Записки о людях и лагерях.

Вайдапрежде всего поляк, а национальность, как известно, вещь неистребимая и въедчивая. Исторгнуть же из себя рефлексирующее славянство исторически мало кому удавалось и мало кому принесло пользу. От того и лента «Пейзаж после битвы» возникшая на волне увлеченности режиссёром «кинематографом морального беспокойства» могла сниматься только в Польше и только по рассказамвыжавшего узника Освенцима Тадеуша Боровского, которого истребление «войны в себе» довело до логичного и весьма предсказуемого самоубийства в неполных 28 лет.

Вслед за Боровским Вайда говорит, что выбраться из концентрационного лагеря живым ещё не значит спастись полностью. Главное испытание совестью и верой остается впереди, потому как «однажды увиденное не может быть превращено в хаос некогда», оно вечно как и сама война.

Начинающийся с освобождения американскими войсками немецкого лагеря для польских военнопленных «Пейзаж после битвы перерастает в антивоенный фарс замешанный не на крови и слезах погибших, а на словах автора литературной основы «Пепла и алмаза» Ежи Анджеевского: «Поляки часто поступают неблагородно, но не выносят, когда им об этом говорят». Неблагородство - вненациональная черта. Человек вырвавший своё безымянное тело надёленное даром смертности из мало кем пережитого круга вечного жертвоприношения войне, берет реванш перед жизнью сознавая, что живые всегда более правы чем мёртвые.

Для Вайды между жизнью и вынужденным существованием есть разница и она ещё более заметна если учесть, что он наделяет совсем молодого героя Ольбрыхского душой поэта. Душой извратившейся под звуки кремационного танго и вечного животного голода. Этот лагерный философ прекрасно понимает: его вины в зле мира нет, а освобождение это некий виднового заключения, только уже лишенный всякого политического смысла. Он выжил в мире, где человек не может отвечать сам за себя, где можно попытаться жить только научившись забывать. Он собравший сотни обожженных, полуистлевших страниц не в силах возродить в себе того чем он жил прежде. Его неистраченная молодость не спаслась в эвакуации. Она навсегда осталась под руинами Польши впрошлом варшавских каштанов и постоянно спешащих поездов.

Но полного освобождения не случается. Американцы предусмотрительно устраивают поселения для перемещенных лицв бывших казармах СС, предоставив «диким» восточно- европейцам полную самостоятельность в национальной самоидентификации. Под надзором вооруженных союзниковидёт возрождение польского духа по немецкой технологии и на основе опыта Освенцима. Польские военнопленные обрядившись в национальную форму муштруют друг друга слушая радио Польши и воруя строго нормированный гуляш из кухонь, заглушая тем самым, видимостью суетливой свободы мысль об испепеляющей бойни и химерическом хаосе, навсегда заразившими людей безмолвием и страхом. Ничего не поделаешь, человек меняется если каждый день в течении нескольких лет слышит крики умирающих звучащие на всех европейских языках.

Как ни странно, но «польский народ своей историй доказал существование Бога» и католицизм поляков в обстановкелагерного заключения может стать таким же проклятием как и неуёмный патриотизм. Для поляков исковерканных войнойлучше иметь Бога-Пана, дисциплинированная вера в которого поможет возрождении польской морали и остановит ненависть к себе подобным в условиях вынужденной эмиграции.

Этот фильм, вышедший в 1970 году, прежде всего антивоенная утопия ещё раз подтверждающая: поляк остается поляком и оторванный от Родины, живущий на других берегах он будет думать, чувствовать, предавать, ненавидеть и любить по-польски, зная что в мире после войны не воцаряется истина.

И не вина героя, что до войны с ним не произошло ничего значимого и все сильные и запоминающиеся чувства пришлись на время заключения, что он навсегда останется человеком в котором поэт переборов узника способен с трепетом вспоминать как запах волос немки, допрашивавшей его в Гестапо, был наполнен свежестью аира.