Фильм - Олдбой (Oldboy, 2003)

Легче ли стало Дэ-су оттого, что в итоге раскрыть тайну удалось? Каково человеку, осознающему, что оказался персонажем кукольного театра, управляемым импозантным, умным и состоятельным кукловодом-демиургом, затеявшим грандиозный «спектакль»?! Вот и название, являющееся словами из песни-гимна класса, где учился О, должно лишний раз напомнить о том, что произошло много лет назад. Необдуманный поступок, привёдший к трагическим последствиям, должен быть искуплен. При этом морализм авторов вовсе не сводится к необходимости даже искреннего (вплоть до уничижения или самоистязания, как поступает Дэ-су, отрезав себя язык) раскаяния – к мысли, на протяжении столетий доминировавшей под влиянием христианства.

И всё же «симпатия к господину Месть», к той категории, которую южнокорейский режиссёр возводит в ранг краеугольного камня современной морали – движущей силы общества, не является абсолютной или самоценной. Как и у Тарантино, человек не сможет избежать возмездия (пусть заведомо не напоминающего Божественное Воздаяние, принимающего менее торжественную форму), если заслуживает того. Ву-дзин это знает, быть может, как никто – и сцена в лифте кажется немыслимо утончённой и красивой… Сама же месть оказывается лишь средством, никак не целью. По своей глубинной сути «Олдбой» является вариантом античного мифа о царе Эдипе начала XXI века, что подчёркнуто в финале, почти повторяющем развязку трагедии Софокла – его самой известной художественной интерпретации. «Эдипов комплекс» рассматривался Фрейдом как универсальный, складывающийся и у мужчины, и у женщины под влиянием родительского воспитания с раннего детства и в конечном итоге – присущий самой природе человека. Но впоследствии получил расширительную трактовку, служа своеобразным символом истока современной цивилизации – рубежа, отделяющего нас от «доисторических ступеней культуры». Цитата из Энгельса не случайна, поскольку именно он, опираясь на работы Льюиса Г. Моргана и теорию Маркса, первым приблизился к осмыслению многосложного процесса «происхождения семьи, частной собственности и государства». Эдип периода наступившего Миллениума, осудив себя на одинокое скитание (безмолвным навек, не ослеплённым), расплачивается за грехи – не только грех инцеста – по отношению не к старшему, а к младшему поколению. Не избавляется от давящего груза былого, отрицаемого самим фактом развития цивилизации и культуры, но старается снискать покаяние за наследие, невольно оставленное потомкам, что сообщает подлинно драматический надлом сей «особого рода аллегории об отношении разделённой Кореи к её невольническому прошлому и беспокойному настоящему» (характеристика Ф. Френча). Причём мысль звучит ещё острее благодаря контрасту с предшествующим пиршеством насилия и жестокости, посредством которого О истово стремился узнать правду. Тщетно, ибо сама замысловатая структура фильма благополучно развенчивает иллюзии о возможности наискорейшего достижения результата, наглядно демонстрируя, насколько тернист путь к истине.