традиционный выход труппы в полном составе под подразумеваемые овации публики в кинозале кажется неизбежным.

Иными словами, говорить о противоречивости (читай – двусмысленности) крайне неуместно. «Дитя Макона» поражает, наоборот, стойкостью, демонстрируемой Гринуэем, который, развивая постмодернистскую эстетику, в то же время не поддаётся искусу проникнуться моральным релятивизмом. Тщательная организация условного³ пространства церкви, необъятной и погруженной в вязкие пурпурные тона, легко сливающиеся с липкой кровью (как бы заранее предполагающие её потоки), усиливается обилием действующих лиц, когда каждый статист может в любой момент выйти на авансцену, и назойливой разноголосицей, где бессодержательные реплики соседствуют с философскими откровениями. Однако при всём усердии, при исключительном вкладе художников-постановщиков Бена ван Оса и Яна Роэльфса сотворённая модель общества осталась бы умозрительной. Богатая визуальная культура лишь придаёт дополнительную значимость (монументальность?) рефлексии автора об истоках т.н. нового времени. О судьбе целой цивилизации, которая в ключевой момент, почти отчаявшись, всё же получила шанс на спасение – благодаря чуду. Но какова природа феномена? За дитя нараспев произносит благословения монах, а сестра направляет руку, осеняющую крестным знаменем просителей, – однако истинная сила братика раскрывается в тот момент, когда надо сохранить невинность сестры. Хотя важнее, что гибель сына епископа, явно олицетворяющего собой грядущую Реформацию и всё Просвещение, становится поводом для циничного (точнее, ещё более циничного) присвоения ребёнка Церковью и интенсивную (опять же – ещё более интенсивную) его эксплуатацию. Да и трагическая участь лже-Девы Марии (заметим, далеко не святой) сразу, пожалуй, казалась предрешённой. И в чём же мораль? А мораль в том, что чудо, истинное, божественное чудо – всё же было явлено и, более того, произошло у всех на глазах. Но люди не пожелали заметить его – и в очередной раз сотворили себе кумира, возвели массу стереотипов, скрылись от жизни за пышными, дурманящими ритуалами, а затем и жестоко расправились с причастными… И, завершает мысль Гринуэй, по-прежнему продолжают линию, стыдливо игнорируя чудо рождения – отдавая предпочтение эстетизированному насилию.


__________
1 – В частности, так и не нашлось дистрибьютора для проката картины в США.
2 – Другим удачным примером может послужить «День расплаты» /2003/.
3 – Также важно, что повествование обрамляется картиной беспросветно чёрной бездны с обнажённым пророком-обличителем в широкополой шляпе, заикающимся, писклявым и, кажется, безумным.