Профессор назван Исааком словно в насмешку: ведь упоминаемый в разговоре его тёзка из Библии, сын Авраама и муж Ревекки, являлся воплощением всего, что человеку дорого и чем тот готов пожертвовать во имя Всевышнего. Но для Бергмана он – это Is (‘лёд’) Borg (‘гора’), ‘ледяная гора’ во плоти. Профессор и жить-то перестал лет пятьдесят назад, когда ушёл с головой в медицину, постаравшись не просто вычеркнуть из памяти измену любимой супруги, но и – отгородиться от всего, что имело ценность. Пробуждение ото «сна» происходит в жутком сне, где Борг видит часы без стрелок и… тянет самого себя в могилу. В одном из тех вещих снов, что позволяют заключить: у человека неспокойно на душе… Именно после этого – спонтанная («… может, я к старости становлюсь сентиментальным») поездка по родным местам, посещение «земляничной поляны». Встреча с матерью, оставленной бесчисленными внуками и правнуками; супружеская пара, постоянно конфликтующая; словно на зависть попавшиеся молодые попутчики, полные жизни и энергии; откровения невестки; попытка примириться с сыном. Но до прощения ещё далеко. В другом вещем сне профессора признают виновным на своеобразном суде совести и выносят приговор: одиночество.

По воспоминаниям Бергмана, он пытался придать Боргу сходство с собственным отцом. «… но, в сущности, то был от начала и до конца я сам. Я, в возрасте 37 лет, отрезанный от человеческих взаимоотношений, отрезающий человеческие взаимоотношения, самоутверждающийся, замкнувшийся неудачник, и притом неудачник по большому счёту. Хотя и добившийся успеха. И талантливый. И основательный. И дисциплинированный». «Земляничная поляна» уникальна благодаря завораживающему постижению бездн психологии человека, блистательному использованию приёма внутреннего монолога, ведущегося не Словами, а Образами. Но поражают и смелость в обнажении души художника, предельно жёсткий и безжалостный самоанализ. Если перевести разговор в область религии, пусть и упоминаемой в ироническом ключе¹, это как задушевная исповедь самому строгому судье – самому себе. Исповедь, незаметно перерастающая в искреннюю молитву Господу с непременным катарсисом в финале, когда в сознании Борга возникает картина залитой удивительным, непередаваемо тонким светом «земляничной поляны». Немудрено прийти к пантеистическому откровению, что сам Бог растворён в окружающем пространстве, незримо присутствуя в каждой ягоде на милой сердцу поляне. А прежде всего – в людях: в людях, встреченных случайно, и людях близких, родных.

«Земляничная поляна», как и «Седьмая печать», едва ли вызвала бы столь мощный резонанс, не окажись фильм – при всей внутренней автобиографичности – созвучен атмосфере общества. Ингмар Бергман одним из первых интуитивно вышел на проблемы разобщённости, предощутил тотальный мировоззренческий кризис, десятилетием позже ставший очевидным. Режиссёр, черпавший вдохновение в «Вознице» /1920/ Виктора Шёстрома, вновь заставил заговорить о величии «скандинавской школы» – и, между прочим, без изумительного существования на экране коллеги² шедевр действительно мог не состояться…


__________
1 – Вспомним хотя бы потасовку, в которую переросла полемика Андерса и Виктора о том, есть ли Бог на свете.
2 – Наивысшей похвалой стало признание самого Бергмана в том, что «Земляничная поляна» «перестала быть моей картиной – она принадлежала Виктору Шёстрому».