Знаете, если верить семиотике, то всё, что нас окружает — это пласты знаковых систем. Они наслаиваются друг на друга, взаимосвязываются, заговоришь об одно пласте — не можешь не упомянуть о другом, используя знаки третьего… Если эта знаковая система развита особенно хорошо, то этих пластов у неё должно быть огромное количество — ну вспомните хотя бы устройство естественного языка. Он же связан с огромным количеством наук, с огромным количеством вещей, с помощью которых, кстати, его можно попытаться объяснить — с точки зрения ли человеческой психологии, или социологии, или логики, или же банальной лингвистики…

Точно также с хорошим произведением, вне зависимости от того, к какому виду искусства оно относится.

Принято раскрывать драму «До свидания, дети» исключительно как проблему детского становления и конфликт евреев с нацистским режимом; да, конечно, было бы глупо отрицать, что этой проблематики в фильме нет. Это действительно в первую очередь история о том, как мальчики (уже почти подростки) познают трудности дружбы — особенно когда объект твоей дружбы совершенно инаковый, нежели ты сам; и, конечно, больная тема Второй Мировой, но, кстати, в меньшей степени связанная с явлением фашистов вообще.

В первую очередь это, конечно, громадный комплекс вины, преследующий французов ещё с сороковых годов; сам факт добровольной сдачи и воцарению режима Виши ударил по психике французов куда сильнее, чем само появление врага — особенно в связи с тем, что ситуация с этим самым режимом была весьма двусмысленной — да, конечно, это трусость, предательство… Ну а с другой стороны — Анри Филипп Петен командовал войсками ещё в Первую Мировую, где и прославился как выдающийся военачальник. Он на личном примере знал, что такое Мировая война. И естественно, будучи премьер-министром, основной задачей стояло спасение собственных граждан от этих ужасов войны — и, надо признать, спасение пусть и не полностью, но всё-таки успешнее: по крайней мере в Париже тех лет можно было жить. Что и показывает фильм «До свидания, дети»…

Правда, если твоя кровь абсолютно полностью чиста от всякой цыганской и еврейской примеси.

И именно это страшно: не фактический враг в лице немецких военных, а то, что предают свои же, что в ресторан способны зайти люди, которые будут заглядывать к вам в рот — в лучшем случае. В худшем… а про худшие случаи как раз и говорит концовка фильма.

И в этом перевёрнутом мире, в этом тотальном непонимании, кто опасен, а кто нет, в этом постоянном предощущении ножа в спину — как в такой ситуации родиться искреннему, светлому чувству, не завязанному на сексуальности?

А вот так. Как это всё-таки получилось у главных героев — пусть тяжело, пусть с некоторым непониманием друг друга…

Но всё-таки. Дружба. Настоящая, как в детстве, когда не возникает сомнений в безопасности окружающего мира. Когда даже не побоишься за своё положение, чтобы спасти своего друга и некоторых несчастных, не причастных ни к чему детей от верной смерти.