Если вы вдруг будете изучать историю кино, всегда — всегда! — соотносите общие тенденции и настроение кинематографа с литературой того же периода. Можно и с музыкой, и с живописью, но в первую очередь — с литературой. Удивительно, как два этих вида искусства коррелируют друг с другом, как же они похожи — в выражении настроения эпохи, в постановке вопросов, ответу на них… Без знания литературных тенденций того периода вы никогда не воссоздадите всю глубину создаваемых тогда кинокартин.

Среди всего обилия литературы конца шестидесятых будет уместно выделить один роман, наиболее ярко и точно характеризующего настроение эпохи — или, вернее, сам роман говорит несколько об ином, но семидесятники вложили в него свои собственные мысли, увидели в нём то, что было невероятно близко: в 1966 году публикуется роман уже умершего Михаила Булгакова, «Мастер и Маргарита». Сам факт, что роман опубликован практически в то же время, когда «оттепельные» настроения умирали… это очень многое значит. Он раскатывал советскую действительность паровым катком, вновь возвращал внимание читателя к христианским мифологемам и вообще сочетал в себе такую удивительную фантасмагоричность, социальную сатиру и мистику, что это произвело невероятный взрыв.

Люди поняли, что невозможно построить социализм «с человеческим лицом».

Люди растерялись. Восторженный мыльный пузырь «оттепельной» веры в человечество лопнул, оставив неприглядную действительность.

На смену убежденной горячей веры пришли растерянность и цинизм.

В таком случае явление Глеба Панфилова невероятно логично.

Он не единственный, кто снимал фильмы о том, что происходит на самом деле; да, их запрещали, их закрывали, ставили на «полку», как «Андрея Рублёва» и «Историю Аси Клячиной», не давали работать дальше, но они снимались. Более того — какие-то из них даже попадали на экраны! Как, например, «В огне брода нет».

Мне, подростку из XXI века, даже удивительно, как такое вообще могло произойти. Куда смотрели цензоры, когда выпускали такую неоднозначную работу, хотя эти же люди «закрыли» критический анализ этого фильма Божовича — а ведь он, в сущности, описывал только то, что видел на экране! Почему? Как это могло случиться?

Ответ, на самом деле, прост: в какой-то степени «Брод» можно принять за фильм, который восхваляет советского человека. Пусть не его героизм, не доблесть в сражении, как это было бы непременно показано в кинематографе 30-х — вовсе нет: то, что тут показано, это быт. Местами неприглядный, нелепый, поношенный, но воспринимающийся очень родным и естественным. Горожане вряд ли могли его лицезреть, но надо учитывать, что москвичи семидесятых и москвичи нынешние — совсем не одно и то же…

Однако это не отменяет того факта, что это принципиально новая трактовка революции в целом и Гражданской войны в частности чертовски депрессивна и не слишком-то уж советская по своему духу.

Но для обсуждения этой темы надо сделать шаг назад: собственно, что воспевала «оттепель»? Она воспевала силу человеческого духа, интеллекта, веры, в конце концов; она обожествляла детство и с пугающей подозрительностью относилась к функции материнства — редко какая мать будет показана как существо более светлое и позитивное, нежели фигура отца… «Оттепель» была концентрированной верой в настоящее и будущее, во всех его проявлениях. Да, не без оговорок -невозможно построить счастье без жертв, но счастье всё равно возможно!

Что же кинематограф 70-х и, в частности, фильмы Глеба Панфилова? Это растерянность в первую очередь и отсутствие какой-либо опоры; человек (чаще всего женщина — вот она, восстановленная справедливость!) ищет точку опоры, что могло бы дать ему сил двигаться дальше, или заменило бы ему смысл жизни. Героиня «Прошу слова!» пыталась реализоваться через работу, через исполнение своей мечты; героиня «Начала» — через творчество и любовь… равно как аналогичная ей героиня «В огне брода нет». Она тоже слега не от мира сего, тоже слегка чокнутая, единственная из всех, кто пытается найти настоящую точку опоры — но не находит. Потому что в этом мире вообще нет ни единого института, на который можно было бы опереться: ни одной счастливой семьи, ни одного любящего свою работу человека (если только он не творческий человек), ни одной реализованный мечты… ничего! Даже дружбы практически нет, даже любви! То, что есть вместо неё, это обречённость, эта привязанность из-за недостатка выбора. Люди не понимают друг друга, они говорят на разных языках, и от этого они чувствуют раздражение друг от друга; но они терпят. Потому что боятся остаться одни, потому что знают, что в одиночку — не выплывут. И — банальная психология: «куда мне деться с тонущего корабля?». Иногда складывается ощущение, что только героини Чуриковой могут любить в этом ставшем пофигистичным и равнодушным мире.

И вот о чём фильм «В огне брода нет». Люди борятся — но не верят за то, что борятся, или же предпочитают врать сами себе, что знают конечную цель своей борьбы; люди влюбляются — и расстаются, и ненавидят друг друга, перестают любить. Или не расстаются, но это, пожалуй, ещё хуже. Всеобщая нищета, как фактическая, так и духовная, попытки отыскать истину в религии и творчестве… но это пусть лишь самых избранных — читай несчастных. Ведь им-то невозможно вырастить этот панцирь защитного цинизма от окружающего мира…

И вполне разумеется, что они в итоге гибнут.

И вполне разумеется, что Таня Тёткина умирает, в итоге, из-за разрушения своей веры. Из-за того, что не смогла примириться с тем, с чем примирились окружающие. Такие люди просто не могут выжить в этой вселенной…

Одним словом, не люблю я постоттепельный кинематограф. Пожалуйста, верните меня обратно, к «Сорок первому» и «Павлу Корчагину», мне так с ними было хорошо.