Считается, будто "Мед и Клевер" - это кино про неестественно устойчивую меланхолию на ровном месте и людей с качествами, несуществующими в природе. Точно оно так и есть!
Без исключенья все герои правильны и безизъянны. И, естественно, такие совершенства пережили еще динозавры.
Но вместе с тем они, честно говоря, выглядят так по-каждодневному, так по-житейски несчастливыми, как будто подгоняет их слишком уж реальное время, у которого каждый отмеренный шаг - одно приумножение печали.
Несчастливая Хагу, которая не может совладать со своим дарованием. Несчастливый рассказчик, влюбившийся с первого взгляда и с него же понявший, что это чувство будет только с одной стороны. Несчастливый неприкаянный сенсей. Несчастливая потерянная Рика. Несчастливая ногастая Ямада. Несчастливые художники, несчастливые бизнесмены.
И Морита, которому все нипочем.
Они не то, чтобы несчастны, а именно несчастливы той вечной нехваткой чего-то большого и значительного, которая не дает никак остановиться в стремлении к небывалой полноте жизни и какой-то завершенности, в поиске избыточного четвертого листка среди полян битком набитого трехлистного стандарта, чтобы уж было, так через край.
И несмотря на отдающие одновременно Форрестом Гампом и Экклесиастом толстые намеки на то, что жизнь, мол, это процесс, который совсем не оценивается по конечному результату, а счастье не неведомый пункт назначения, а скорее путь, предпринятый ради верчения педалей, так уж получается, что слабому человеку все же хочется результативности. И так уж получается, что для ее достижения он выбирает наиболее для него неосуществимое, мало задумываясь над тем, что станет делать потом с этим подведенным желанным итогом.
Что станет делать Хагу, когда нарисует еще сотню картин в дополнение к уже имеющимся десяткам? Что будет она делать, когда купит все до одной вещи из своего дневника мечты? Что станет делать Каору с взлелеянной свершившейся местью? А милая Ямада (как же хочется местами осадить ее по дурной ее голове), что станет делать она с этим венцом творенья под названием "Маяма", сочетающим в себе "все 30 совершенств"? Ведь не будет горше разочарования, чем день, когда откроется дверь, и он подымет руки со словами: "Вот, бери меня, владей и вообще распоряжайся".
И Морита, которому все нипочем.
Что ему делать с своим "нипочем" за такую высокую цену?
Кажется среди всех них наиболее "удавшимся" сенсей, этот герой сто второго плана, в котором никто и не подозревал каких-либо порывов, кроме создания массовости, и от которого не ожидалось никакого назначения, кроме связки слов в предложении. Оттого ли это, что ему так мало было нужно, но он вызывает наибольшую симпатию. Нет, он вызывает восхищение! Этот непритязательный человек-луна, который должен быть чьим-то спутником, хотя б пришлось толочься вечно около и никогда не протянуть руки, сойдя с назначенной орбиты. Кажется, ему необходимо солнце, чтобы светить. И мне все думалось, кто из героев вообще такой человек. Погибший Харада потому, что был более талантлив? Да нет, он просто был человеком, не переносившим одиночества. Эгоистичная Хагу? Она, несмотря на все творческие метания, не более, чем брошенный ребенок, за всю жизнь видавший один и тот же кусок внешнего мира. Может быть, Морита? Но он скорее похож на фейерверк, пестрый, шумный и...недолговечный свет праздника жизни.
И сейчас мне кажется, что никакие другие, а именно он, Ханамото-сенсей, чья жизнь всегда была лишь отражением чьих-то чужих жизней, и есть то солнце, присутсвие которого считается само собою разумеющимся, и которое замечаешь только тогда, когда меркнет свет. Поистине этот незаметный человек, кого и по имени-то называли лишь изредка, столь велик в своей безоговорочной любви, что "...не может остаться равнодушным сердце смертного и отзывается боем...", как отозвалось сердце Мориты. И его одного достаточно, чтобы назвать это кино шедевром.
К сожалению, кроме клеверной части в фильме присутствует и обильно льющийся мед в виде всеобщей эстафеты по геройству, рассудительных высоко-матерьяльных речей и единственно и необходимо верных поступков, которые к концу действа доводят до белого каления. Ну и, разумеется, решительное сведение бровей с характерным "Ёщщщ! ", что переводится примерно как "давайте сейчас все будем стараться", "поработаем на славу! " и "приложим еще больше усилий", заставляющее русского печного человека чувствовать себя как-то неуютно. Этот концентрированный японизм раздражает почти так же, как анимешная способность показывать всех и вся дрожаще-прекрасным.
Но, слава богу, есть Номия! Битый пиксель в этой картинке идеальной пастельной тоски.
Среди незамутненного потока японского сознания он так исключительно, так радостно неправилен, что от него можно ожидать прям вот достоевщины! Несмотря на интеллигентные очочки он портит всю происходящую малину утонченного горя, как затесавшийся в чинное общество эстетов, за спинами которых маячат поколения предков, уходящие корнями в эпохи валенков на голове, циник, показушник и немножечко дурак. Он из таких, которые имеют обыкновение удивлять сами себя, нежданно-негаданно пуская всю жизнь наперекосяк, умудряясь влюбиться черт знает с чего, черт знает в кого, в "одну маленькую минуточку". И для каких-нибудь блаженных, несчастных и всеми покинутых, за их бледные чахлые шейки или лихорадочные заплаканные щечки кидают под ноги со всего замаху свои сердца так же легко, как до того гламурные мобилы с неисчисляемыми девчачими номерами в омут. А если суждено им при падении разбиться, то слушают этот звон с особой даже удалью, как звук бокала, шваркнутого об пол после выпитого залпом шампанского, - до самого последнего бряцанья.
Только он способен пробухтеть "да реви ты в одиночестве! " и, завезя как следует дверью, не найти ничего более последовательного, чем попереться на другой конец страны с выражением лица, подразумевающим перебор в голове всех известных непечатных иероглифов и даже некоторое словообразование. Только с ним могли случиться беседы с толстозадыми конями, искушения неприкрытыми ногами, а вместо изящных падений в душе в высокохудожественные позы непредсказуемые держания волос над фаянсовым другом. И только в его чувстве возможен такой моветон, как внушаемая им способность к ЩАСТЮ в самом приземленном его трактовании. То есть таком, которое рождает новое счастье и утверждает жизнь, и в котором предусмотрены выкупы невест, выращивание детей, засолка огурцов и бодрые выезды в...ну, что там у них вместо Гагров. И хочется верить, что в этой жизни, которая, как известно, вся состоит из прощаний, он тот один к миллиону "привет" без "до свиданья", из-за которого стоит ввязаться в эту четырехлистовую погоню.
И несомненно, среди рассыпанных по фильму романтичностей, навроде эпоса о розовых лакированных танкетках или целомудренного спанья в таких сердечно-ёкательных позах, что сразу видно, с каким коварным расчетом это обсуждалось в рабочем процессе, нет нежнее момента, чем внутренний диалог номиевских задних мыслей с передними на разные голоса, которые, может быть впервые говорили для одной и той же цели.
Ну а Маяма, этот первый парень на всем Токио... То, что Номия делает, потому что "он уж таков", Маяма делает потому, что хочет быть таким. И вся его стать кажется ролью, принятою потому только, что в ней он максимально нравится себе.
Его любовь предупредительна как официант, предвкушающий оплату Визою, обдумана как дело жизни и суха как квартальная отчетность перед ИФНС России. Нет в ней и полноты отчаяния, как, скажем, у Ямады. Нет и совершенного самоотречения, как у черненького сенсея. Нет в его чувствах вообще ничего, что начиналось бы с раскатистого "Э-эх! ..", а уж потом окончилось плачевно. Наоборот, они плачевны с самого начала какою-то плачевною константой. И не то, чтобы они наверно были деловые, но все же вроде бы и деловитые, по негласным правилам, отклонения от которых требуют раскрыть какие-нибудь ежедневники и добавить коррективы в какие-нибудь планы. Ну и, безусловно, они трепетны. Настолько высокопарной трепетностью, что сам Маяма, неся свои обязательства, впадает в состояние такого дистиллированного благородства, как будто буквально посвящается в рыцари с целованием меча. До того тут все церемонно и красиво, до того как полагается, как будто специально по фен-шую проработано дизайнером. А уж когда Рика поикала, это казалось для их отношений такой совершенною дичью, что я думала, Маяма с воплями "Э? Ээээ?" сейчас побежит, не разбирая дороги, и будет приходить в себя где-то за пределами сюжета. Но это же Маяма, и он, как полагается, сдержался.
Вот, собственно, об этом и кино - о самой что ни на есть реальной жизни, которая случилась с донельзя, жестоко маловероятными людьми. Эх, Номия, Номия...таких-то не бывает пожалуй что и скорее, чем всех остальных! Но если и не бывает, то хочется, чтобы были.
И тем лишь прекрасен этот фильм, что его незачем было продолжать. После него хочется только, чтобы существовало все то, чему отродясь в нас заложено место: пусть остаются незапертыми двери, которые должны быть распахнуты, пусть испросим мы на наши чувства ответ, и у времени для них - поблажку, для размаха наших сил пусть будет дадено нам поприще, пусть из Монголий ли, из Америк, возвращаются к нам те, кто когда-то нас покидал, пусть мы будем красивыми в нашей любви и будем жить вечно.
Кампай!
|
