«Это всё иллюзии», – с грустной иронией отзывается Розенталь на озвученную Марешалем надежду на то, что проклятая война будет последней. Приведённая реплика – и есть ответ авторов знаменитому британскому журналисту и общественному деятелю Норману Энджеллу, который ещё в 1909-м написал памфлет «Оптическая иллюзия Европы»¹, доказывая невыгодность, нелогичность и откровенную абсурдность допуска о гипотетической войне между ведущими державами Старого Света, связанными тесными хозяйственными и культурными узами. Его прогноз, как известно, не сбылся ни в малейшей степени – но ведь в 1933-м труд фактически обрёл вторую жизнь, пусть и в заметно переработанном виде. Резко снизив количество экономических аргументов, Энджелл сделал упор на моральной стороне вопроса, по-прежнему отстаивая свой главный тезис, – и удостоился Нобелевской премии мира!.. Парадоксальность ситуации заключается в том, что Жан Ренуар и Шарль Спаак вполне разделяли пафос публициста, лишь предупреждая о губительности стремления выдавать желаемое за действительное. Их собственная «Великая иллюзия» произвела настолько мощный пацифистский эффект, что впоследствии режиссёра обвиняли чуть ли не в подрыве патриотического духа французов и, как следствие, падении Третьей Республики. Причём в США фильм попал (впервые в истории) в основную номинацию на премию «Оскар», Президент Франклин Рузвельт призвал посмотреть ленту всех демократов, а на кинофестивале в Венеции пришлось оказать сильное давление на жюри, чтобы картине достался «искусственный»² приз за лучший исполнительский ансамбль. Доктору Йозефу Геббельсу, публично охарактеризовавшему Ренуара «кинематографическим врагом общества №1», не откажешь в проницательности! Вслед за Германией последовал запрет в Италии и даже в Бельгии, где на решении настоял… министр Анри Спаак, брат Шарля, и послевоенная реабилитация шедевра проходила (между прочим, при активном участии Андре Базена и будущих творцов «новой волны») отнюдь не безболезненно.

«Великая иллюзия», хочется сказать, пронизана антимилитаристским духом и во всяком случае лишена внутренних противоречий многих произведений на схожем материале, иллюстрирующих ужасы войны и одновременно – воспевающих ратные подвиги. Мы не увидим воздушного боя, ставшего фатальным для французских офицеров: за кадрами с обсуждением деталей предстоящего вылета следует резкий монтажный стык – и пару мгновений зритель пребывает в замешательстве, гадая, при чём здесь лётчики в немецкой униформе. Более того, авторы намеренно не демонстрируют собственно попыток побега – и лишь по прибытии в лагерь Винтерсборн сообщается, что де Боэльдё испытывал терпение охраны четырежды, Марешаль пятикратно, а лейтенант Демольдье трижды. Зато мимоходом упоминается об убитом в аналогичной ситуации солдате и обнажается вся «прелесть» сводящего с ума пребывания в карцере. Да и затея с кропотливым, изматывающим, смертельно опасным подкопом пропадает втуне, а разговор товарищей по плену о том, почему каждый из них мечтает об избавлении, заставляет выслушать вереницу нелепейших признаний. Можно вспомнить и о несуразном подарке, присланном русским офицерам по инициативе императрицы, и о странных обстоятельствах наконец-то удавшегося побега, которому вынужден, наступив на горло собственной песне, противодействовать фон Рауффенштайн, получивший звание майора. Даже номинально патетическая сцена с торжественным и дерзким распеванием «Марсельезы» после известия об освобождении Дуомона сознательно «остраняется», поскольку первый куплет затягивает… англичанин, переодетый для развесёлого представления в женщину. И, наоборот, предосудительный, если не откровенно преступный, поступок немки Эльзы, что-то не испытывающей восторга от гибели мужа под Верденом и трёх братьев – соответственно в Льеже, Шарльлеруа и Танненберге («Вот они, наши самые большие победы… И стол стал слишком велик»), видится естественным и единственно правильным. Но возможность любовной идиллии в существующих условиях – это тоже, увы, иллюзия…

Страстная антивоенная направленность фильма не могла не сделать «Великую иллюзию» громким событием, выступая своего рода призывом остановиться и – быть может, в последний раз – задуматься над неотвратимыми последствиями методично, вопреки официальным декларациям, развязываемой очередной глобальной бойни. Однако идеи Энджелла послужили Ренуару и Спааку, вряд ли питавшим иллюзии относительно силы непосредственного влияния искусства на общество, в лучшем случае отправной точкой для создания персональной художественной модели мироустройства, установившегося к XX веку, в логику которой как раз превосходно укладывалась война нового типа. Мировая. Империалистическая. Первая. Важнейшей составной частью замысла стала убеждённость режиссёра в том, что ныне человечество «делится, скорее, по вертикали, нежели по горизонтали», и государственные границы не являются препятствием для искреннего и глубокого взаимного уважения двух аристократов и потомственных офицеров. Но де Боэльдьё, в отличие от фон Рауффенштайна, ещё и достаточно прозорлив, чтобы осознать безнадёжную устарелость дорогих сердцу дворянских идеалов, манер, привычек и… уступить право на побег (иначе – на саму жизнь) боевым товарищам. Редкостная психологическая убедительность актёров (от Жана Габена до Эриха фон Штрогейма⁴) и драматизм экранных событий всё же не затушёвывают известной символичности исхода. Парижанин Марешаль получил унтер-офицерское звание накануне рокового вылета, а до войны работал простым механиком. Его же напарник, щедро и непритворно делившийся аппетитными подарками с соратниками, родившийся в Вене («Мать – датчанка, отец – поляк. Словом, типичный француз»), сообщает, что за тридцать пять лет Розентали⁴ завладели «тремя замками с охотничьими угодьями, фермами, садами, заводами племенных рысаков и тремя галереями знатных предков». Совместные испытания, несмотря на неизбежные напряжённые моменты, укрепили дружбу. Однако верить, что дальнейшие, после пересечения немецко-швейцарской границы, судьбы беглецов сложатся одинаково – наверное, самая великая иллюзия.


__________
1 – Годом позже опубликован отдельной книгой под названием «Великая иллюзия».
2 – Таким образом, «Кубок Муссолини» ушёл «Бальной записной книжке» /1937/ Жюльена Дювивье.
3 – Ренуар поддержал коллегу (австрийца по происхождению), которым искренне восхищался, в сложный для него период сущего бойкота, объявленного Голливудом.
4 – Здесь справедливо усмотрели намёк на клан Ротшильдов – в свете принадлежности не столько национальной, сколько классово-профессиональной; по иронии судьбы, Геббельсу не понравилось представление еврея в положительном ключе, а отдельные критики (в частности, Жорж Альтман) позже упрекали режиссёра в «некотором антисемитизме».